На бывшей Жандармской

Николай Николаич

Сон у Николки крепкий. На какой бок с вечера уляжется на деревянный голбец возле печки, на том боку его и утро захватывает. Люди про какие-то сны рассказывают. А он и снов не видит, даже обидно.

Когда загудел заводской гудок, бабка принялась тормошить внука. Сперва уговаривала тихонько, ласково:

— Николушка, вставай, на работу пора. Ишь, убегался.

Бабка потрясла его за вихрастую голову. Но Николка не просыпался.

— Вставай, дитенок, люди на завод идут…

В соседних дворах заскрипели калитки, зазвякали железные щеколды. Гудок набрал полную силу, с баса перешел на требовательный тенор. А Николка так и не шелохнулся.

Бабушка собрала на стол и уже сердито закричала в самое ухо:

— Вставай, говорят! Завтрак на столе. Каждое утро хоть из пушки пали, не добудишься. Наказание божеское, да и только. Знали бы отец с матерью, как я с тобой маюсь. — Она в сердцах сорвала с Николки одеяло из разноцветных лоскутиков.

Гудок все надрывался. Наконец, бабка схватила внука за плечи и стащила с низенького голбца на пол.

— А? Чего?.. — невнятно бормотнул Николка.

— Гудок, говорю, орет! Люди на завод идут! Конторщик ругаться будет, не дай бог, с работы выгонит. С голоду ить пропадем тогда. Вставай, соколик, сиротка моя, — запричитала бабушка над внуком жалобным голосом.

— Пушшай орет. Я бегом… — Николка теперь окончательно проснулся, протер кулаком глаза: он терпеть не мог бабкиных причитаний.

— Вот и слава богу. Поешь и беги со Христом…

— Не-е, я один побегу. Христос за мной не угонится.

— Ах ты, шелопут, нехристь! — замахнулась бабка сковородником. Но внук уже выскочил на крыльцо. Ополоснуть лицо под рукомойником и выхлебать полную чашку крошек с квасом для расторопного Николки было делом двух минут. Одежка у него немудрящая: в чем спал, в том и на работу отправился. Только веревочкой рубаху подпоясал.

Пришлепнув на лбу непослушный вихор, Николка выбежал за ворота.

Поеживаясь от утренней прохлады, парнишка помчался по улице догонять последнюю толпу рабочих. На повороте остановился, помахал в сторону избы рукой и скрылся за углом.

А бабушка смотрела ему вслед, крестила мелкими крестиками и шептала:

— Вырастай поскорее, кормилец ты наш, сирота горемычная…

…Кормильцем семьи, бабушки и сестренки, Николка стал с прошлого года, с тех пор, как умер от чахотки отец. Лечила его мать разными травами, к знахаркам возила, молебны служить заказывала — ничего не помогло.

Мать после смерти отца захворала, несколько дней металась в жару, да так и не поднялась.

Трудно пришлось бы осиротевшей семье литейщика. Да пришел однажды вечером добрый и нежданный гость.

— Кущенко я. С завода, — назвался он и протянул сестренке Стешке пряничного коня.

— Проходите в передний угол, садитесь, — засуетилась бабка и бросилась вытирать и без того чистую лавку своим фартуком. — Слыхала я про вас, покойный Николай рассказывал… — дальше бабушка и говорить не смогла от нахлынувших слез.

Долго в тот вечер сидел Иван Васильевич с Николкой и бабкой. Потом выложил на стол несколько ассигнаций.

— От кассы взаимной помощи, от рабочих… А ты, Мыкола, пойдешь на завод, в рассылках побегаешь. Я в конторе договорился. А как подрастешь, в ученики к себе возьму. Токарем станешь!

Иван Васильевич так сердечно улыбался в свои пушистые усы, что напомнил отца, и у Николки навернулись слезы.

Гость заметил, что Николка отвернулся и опустил голову.

— Не журись, хлопец, живым надо о жизни думать.

…С той поры и бегает Николка в рассылках при самом главном конторщике. Должность важная, не каждого возьмут. Надо грамотного и не какого-нибудь тюхтяя, чтобы соображал, что к чему.

Когда в первый раз он появился возле проходной, сторож спросил:

— А ты, парень, куда? Кто таков?

— Рассылка я, Николай Николаич, — отрекомендовался Николка.

— Ишь ты, важная птица, — посмеялись рабочие, слышавшие этот разговор.

С тех пор его так и стали величать, признавая больше своим, чем конторским.

Туда, на работу, и спешил сейчас Николка.

— А-а, Николаю Николаичу наше почтение! — кричали рабочие вслед.

— Куда летишь? Голову-то уронишь!

— Не уроню, она у меня крепко привинчена.

— Служим, Николай Николаич?

— Ага, служим. За старшего куда пошлют. А где близко, сам бегу, — отшучивался Николка, сверкая щербиной во рту на месте переднего зуба.

Так до самого завода и бежал он, обгоняя рабочих. Заметив идущего впереди сутулого седоголового конторщика, сбавил бег: выскакивать наперед не полагалось. К проходной, над которой висела полукруглая золоченая надпись «Плужный завод», Николка подошел чуть не уткнувшись носом в спину своего начальника.

— Здравия желаю, Захар Никифорович! — по-военному вытянулся перед конторщиком сторож в проходной.

— Бог в помощь, дедушка Василий! — звонко выкрикнул Николка.

— Проходи, проходи, — буркнул старик, строго вглядываясь в лица рабочих, чтобы не пропустить чужого.

Гудок захрипел, вывел еще тонюсенькую трель и захлебнулся.

— Здрассте, Захар Никифорович! — заглянул рассылка в дверь.

— Дай-ка мне книгу, что у нас там, — не ответив на приветствие, потребовал конторщик.

Николка смотрел на кипу бумаг и бумажек. Жаркий будет денек! Но лучше по заводу бегать, среди рабочих потолкаться, словом перекинуться, чем сидеть в темном коридоре и ждать приказаний.

Конторщик не спеша понюхал табаку из пузырька, аппетитно почихал и принялся разбирать бумаги.

— Занесешь по номерам в книгу и раздашь, кому следует, — распорядился он. — Да пусть расписываются в получении. Смотри у меня, живо!

Писал Николка аккуратно, старательно выводя каждую букву, как учили в школе на уроках чистописания. Потом с разбухшей от бумаг конторской книгой под мышкой постоял с минуту на крылечке, помахал в воздухе рукой, приговаривая про себя:

— Сперва в сборку… потом в литейку… Отседова на почту сбегаю… туда… сюда…

Определив маршруты, рассылка помчался, сверкая босыми пятками.

Торопить его не надо. Он и так ничего не умел делать медленно. Недаром рабочие в мастерских звали его в шутку веретеном. Только начальству трудно угодить. Когда Николка в первый день перепутал бумажки, конторщик надавал ему подзатыльников и обозвал раззявой. С той поры сколько ни старался, а затрещины перепадали частенько.

Правда, однажды Захар Никифорович посулил:

— Вот побегаешь лет десяток, как я когда-то бегал, — в писари переведу. — А на святую пасху дал двугривенный из собственного кармана. За усердие.

Николка вежливо поблагодарил, а про затрещины лучше не думать. Терпел и старался изо всех сил. И не для того вовсе, чтобы стать писарем. Не собирается он всю жизнь бумажки перебирать, штаны просиживать. Не-ет, не забыл он обещание Ивана Васильевича — выучить его на токаря.

— Вам распоряжение, господин мастер. Из конторы.

Рассылка подавал бумагу, стараясь показать, что это сейчас важнее всего, и терпеливо ждал.

— А тут фамиль свою поставьте. Захар Никифорович так велели, — на столе мастера появлялась конторская книга для росписи.

На обратном пути с почты Николка завернул в лавочку, купил колбасы для служащих конторы. Это тоже входило в его обязанности.

От колбасы шел аппетитный дух. Но, боже упаси, чтобы Николка съел хоть один довесок! Этой вольности он себе никогда не позволит. Если угостят, — другое дело.

Сколько рассылка выбегал верст, сосчитать трудно. Вернулся в контору незадолго до обеденного перерыва, положил на место книгу и вышел на крылечко. Из окон его видно, кому надо, позовут.

Здесь же, на ступеньках, часто сиживал кучер управляющего Яшка. Носил он атласную косоворотку огненного цвета, расшитую по подолу и вороту диковинными цветами и подпоясанную алым гарусным пояском с кистями. На голове кучера такая густая копна волос, что и грабли не протащишь. Видно, волосы доставляли Яшке немало хлопот: он пятерни из головы не выпускал, все скреб затылок. А лицо у Яшки черное, как головешка. Только зубы белые, блестят.

Службу свою кучер нес исправно, рысаков держал в теле и считал себя на заводе чуть ли не вторым лицом после управляющего. Держался высокомерно, ни с кем не здоровался, вроде никого не узнавал.

Николка его терпеть не мог. Когда Яшка однажды, не глядя на рассылку, приказал:

— Эй ты, сбегай за папиросками, — Николка презрительно плюнул через щербину во рту, буркнул:

— Сам сбегаешь, не велик барин.

Яшка страшно рассвирепел. Он вскочил на ноги, размахнулся, чтобы ударить изо всей силы рассылку. Но тот ловко увернулся, и Яшка, потеряв равновесие, покатился вниз по ступенькам.

— Убью! — закричал кучер не своим голосом.

С той поры Николка старался держаться от Яшки как можно дальше. Вот и сейчас, завидев его на верхней ступеньке, Николка уселся на самую нижнюю.

— Эй, рассылка! Позови мастера Жарикова в бухгалтерию. Ведомости надо сверить, — свесил из окна голую, как колено, голову счетовод.

— Бумажки не будет, Пал Титыч? — сорвался с места Николка.

— Не будет. На словах передашь.

Мастерская рядом, но рассылка по привычке полетел «пулей». Он радовался, когда его посылали в механическую. Там он всегда старался подойти к Ивану Васильевичу, посмотреть, как тот работает. Всех в механической Николка уже знал по имени и отчеству. Его тянуло к этим людям, из рук которых выходили диковинные штуки.

— Здравствуйте, дядя Андрей!

— Бог в помощь, дядя Савелий! — приветствовал он, пробираясь по заваленному металлом проходу.

Станочники кивали вслед головами, не отрываясь ни на секунду от работы. Каждый из них чувствовал на себе придирчивые глаза мастера Жарикова из-за стеклянной стены небольшой конторки.

В руках у Жарикова замусоленная записная книжка, о которой помнили все.

— Эй, ты, больно часто куришь. А ты шевелишься, как дохлая муха. У меня тут все записано, — тряс мастер в конце смены своей книжкой перед замеченными.

Рабочие плевали мастеру вслед, обзывали его между собой «иудой» и «живодером». А по субботам в конторе ставили свои каракули и крестики в ведомости с жирной графой «за нерадивость».

По мастерской Николка шел медленно. Как бы ему хотелось тоже склониться над станком, чтобы золотые искры летели во все стороны из-под резца!

Мастера Жарикова Николка нашел возле самого большого станка, на котором работал Кущенко. Токарь закреплял огромный маховик для обточки. Ему помогали другие станочники.

— Поживей шевелись, ребята! Без этого маховика у господина Степанова мельница не работает, — поторапливал Жариков, размахивая короткими руками, вроде тоже помогал. Его широкое лицо было грязным.

— Вас Пал Титыч в контору звали! — выкрикнул Николка, подбегая к мастеру.

— Поворочался бы сам господин Степанов со своим маховиком, будь он трижды неладен, — громко сказал один из рабочих, когда Жариков ушел. — В нем, в маховике-то, поди-ка, пудов тридцать весу, не меньше.

Николке хотелось побыть хоть немного возле Ивана Васильевича. Мальчик смотрел, как токарь, обливаясь, потом, завинчивал гайки на длинных болтах. На больших руках Кущенко вздулись тугие мускулы. Наконец, маховик прилип к патрону.

— По-шел, голубчик! — проговорил Иван Васильевич и подмигнул Николке, словно приглашая порадоваться окончанию трудного дела. «Видал, мол, как мы его одолели?» Николка в ответ закивал головой: «Вижу, здорово получилось».

Маховик словно ожил и начал медленно вращаться. В его обод острым зубом ткнулся резец, посыпались чугунные крошки.

В это время тоненько, будто нехотя, запел заводской гудок, разрешая рабочим ненадолго выйти из пыльных мастерских и пообедать. Остановились станки, прекратился гул, слышнее стали человеческие голоса. Закопченные, усталые, выходили рабочие на свежий воздух, на солнышко.

— Перекусим, братцы, чем бог послал.

— Надейся на бога, да сам не плошай. А не заработаешь — кулаки кусай, — переговаривались они.

Иван Васильевич старательно вытер куском ветоши руки.

— Как живешь, Мыкола? Бегать еще не надоело?

— Ничего, дядя Иван, ноги-то не купленные.

— Потерпи еще немного. Будет шестнадцать, возьму тебя в ученики. Я ведь про тебя помню.

Рассылка даже подпрыгнул от радости. Ух ты-ы! Скорее бы пролетели эти три года…

— Знаешь что, Мыкола? Дело у меня к тебе.

— Какое, дядя Иван? Слетать куда? Так я мигом! — с готовностью отозвался Николка, намереваясь бежать хоть на край света.

— А ты догадливый. Надо, брат, слетать. Хлопец ты надежный.

От похвалы парнишка зарделся, даже уши стали красными.

Иван Васильевич оглянулся. Николка тоже посмотрел вокруг, присел: нет ли кого за станками. В мастерской они были одни.

Кущенко достал письмо в сером конверте.

— Вот, Мыкола, отнеси в почтовую теплушку Афанасию.

— А-а, вашему брательнику? Знаю. Давайте.

— Погоди ты, суета! Не простое, секретное… Понял?

Николка быстро сунул письмо за пазуху, плюнул на ладони, пригладил вихор.

— Я побежал.

— Одна нога здесь — другая там. Потом вместе обедать будем.