На бывшей Жандармской

Новая трубка

Ахмет был доволен своей жизнью. Как обещал товарищ Кущенко, маму отвезли в больницу. Лежала она на белых простынях, в тепле и даже кашлять меньше стала. Братишки сидели в натопленной землянке: дрова Ахмет приносил каждый день по охапке со станции.

Но Ахмету дома не сиделось. Он и про сон позабыл. Когда тут спать? К вечеру истопит дома печь, накормит ребятишек и бегом на станцию, фонари зажигать. Потом через весь город мчался в Народный дом, где его ждал Николка.

По утрам он прятал в надежное место, в подвал, лестницу, бидон с керосином и шел к вокзалу.

Низкие душные помещения были битком набиты пассажирами, которые по нескольку суток спали на своих чемоданах и узлах.

— Не стало порядка при товаришшах. Поезда не ходят, хоть умирай, — ворчали спекулянты и мешочники.

Когда на станцию прибыли в эшелонах красные матросы, посвистывая и постукивая покатили поезда. Мешочников будто корова языком слизала.

— Навели порядок краснофлотцы! Ленин, говорят, послал их к нам на подмогу, — радовались железнодорожники.

Матросы звали Ахмета как-то чудно:

— Привет, юнга! — кричали они, когда Ахмет по вечерам зажигал фонари. — Пойдем к нам чай пить.

От такого приглашения Ахмет был не в силах отказаться. Да и чай не из травы, не из сушеной моркови, а настоящий, фамильный. Обхватив жестяную кружку озябшими руками, он тянул его с превеликим наслаждением.

— Пей еще. — Матросы лезли в карманы бушлатов, извлекая кусочки сахара.

— Спасиба… Спасиба… — твердил Ахмет. Но сахар и хлеб он складывал в карман для братишек. Настоящий чай и так хорош.

— Погоди, юнга! Вот разделаемся с генералом Дутовым, тогда заживем! И хлеба, и сахару будет вдоволь. Ленин-то, знаешь, что говорит? Не знаешь? Эх ты, темнота! Он говорит, что легче завоевать Советскую власть, чем удержать. Потому как разные гады под ногами путаются.

После усердного чаепития возле пышущей жаром буржуйки распаренный Ахмет бежал домой обрадовать своих «малаек» гостинцами. Напрасно Николка каждый вечер караулил для него место в Совдепе…

Однажды Николка сам пожаловал в гости, явился прямо в землянку. Ахмет в это время зашивал рубаху младшего братишки, который нагишом устроился на печи и терпеливо ждал свою одежку.

— Ты чего расселся? У него под носом такое делается! — прямо с порога набросился на друга Николка. — Побежали на станцию!

Ахмет закрепил нитку, откусил ее, и недочиненная рубаха полетела на печь.

…Народу на станции было много. Обступив возы с кладью, люди смотрели на них, как на какое-то чудо, тыкали ладонями в тугие мешки.

— Эй, отойди от возов! — кричали возчики, мужики в тулупах с сосульками на бородах от мороза. Возчики были одеты по-праздничному, а лошади и дуги украшены лентами. На сбруях позвякивали медные шеркунцы. От лошадей валил пар, оседая инеем на гривах и челках. Видать, проделали немалый путь.

— Свадьба? Ага? — полюбопытствовал Ахмет.

— Эх ты! Свадьба! Хлеб в Москву повезут. Рабочие там голодают.

— А-а…

Тем временем подали длинный товарный состав.

— Загружай! — крикнул кто-то.

Мужики скинули тулупы, и началась работа. На помощь вызвались желающие из толпы, подошли железнодорожники. От подвод по деревянному настилу до вагонов протянулась живая цепочка из тугих мешков.

За порядком при погрузке наблюдал брат Ивана Васильевича Афанасий Кущенко. Он ходил возле подвод с карандашом и бумагой.

— Откуда хлеб?

— Из Большедеревенской…

— Сколько?

Афанасий слюнявил карандаш, записывал и шел к следующим подводам.

— Из Чебакуля мы… Пущай кушают на доброе здоровье.

— Из Травянки… Зернышко к зернышку пшеничка.

— Из Окуловской станицы. Товарищу Ленину низкий поклон передайте от красных казаков.

Кроме мешков с хлебом из каждой подводы извлекались «гостинцы» для москвичей — мороженые потрошенные гуси и куры, горшочки с маслом. Все это старательно замотано в чистые холщовые тряпицы. «Гостинцы» относили в один вагон и аккуратно укладывали.

А обозы все подходили. Росла и толпа любопытных. Чего только друзья не наслушались в этой пестрой толпе!

— Пресвятая богородица! Начисто весь хлеб увезут, зернышка не оставят! Опять будем травяные алябушки есть, — протянула круглолицая молодуха. — Замирать придется.

— То и развезло тебя с травяных алябушек, — в ворота не влезешь. Рожу-то отъела, решетом не закрыть, — подтрунил над ней веселый паренек, озорно подмигнув черным глазом, и уже сердито добавил: — Рабочий класс голодает в Москве. Помогать надо. Поняла, баба?

— Вот-вот, одни будут поясницу гнуть, а другие даровой хлеб есть. Ловко у них выходит, у большевичков-то, — влез в разговор чиновник в меховом картузе. — А еще уверяют: кто не работает, тот не ест…

Николке показались голос и картуз знакомыми. Он подошел сбоку, вгляделся и узнал бывшего конторщика, Захара Никифоровича.

— Темный ты дядя, хоть и очки нацепил. Рабочий класс работает, потому и есть должон, — повернулся к конторщику черноглазый парень.

— Па-азвольте, молодой человек. Что же он бесплатно работает, ваш рабочий класс? Он жалование за это получает! Так-то-с, — не унимался конторщик.

— Не нуди, нуда очкастая, — парень плюнул, заломил набекрень картуз и направился к ближайшей подводе таскать мешки.

— Не имеете права меня оскорблять! Свобода личности! Я жаловаться буду, — злобно засверкал очками вслед парню Захар Никифорович.

Николка не выдержал, пробрался вперед, встал перед носом своего бывшего начальства.

— А вы имели право меня бить? Сколько затрещин и подзатыльников я от вас получил?! Забыли?

Конторщик снял очки, протер, снова надел. Потом боком, боком стал протискиваться сквозь толпу, оглядываясь на Николку. А бывший конторский рассылка громко крикнул:

— Ахмет, айда мешки таскать! Подсобить надо.

Но ребят прогнал возчик:

— Кишка еще тонка. Без вас управимся.

…Погрузка продолжалась несколько дней, даже вечерами, при фонарях, которые Ахмет зажигал чуть не засветло.

В день отправки хлеба Николка получил пакет из Совдепа. Его велели вручить лично начальнику эшелона Афанасию Петровичу Кущенко.

Состав уже стоял у вокзала. Небольшой паровозик утопал в кумаче. Гирлянды разноцветных флажков растянулись вдоль вагонов. На перроне гремела музыка. К станции подходили с флагами рабочие и крестьяне из ближних деревень.

Афанасия Кущенко Николка нашел в вагоне, где должны были ехать сопровождающие. Там же находился и старший Кущенко, Иван Васильевич. Николка и про пакет забыл, услыша странный разговор между братьями.

— Мне только позвонили, что ты самовольно взял пулемет. Кто разрешил? — приступал к Афанасию старший брат.

— Чего? Какой пулемет? Кто тебе сказал? — удивился Афанасий, словно не понимая, о чем идет речь. Но под строгим взглядом брата не выдержал, «вспомнил»: — А-а, пулемет?.. Надо, вот и взял. А как же мы без пулемету? Ведь хлеб повезем. Мало ли чего…

— Ты что, безголовыми нас считаешь? Состав и так охраняется. От станции до станции вас будут сопровождать красногвардейские отряды. С вами поедут чекисты. Знаешь, какие это отчаянные, бесстрашные парни? Все продумано. А о своем городе ты забыл.

— С пулеметом спокойнее, — заупрямился Афанасий. — И отвяжись, братко.

— Сейчас я тебе не братко, а представитель ревкома и требую вернуть пулемет для охраны города. Немедленно!

Афанасий отвел в сторону глаза.

— Ладно, забирай свой чертов пулемет. Обойдемся, — сердито буркнул он.

— Так-то лучше. Только я забирать не буду. Отнесешь сам вместе с боевыми припасами на чердак поповского дома, где он был установлен. И лично сдашь пулеметному расчету. Но впредь чтобы таких фокусов не было! Да торопись: через час отправление! — последние слова он кричал уже вслед брату.

В этот момент из-под вагона соседнего товарняка, словно из-под земли, вынырнули вооруженные молодые парни в одинаковых черных полушубках, перетянутых военными ремнями.

Николка догадался, что это и есть чекисты, о которых говорил товарищ Кущенко.

— Ты что, Мыкола? А-а, пакет? Давай.

…Через месяц Николка увидел у Ивана Васильевича лакированную трубку с блестящим перламутровым мундштуком.

— Какая у вас трубка красивая, — залюбовался Николка.

— Это мне Афанасий привез. Из Москвы, в подарок, — пояснил Иван Васильевич и подмигнул: мол, не сердится больше Афанасий…