На бывшей Жандармской

На Солдатской площади

Ахмет два дня не вылезал из своей землянки, готовился к походу. Из скудных запасов несеянной муки настряпал пресных лепешек, в огороде нарыл мелкой, как бобы, молодой картошки, нарвал батуну. Весь домашний скарб растолкал по разным тайникам.

Завернутые в тряпье винтовки лежали возле землянки, в густой крапиве. Выход назначили в ночь на понедельник.

Поздно вечером прибежал расстроенный Николка. Он плотно прикрыл за собою дверь и сообщил:

— Слышал, беда-то какая? Товарища Кущенко ночью контра увела. В тюрьму посадили…

— Тюрьма?.. Ай-ай… — только и мог вымолвить Ахмет.

— Так и ведут всех подряд… Флаги посдирали. В Совдепе столы перевернули, шарят… — рассказывал Николка.

Ахмет цокал языком, крутил головой и повторял:

— Черт-шайтан…

— Куда мы сейчас пойдем? Никак нельзя уходить… Надо узнать про дядю Ивана, — решил Николка.

Кивком головы Ахмет с ним согласился. На рассвете Николка побежал к Дядинским номерам, куда уводили арестованных. Ахмет остался караулить винтовки.

Путь из поселка до центра города был неблизким. Как ни спешил Николка, солнце его опередило. Кровавыми сполохами заметалось оно по окнам Дядинских номеров.

Возле подъезда Николка увидел Федю с узелком в руках.

— Позапрошлой ночью папку увели… Вчера пустили к нему, а сегодня не пускают. Говорят, нету… А ведь он тут, я знаю!

— Ничего, разузнаем. Ты постой-ка здесь, — и Николка стал продираться сквозь толпу.

Федя напряженно смотрел то на двери, за которыми скрылся Николка, то на окна в надежде увидеть отца. Из дверей Николка не вышел, а вылетел.

— Вот контра, еще толкается. — проворчал он, еле удерживаясь на нижней ступеньке крыльца. — Не пущают, говорят, нету, не содержится. Врут они все! Знаешь что? Ты покарауль, а я сбегаю к тюрьме. Ежели не тут, то там…

В это время из-за угла показалась группа вооруженных. В середке шел арестованный с заломленными назад руками. Один рукав бордовой сатиновой косоворотки был располосован от плеча до обшлага. Из прорехи виднелась мускулистая рука с кровавым рубцом.

— Вот этот приходил ночью папку арестовывать, — шепнул Федя, показывая на шедшего впереди подхорунжего.

Позади нехотя плелся пожилой казак. Николка не раз встречал его в вагоне почтовых грузчиков, когда прибегал отдать депеши Афанасию Кущенко. Он не ошибся. Это был тот самый атаманский холуй, который донес на кузнеца Степана. Сейчас вид у казака был какой-то растерянный.

Николка вгляделся в арестованного и кинулся к нему:

— Дядя Степан!

Но его отшвырнул подхорунжий:

— Марш отседова!

Кузнец по голосу узнал Николку, поднял голову.

— Не горюй, Коля! Зайди к деду Захарию, он гармошку тебе отдаст. Подарок от меня. Играй… — последние слова Николка едва расслышал из-за ругани конвоиров, которые принялись толкать Степана в спину.

Старый казак еще больше сгорбился, словно ему на плечи вдруг взвалили тяжелую ношу.

— Я побежал, — кивнул Николка Феде. А тот смотрел на двери, за которыми скрылся Степан и тихо плакал.

Николка бежал и думал про дядю Степана. Как давно он у него не был, не играл на гармошке. Не до того… Сегодня хотел забежать, рассказать про Ивана Васильевича, посоветоваться…

…Солнце уже поднялось над крышами, окрашивая в багровый цвет с разными оттенками клубы дыма из труб. Николка промчался мимо лавок, пересек Солдатскую площадь и остановился, оглушенный диким ревом коров. Этот рев он услышал издали. Но вблизи он звучал страшнее и громче.

За поворотом возле небольшой речушки с деревянным мостком коровы рыли землю копытами, становились на колени и бодали ее рогами. Во все стороны летели черные комья.

На рев бежали женщины из соседних улиц.

— Чего это они мурявкают? — недоумевали они.

— Крови испугались, — объяснил встревоженный пастух.

Трава на полянке была липкой от крови. Пораженный Николка остановился.

Пастух и хозяйки принялись растаскивать буренок. А к полянке все бежал народ.

— Кого тут порешили? За что? Кто? — сыпались вопросы. Но никто ничего не мог ответить.

— Страшное было дело, — наконец заговорил высокий мастеровой. — Домишко я себе на углу строю. Тесу навозил на крышу. А тес-то у меня стали растаскивать. Дай, думаю, заночую здесь, подкараулю хитников. Дочь взял с собой, Аннушку. Бросили мы на пол подстилки, Анна возле одного окна, я возле другого. Девка уснула, а мне не до сна. Лежу, слушаю. Чую, по Сибирской улице кони затопотали. «Ко мне, думаю, за тесом…» Встал, гляжу на дорогу. Вижу: люди на конях. А ближе подошли, я и разглядел их…

— Кого? Говори толком, не тяни, — раздались из толпы нетерпеливые возгласы.

— Да арестованных-то. Идут кучкой в середке. А на конях офицерье. Сперва все тихо было. Ну, едут и едут. А тут, гляжу, конвоиры сгрудились, прижали арестованных к тому вон забору и… только шашки засвистели. Один арестованный крикнул: «Братцы, нас рубят, отомстите!» А другой, высокий: «Всех не перерубите! Правду не задушите!» А конвой знай свое творит. Так всех в момент и порешили… Один через забор хотел перемахнуть. Офицер его шашкой достал…

В разговор вмешалась молодая женщина в синей кофте.

— У меня в ту пору ребенок запищал в зыбке. Перепеленала я его и села возле окна покормить. Все смертоубийство своими глазами видела. Как они их прикончили, послезали с коней, пошли к речке шашки мыть. Тут на телеге подъехали. Склали порубленных и увезли во-он туда, — махнула она рукой в сторону станции. — Страху натерпелась я — не дай бог…

Нашелся еще один очевидец, чернобровый парень.

— Я так понимаю, что загодя у них все было уговорено. Ни к чему бы им по нашему околотку мотаться и по окошкам колотить: «Закрывайте окна и двери и до утра носа не показывайте. Не то «красного петуха» пустим». Мы с девками аккурат на бревнышках сидели, сумерничали. Глядим, пятеро на полном скаку летят прямо к нам. «Разойдись по домам! — кричат. — Чтобы ни единой души здесь не было!» Девки визг подняли и бежать кто куда. А я спрашиваю: «К чему такие строгости?» На меня один замахнулся нагайкой. Что тут будешь делать?

Толпа слушала и подавленно молчала, окружив тесным кольцом полянку с потемневшей от крови травой. Мужчины стояли с непокрытыми головами и мяли в руках кепки и картузы. Женщины тихо всхлипывали.

— Ить они, супостаты, большевиков порешили, не иначе, — раздался приглушенный голос из толпы.

— А кого же больше? Советчиков наших. Этим гадам все добрые люди поперек дороги становятся…

Николка стоял в толпе и не мог отойти, чтобы бежать к тюрьме. Какая-то сила притягивала его в этой поляне, к этим людям. Он видел, как кто-то поднял окровавленную трубку, очки в золоченой оправе с выбитым стеклышком. Люди разглядывали находки, передавая из рук в руки.

Когда трубка оказалась рядом, Николка узнал ее. Это была та самая лакированная трубка с перламутровым мундштуком, которую привез из Москвы Афанасий в подарок Ивану Васильевичу. Узнал он и очки.

Перед глазами поплыли круги, перехватило дыхание. Николка поспешно закрыл рот, чтобы не закричать, выбрался из толпы и побежал. Но не к тюрьме, а к Ахмету.

Он уже не слышал, как запричитали женщины.

— За что же на ваши головушки такая лютая смертушка-а…

Мужчины что-то гневно кричали.

— Дядю Ивана убили-и… И товарища Го-одомского-о… — Николка повалился на нары, давая волю слезам, которые душили всю дорогу.

…А на Солдатской площади все гудел и волновался народ.

— Товарищи! Здесь погибли от поганых рук злодеев наши братья! — На груде бревен возле одного из домов стоял молодой парень и размахивал рукой с зажатой в ней кепкой. — Мы отомстим врагам за смерть наших товарищей!

— Отплатим сполна!

— Такое не прощается!

— Узнать бы только, кто сотворил это злодеяние.

— Узнаем! Про все дознаемся!..

Толпа заколыхалась, загудела еще громче.