На бывшей Жандармской

„Куда увели папку?..“

Крепко спится перед рассветом. На широкой деревянной кровати посапывали ребята. Засыпая, Федя слышал, как отец, лежа в постели, рассказывал матери шепотом что-то про аресты и обыски. Слышал, как вздохнула мать, перевернулся на другой бок и заснул.

Разбудил его громкий стук в дверь. Кто-то ударил по окнам, зазвенели и посыпались стекла. С улицы донеслись крики, ругань.

Отец метнулся с постели и, одеваясь на ходу, кинулся к двери.

— Ма-ам, страшно, — заплакали перепуганные Марийка с Сережей.

— Не бойтесь… Ничего не бойтесь, я с вами, — пыталась успокаивать их Александра Максимовна. Губы у нее дрожали.

Выставив вместе с петлями двери, в дом ворвались вооруженные люди, белочехи и казаки. Остальные заглядывали с улицы в разбитые окна.

Из-за косяка сеней то и дело высовывался бывший околоточный надзиратель Мошкин. При Советской власти он сменил мундир на незаметный серый пиджак и при встречах с Кущенко старался улизнуть куда-нибудь в переулок. Теперь не трудно было догадаться, что ночной налет не обошелся без его участия.

— Вот где он! — окружили налетчики Ивана Васильевича.

— Где же мне ночью быть, как не дома? — усмехнулся Кущенко. Он стоял босиком в серой косоворотке и казался спокойным.

Федя прижался к отцу и обхватил его руками, словно хотел защитить от врагов.

— Ты Кущенко? — вплотную подступая, рявкнул старый подхорунжий.

— Именем закона ты арестован!

— Какого закона? — с усмешкой спросил Иван Васильевич.

— Не рассуждать! — еще громче рявкнул казак, который, очевидно, был здесь за старшего. — Сдать оружие и документы Совдепа!

— Документы я дома не храню. А оружие… Отойди-ка, Федор, — отстранил он мальчика, сам направился из кухни в горницу.

— Куда?! — кинулся за ним подхорунжий.

— Не бойтесь, не сбегу, — обернулся в дверях горницы Кущенко. — Там у меня оружие.

Мать сидела на кровати, прижимая к себе детей. Иван Васильевич наклонился к жене:

— Береги детей. Я вернусь, — шепнул он, доставая наган. Федя ни разу не видел, чтобы отец прятал под подушкой оружие.

— Возьмите, больше у меня ничего нет.

— А мы проверим, есть али нету, — осмелел Мошкин, вылезая из сеней.

— Пусть одевается, — буркнул подхорунжий. Он рассматривал на стене семейные фотографии. Остальные бесцельно толкались по всему дому в ожидании дальнейших распоряжений. Глухо звякали о пол, о косяки казачьи шашки.

— Одевайся! Понял? — угодливо подхватил Мошкин.

— Понял… Пока люди неглупым считают…

— Ты у меня поогрызайся! Живо шевелись! — подхорунжий со злостью выругался.

— Вот что, господа. Вы не на улице, не в кабаке, а у меня в доме. Прошу вас вести себя как следует и не выражаться. Здесь женщина, дети. Если пришли по делу, выполняйте, что вам приказано. Слышите, вы?! — говорил Иван Васильевич спокойно, но резко.

Налетчики на минуту даже растерялись, смолкли. Они не ожидали такого.

Кущенко прошел в горницу, простился с женой, с детьми и двинулся к выходу.

— Ведите, куда велено, я — готов…

— Может, связать, Матвей Кузьмич? — подскочил к подхорунжему бывший околоточный, вытаскивая из кармана сыромятный ремень.

Кущенко отстранил его с дороги и первым вышел из дверей. Налетчики двинулись за ним. Мошкин остановился, что-то подумал, махнул рукой и вышел последним.

Федя с матерью долго смотрели вслед. Отец шел с непокрытой высоко поднятой головой, зажав кепку в руке. Впереди, по бокам и позади шли казаки и белочехи. Бывший околоточный замыкал шествие.

«Куда увели? Зачем? И почему отец так спешил уйти из дома? Ведь его не торопили…» — раздумывал мальчик, глядя в синеву рассвета.

— Что же будет? Чем все кончится? — шептала мать, укладывая в постель перепуганных ребят. Потом взяла Мишу на руки и села на лавку возле разбитого окна. Она не плакала. Лицо ее казалось каменным.