На бывшей Жандармской

Поджаристый калачик

Долго плакал Федя и не слышал, как подошла мать. Только почувствовал на своей щеке ее теплую ладонь.

— Что ты, сынок? Не пристало нам слезы лить. Ну, будет, будет, хлопец.

При слове «хлопец» Федя заплакал навзрыд. Мама никогда не называла его «хлопцем»…

Александра Максимовна обняла сына и принялась покачивать его, как маленького.

— Поплакал и хватит. Умойся холодной водичкой и подсоби мне. Отец там поди голодный…

Последние слова матери заставили его подняться. Все еще всхлипывая, он принялся за свои утренние дела: наколол щепы на растопку, принес на коромысле воды из колодца. Потом спустился в подпол, достал картошки и задвинул чугунок к самому пламени.

На печи, возле трубы, стояла закрытая шубой глиняная квашонка. Для нее мать выскребла в сусеке всю муку. Александра Максимовна то и дело поднималась на приступку и стучала по квашне пальцами, чтобы узнать, докуда поднялось тесто. И поминутно заглядывала в окно. При виде подходившего коновозчика кинулась ему навстречу.

— Все в порядке. Захоронили, что ни одна собака не сыщет, — ответил Аким Иванович на ее немой вопрос. — А у тебя как дела?

Вместо ответа Александра Максимовна сняла с печи квашню и выкатала на столешницу подошедшее тесто.

— Ладно. Теперь крути калачи, — коновозчик уселся на лавку.

Когда калачи были готовы, Аким Иванович оторвал от газеты узенькую полоску и мелкими буквами старательно вывел на ней несколько слов химическим карандашом. Затем скатал бумажку в тугую трубочку.

— Вот, — закатай в калач, в тесто прямо. Пусть знает, что из сундука все вывезли и спрятали. Чтобы там на допросе у них на крючок не попался. Готово? Посади этот калачик поближе к загнете, к жару, чтобы поприметнее был. Да гляди, не перепутай.

Мать все делала, как подсказывал Аким Иванович.

— Теперь подумаем, кого к Ивану послать. Чтобы ловчее получилось, без ошибки, — задумчиво проговорил Аким Иванович, когда румяные калачи «отдыхали» на хлебной скатерти. Калач с запиской был зажаристым, с коричневой аппетитной корочкой.

— Я пойду, кто же больше? Вам нельзя, заберут, скажут заодно с ним. А жене сподручнее, — и мать стала поспешно доставать из комода кофту и платок.

— Не спеши, Максимовна, как бы не сплоховать. Кто знает, что у них на уме: позубоскалят над тобой, а к нему не пропустят. И такое может быть…

— Пошлите меня к папке, — вызвался Федя. — Я ему про все и про винтовки расскажу…

— Тихо ты! — прицыкнул на него Аким Иванович. — Прыткий больно. Забудь о том, что видел. — А что, Максимовна, — вдруг оживился он, — парень-то дело говорит. Пошлем-ка его.

— Федюньку?! — испугалась мать. — Да ведь мальчонка…

— В том-то и дело, что мальчонка. С него и спрос невелик: на свиданку пришел к отцу. А парень он смекалистый…

— Ладно, иди, Федюня. Тебе, пожалуй, и правда ловчее будет. Выручай, хлопец, — тихо сказала мать. И Феде захотелось поскорее увидеть отца.

В чистую скатерку были сложены еще теплые калачи. Туда же мать сунула пару белья, полотенце, мыло и трубку.

Федя с узелком в руках бросился к двери.

— Стой-ка, суета, — задержал его Аким Иванович. — А куда идешь? То-то и оно. Запомни: в номера Дядина. Туда всех арестованных сгоняют. Я узнавал.

— Кланяйся, да скажи, чтобы о нас не беспокоился. Иди, сынок. И не забудь, пусть самый приметный калачик сперва разламывает, — наказывала мать.

— Ладно, скажу…

Из разбитого окна вслед Феде смотрели притихшие Марийка и Сережа.