Некромантия. Задачи и упражнения

Глава 13

Ворох сухих золотистых листьев, укрывавших меня, схлынул. Такие же листья, будто в одночасье осень пришла, сыпались сверху. В полной тишине. В кромешной. Я не слышала не только звуков снаружи, но и звуков внутри, ни пульса, ни биения сердца, ни тока крови. Того, что мы обычно не замечаем, если вокруг есть какие-то другие звуки. Так работает “безмолвие”. Одно из тех плетений, которое не сломать изнутри.

В сочащемся золотистом свете наступающего утра алое впереди не могло не привлечь внимания. Уже понимая, что ни к чему хорошему это не приведет, я поднялась и направилась прямиком туда.

Фалмарель лежал на спине, раскинув руки, усыпанный багряными листьями. Весь, кроме лица и груди. И на груди, на идеально гладкой коже, чуть пониже точеных ключиц расползся уродливой рваной раной знак “эста”, словно его продирали чем-то зазубренным, стараясь причинить больше боли, заставить кричать и корчится. Но вряд ли старейшина Фалмари вел себя так.

В разметавшихся длинных светлых волосах багряное смотрелось жутковатым украшением. Дивные глаза были широко распахнуты, и рассветное небо отражалось в них двумя прохладными лазурными каплями. Они растеряли внутреннее сияние, но не стали от этого менее красивыми. Острые скулы смотрелись еще резче. И подбородок. На тонких губах застыла спокойная, немного мечтательная полуулыбка.

Сухой золотистый лист крутнулся в воздухе, скользнул по изящному остроконечному уху и тут же покраснел. Шаг вперед и ощущение, что под тонкой подошвой – податливое и влажное.

Я стояла на границе, где заканчивалось золото и начинался багрянец. Листья за чертой были такими же, что и перед ней, только покрытые тонкой пленкой крови. Нечеловечески яркая, она все еще не свернулась и не потемнела, и пахла иначе, не железом – полынью, гвоздикой и нагретой травой. Еще один золотой лист опустился на вырезанный на коже знак и распался дымом.

Ныло под ребрами – так билось сердце. Я прижала ладонь к груди, и пальцы коснулись холодного и липкого на лежащем поверх платья ключе. Теперь и на моих руках был багрянец. И на одежде, о которую я в панике их оттирала. Дрожащими пальцами плела диагност, но так и не завершила формулу. Только листья сдула. Они красным смерчем взвились над телом, смешались с золотом, на краткий миг оголив землю, рунные знаки, и оплетающие Халатира нити-паутинки. Словно нетающий морозный узор, иней, сверкающий острыми гранями, алый у самой кожи и прозрачный на концах. Круг оживила моя сила – синее с зеленым пламя черномага. Она и сейчас была там, смешанная с остатками света и кровью жертвы. Наверное, я бы закричала, если бы могла услышать свой голос. Но я не могла – и страх ослепил.

Бросилась бежать и бежала, а чарующе дивный голос шелестящим тающим эхом звучал внутри, дробясь на слова и звуки, как в гроте, снова и снова.

Теплее света мне твоя любовь,

Нужнее света.

Живи, а я - как-будто

Буду.

Где-то.

Смолк только тогда, когда я с хрипом, задыхаясь от слез и рыданий, вывалилась за пределы “безмолвия”. Чудом ни на кого не наткнувшись, бросилась в коридор, рванула на себя узорчатую дверь и прижалась к голой груди шагнувшего мне навстречу Альвине. Как была, в платье, испачканном кровью, с мокрым лицом и с золотым в волосах.

Мне было очень страшно, мне нужно было кого-то обнять, а был только он. Он это знал. Я это знала. Но продолжала обнимать его, а он обнял в ответ. Поднял на руки, отнес к постели и сел на край. Баюкал меня, как дитя, прижимал к себе. Достал все эти страшные листья из волос, вытер мне лицо и руки и убрал кровь с платья. Только с ключа убрать не мог, он его не видел. Сова тоже испачкалась.

Тогда я сама взяла платок. Он, наверное, думал, что я пытаюсь стереть несуществующее пятно, и раз за разом останавливал мою руку. Тогда я сдернула цепочку и уронила мертвое железо на пол. Пусть. Тут мало тех, кто поймет, что это такое. Для прочих же – просто две странные подвески.

Соскользнула с его коленей и он сразу же отпустил. И не спрашивал ничего, только:

– Мелиссе, тебе что-то нужно?

– Да, – мой голос против его и так груб, а сейчас, сорванный (кажется, я все-таки кричала там, в парке) и подавно, как воронье карканье. – Я хочу пить и переодеться.

Он отвел меня в ванную. Я так устала от слез, что ноги подгибались. Избавилась от платья, забралась в горячую воду, сжалась в комок и сидела, дрожа, пока он не вернулся с каким-то чаем. Разобрала мяту, лимонник и ромашку. Выпила. Горло перестало саднить, дрожь отпустила.

Помог выбраться, завернул в полотенце, стараясь не дотрагиваться, дал свою рубашку. И вышел, пряча под ресницами, потемневшую до ультрамарина бирюзу.

Прости меня, прости, прости… Я знаю, как это больно… Прости…

Но он не мог меня слышать, а тот, кто мог – прятался за тишиной.

Я вышла. Следы моего поспешного прибытия исчезли, цепочка с подвесками так и осталась лежать на полу у кровати. Даже скорее под ней. Села в кресло, подобрав ноги. Альвине снял покрывало и укутал меня.

– Окно открыто, прохладно, простудишься.

Устроился в соседнем кресле и руку положил так, чтобы будто рядом, но не касаясь. Рубашка на нем теперь тоже была. Такая же, как на мне. А еще он врал: не утренняя прохлада была причиной заботы, а мои голые ноги.

– Теперь говори. Я… помогу, если будет сложно, но постарайся сама, хорошо?

– Старейшина дома Фалмари мертв. Я… я…

Эфарель мгновенно оказался рядом и зажал мне рот горячей ладонью. Таким я его еще не видела: бирюза глаз утонула в золоте, от волос ореолом расходился свет, на лбу, острым мысом к переносице, проступил венец.

– Глаза… закрой… – проговорил он, старательно сдерживая силу голоса, – обожжет.

Я закрыла, но и сквозь веки – обожгло, до пронзительных цветных пятен. Когда он разрешил смотреть, вокруг нас золотыми побегами проросла светлая щит-сфера. Я такую только на картинке видела.

– Теперь говори.

Я постаралась восстановить события, но все путалось. Как это могло… Как я могла…

Я сжала ткань покрывала в горсти и в отчаянии посмотрела на Альвине. Он ободряюще улыбнулся, прикрыл глаза, коснулся моей руки кончиками пальцев и подтолкнул.

В голове словно свет-сфера вспыхнула, и я, глотая слова и боясь не успеть за мелькающими перед глазами картинками, говорила и удивляясь, сколько успела заметить, хотя, казалось, не видела ничего кроме мертвого эльфа.

– Его принесли в жертву в рунном круге, убив окончательной смертью без перерождения, скормили душу грани, – закончила я и замолчала.

Эфарель больше не касался меня.

– Ты? – каменея лицом, спросил он.

– Я… Я не знаю… Я бы не смогла. Наверное… Нет.

– Значит, нет, – сказал он и глянул куда-то поверх меня, словно прислушался.

– Альвине…

– Мне достаточно твоих слов, – заявил он, а меня снова затрясло. – Мика, я должен кое-что сделать, – он смотрел мне в глаза, словно удав на мышь, – и тебе это не понравится, но я не вижу другого выхода. Времени мало.

Я кивнула и сжала зубы, чтобы не стучали.

– И будет больно. Ты веришь мне? – и руку подал.

– А ты? – Смотреть на него сейчас было все равно, что на солнце.

– Ты сказала “нет”. Мне достаточно.

– Хорошо.

Он взял со столика нож для фруктов, быстро надрезал ладонь, макнул пальцы в набежавшую кровь, мазнул мне по губам и прижал к себе,

– Свет на двоих, – выдохнул он мне в лицо и впился своим ртом в мой.

Это даже близко не было похоже на поцелуй. Меня почти убили. Я забилась и закричала всем, чем могла кричать, но Альвине держал крепко. И моя тьма осыпалась пеплом, обнажая суть, которая была вовсе не так хороша, как я привыкла о себе думать, и не так прекрасна, как мне виделось.

Но был океан. Света.

– А теперь самое страшное, мелиссе, – сказал он, тяжело дыша и аккуратно устраивая меня на постели, – теперь все должны поверить, что эту ночь ты провела здесь.

Я уже и сама готова была в это поверить, настолько все стало другим: прозрачнее, ярче, теплее. Тело казалось невесомым, будто вот-вот взлетит, но рядом были руки, которые держали, и плечо, гладкое, и грудь. Рисунки на коже, которых раньше я видеть не могла.

– Хале… Они сейчас войдут… Ты… позволишь?

Я снова кивнула. И посмотрела в грозовую бирюзу. Альвине прижался лбом, моргнув, задел своими ресницами мои, на миг задержал дыхание и едва успел коснуться губ, как дверь открылась.

В комнату вошли... много кто.

Из неподслушанного разговора.

– Йон, все плохо. Я предупреждала тебя насчет Холина, но ты не послушал. Я говорила, что эта темная скотина разобъет ей сердце, и она сорвется. Или ты забыл, что с ней было, когда он сидел Дат-Кронен, и она его не слышала? Ты не должен был ей позволять, а ему показать на выход, с какими бы намерениями и предложениями он к тебе ни приходил!

– Он нормальный…

– Нормальный? Покажи мне нормального Холина и я памятник ему поставлю, хоть посмертный, хоть прижизненный.

– Хедвига хотела…

– Чего бы не хотела Хедвига, она хотела этого в первую очередь для себя и своего тщеславия. Она была готова на все, лишь бы утереть нос конгрегации, даже на эксперименты над собственной дочерью. Думаешь она пошла за тебя, чтоб святоши не получили очередного проводника? Или хотела дитя со смешанным даром? Можешь сколь угодно верить в ее непогрешимость, но я силой своей клянусь, она сознательно пересекла порог с Микой под сердцем. Только мужчина может повестись, что магичка ее уровня больше месяца не знала о беременности! А потом еще и дар ребенку глушила.

– Чтобы тесты не показали, что Мика черномаг!

– Нет, Йон, чтобы превратить шлейф в каскад, искусственно создавая ступенчатую систему.

– Откуда информация?

– Один… хороший человек помог. Ведьмак, историк, специалист по периоду Нодштивского раскола. В темных семьях, старых семьях, таких как Холины, Нери, Двирен, подобные игры с растущим даром были в порядке вещей. И теперь твоя дочь… Йон, она потеряла свой ветер, она одной ногой за гранью, в ней почти не осталось света, только пепел и боль… Я боюсь, что она не выдержит…

– Хедвига бы знала, что делать.

– Но я – не она, у меня есть только этот ее мерзкий сбор, единственный, в котором я хоть как-то уверена, но это такая малость.

– А Эфарель, есть шанс, что она?...

– Холин, Йон. Тьма всегда тянется к тьме. Ты должен приехать. Арен-Тан уже здесь.

– Я не могу. В Новом Ливено вспышка черного мора. И в шахтерском городке. Я в порядке, но сама понимаешь...

– Йон, детка…

– Они не должны ее забрать, ма.