Нэпман 1. Красный олигарх

Глава 9 Партийные игры

Премьера оперы «Декабристы» собрала всю партийную Москву. Большой театр сверкал огнями, заполненный странной смесью публики.

Сюда пришли и старые большевики в потертых кожанках, и новая советская элита в добротных костюмах, и даже немногие оставшиеся «бывшие» в старомодных, но безупречно сшитых фраках.

Огромные хрустальные люстры работы «Товарищества Эриксон» заливали зал мягким светом, играя на позолоте лепнины и бордовом бархате кресел. По стенам — красные знамена, развешанные к приближающейся годовщине Октября. Этот контраст имперской роскоши и революционной символики казался почти символичным для оперы о декабристах.

В правительственной ложе, куда мне удалось получить приглашение не без помощи знакомых в репертуарной комиссии, Карл Янович Бауман сидел особняком. Худощавая фигура в строгом темном костюме, казалось, излучала напряжение. Он явно чувствовал себя не в своей стихии среди театральной публики.

На сцене разворачивалась история заговорщиков-идеалистов, мечтавших о преобразовании России. Бауман рассеянно постукивал карандашом по бархатному барьеру ложи, изредка делая пометки в маленьком блокноте.

Судя по движению карандаша — не о спектакле. Даже здесь, в театре, его мысли явно были заняты производственными проблемами.

За спиной негромко переговаривались партийные работники, обсуждая новые веяния в искусстве. Кто-то хвалил революционный пафос постановки, кто-то критиковал либретто за недостаточную классовую четкость. Бауман не участвовал в разговоре, погруженный в записи.

В антракте после первого действия, когда публика потянулась в фойе, он остался в ложе один. Достал из потертого портфеля какие-то бумаги — похоже, сводки о выполнении промышленных планов. Типичный инженер старой школы, даже в опере думающий о производстве.

Это мой шанс. Я не мешкал. Подошел ближе, встал перед трудягой.

— Простите, товарищ Бауман, — я намеренно начал по-деловому, без театральных расшаркиваний. Сейчас времена такие. Можно без церемоний, если для пользы дела. — Не помешаю? Вижу, вы изучаете производственные сводки. Как раз хотел обсудить один технический вопрос.

Он поднял голову. В холодных серых глазах за стеклами пенсне мелькнуло раздражение.

Явно не любит, когда прерывают работу. Впрочем, кому это нравится?

Но я намеренно положил на барьер ложи чертеж. Технический рисунок был выполнен безупречно, в немецком стиле — таком, какому учили в Рижском политехникуме.

— А вы, простите…? — Его взгляд уже невольно скользил по линиям чертежа.

— Краснов, Леонид Иванович. Металлургический завод на Масловке. — Я протянул визитную карточку из плотного картона с простым типографским шрифтом. — Хотел показать проект нового рабочего клуба. С технической библиотекой и учебными мастерскими.

Бауман машинально поправил пенсне. Я заметил, как его длинные пальцы с чернильными пятнами чуть дрогнули. Верный признак пробудившегося интереса.

— И почему именно сейчас? — в его голосе появились привычные начальственные нотки.

— Знаете, — я кивнул на сцену, где только что отгремела ария о преобразовании России, — глядя на этих декабристов, подумал: они мечтали о переменах, но не знали, с чего начать. А мы знаем — с просвещения рабочих, с технического образования.

Бауман прищурился. Такой подход — от идеологии к конкретным делам — в его стиле.

— Продолжайте.

— Вот, смотрите, — я развернул чертеж. — Здесь библиотека с техническими журналами, включая немецкие. Тут — чертежная мастерская с кульманами «Рейсшинен». А здесь…

За сценой оркестр уже настраивал инструменты перед вторым действием. Но Бауман, забыв про оперу, впился глазами в схему. Я знал: для него, фаната технического прогресса, такой проект интереснее любого спектакля.

— Любопытно, — он достал карандаш. — А вот эта система вентиляции…

Он уже заинтересовался и пока что даже не спросил, откуда я знаю. И как с ним повстречался. Неужели поверил, что это случайно?

Нет, конечно. На самом деле ничего случайного в этой встрече не было.

За три дня до премьеры в моем кабинете появился Семен Артурович с объемистой папкой.

— Вот что удалось узнать о товарище Баумане, — он разложил на столе документы, фотографии, газетные вырезки. — Начнем с главного — сейчас он занят проектом культурного строительства в рабочих районах. Особенно его интересует создание образцового клуба на Пресне.

Я просматривал материалы. Выписка из стенограммы заседания МК.

Бауман резко критикует существующие рабочие клубы: «Примитивная агитация вместо настоящего технического просвещения». Докладная о необходимости создания современных технических библиотек. Проект типового рабочего клуба с чертежными мастерскими и лабораториями.

— А это особенно интересно, — Головачев достал пожелтевший номер рижской газеты за 1910 год. — Заметка о студенческом техническом кружке в Политехникуме. Среди организаторов — студент К. Бауман. Они собирали деньги на библиотеку технической литературы для рабочих.

Старая фотография: группа студентов у здания Политехникума. Молодой Бауман в студенческой тужурке.

Худой, острые черты лица, то же пенсне, тот же цепкий взгляд. Рядом на столе разложены немецкие технические журналы.

— Копайте глубже, — я отложил фотографию. — Что с его партийной работой того периода?

— Любопытная деталь, — Семен Артурович понизил голос. — В Риге он организовывал подпольные технические курсы для рабочих. Днем — легальные лекции по механике, вечером — нелегальные марксистские кружки. Преподавал сам, по отзывам — блестяще.

На стол легла еще одна папка — более поздние документы. Туркестан, 1920 год. Бауман, уже комиссар, создает сеть профессиональных школ. Даже в разгар борьбы с басмачами находит время для организации технических курсов.

— Он фанатик просвещения, — заметил Головачев. — Особенно технического. И еще деталь — всегда поддерживает тех, кто реально что-то делает, а не просто говорит.

Я задумчиво постукивал карандашом по столу:

— А где он бывает? Какие привычки?

— Каждую пятницу обедает в столовой Дома Союзов. По средам бывает в клубе ВСНХ. — Семен Артурович сверился с записями. — В театр ходит редко, только по обязанности. В Большом появляется раз в месяц — курирует культурную работу.

— Так-так… А что у нас с премьерами в ближайшее время?

— «Декабристы», новая постановка. Бауман должен присутствовать — в спектакле занят рабочий хор с Трехгорки, это его подшефное предприятие.

Я просмотрел список приглашенных:

— В правительственной ложе?

— Да, но… — секретарь замялся, — туда просто так не попасть.

— А если через Антонину Васильевну? — я улыбнулся. — Она в репертуарной комиссии, а мы в прошлом месяце помогли с материалами для декораций…

Головачев улыбнулся.

— Верно. А я и забыл. Обязательно свяжусь с ней и добуду.

Когда он вышел, я внимательно изучил материалы. Узнал много интересного.

Бауман оказался незаурядной личностью. Я читал его биографию, как приключенческий роман.

Рига, февраль 1908 года. Жандармы нагрянули под утро.

Бауман успел сжечь бумаги, когда в дверь уже ломились прикладами. Спустился по водосточной трубе, обжигая руки обледенелым металлом.

Пуля выбила крошку из кирпича у самого виска. В кармане студенческого пальто — чертежи подпольной типографии, замаскированные под курсовой проект по машиностроению.

На явочной квартире его ждала Анна, невеста, связная, соратница. Через неделю ее арестовали.

Два года Рижской губернской тюрьмы подорвали здоровье — чахотка. Умерла на руках у Карла в семнадцатом, уже после революции. На прикроватной тумбочке остался недочитанный технический журнал. Она до конца разделяла его страсть к инженерному делу.

Туркестан, лето 1920-го. Банда Ибрагим-бека зажала продотряд в глиняных развалинах старой крепости.

Третий день без воды, патроны на исходе. Бауман, сняв запотевшее пенсне, наладил из обломков арыка и старой керосиновой бочки систему охлаждения для единственного пулемета. «Максим» раскалялся на беспощадном солнце, но продолжал работать. К вечеру подоспела помощь — красноармейский эскадрон.

Через месяц — тиф. Бредил чертежами и формулами, в горячке пытался объяснять санитаркам принцип работы паровой турбины. Выжил чудом. Молодой военврач, качая головой, сказал: «Вас ваши формулы спасли — мозг работал, когда тело сдавалось».

Осень 1921-го. В кишлаке под Самаркандом открывали первую советскую школу. Басмачи налетели на рассвете.

Бауман организовал оборону, вооружив учителей и старших учеников. Отбились.

Трое суток держались, пока не подошли части особого назначения. Погиб завуч, бывший питерский инженер, только начавший преподавать механику местным ребятам.

Бухара, 1922 год. Подпольная типография в медресе печатала листовки на узбекском и таджикском.

Ночью муллы навели басмачей. Бауман успел вывести всех через подземный ход, но сам получил пулю в плечо.

Истекая кровью, два часа пробирался по древним подземельям. В госпитале, придя в себя, первым делом спросил не про рану — про судьбу типографского оборудования.

Москва, 1924-й. Первое заседание в МК партии. В кабинете с облезлыми обоями Бауман развернул схему реорганизации городской промышленности. Накануне ночью дописывал проект, превозмогая приступ малярии. Привет от туркестанских болот. Но глаза за стеклами пенсне горели прежним огнем…

«Кровь и железо» — так назвал он свои заметки о Гражданской войне. Несколько тетрадей, исписанных мелким почерком, остались пылиться в сейфе.

Не до мемуаров — впереди новая битва. Теперь не с басмачами. С технической отсталостью, с косностью, с равнодушием чиновников. И в этой битве его главным оружием станут знания инженера и опыт революционера.

Для Баумана бой за новую промышленность не менее важен, чем схватки с беляками и басмачами. Он знал, что будущее куется не только в окопах, но и в заводских цехах. И к этой борьбе он готовился так же тщательно, как когда-то к подпольным операциям…

…Москва, 1925 год. В приемной МК партии опять скандал. Бауман в очередной раз разносит подчиненных за «недостаточную принципиальность».

Его фирменный стиль — ледяной тон и убийственные формулировки. Молодой инженер с завода «Серп и Молот» выходит бледный, на грани слез.

Всего лишь предложил использовать иностранные станки вместо отечественных. Для Баумана это почти преступление. Он фанатично верит в приоритет советской техники, даже когда она очевидно уступает импортной.

Заседание бюро райкома. Бауман методично уничтожает старого большевика, посмевшего не согласиться с его мнением о реорганизации производства.

Коллеги морщатся — всем известна его мстительность. Несогласных он запоминает надолго, а память у него отличная. Особенно на обиды.

В столовой Дома Союзов его тоже не любят. Придирается к каждой мелочи, может устроить разнос за неправильно сервированный стол.

Его фанатичное стремление к порядку порой переходит в мелочную тиранию. Буфетчица, еще помнящая его простым партийным работником, шепчет коллеге: «Совсем зазнался наш Карл Янович. А ведь раньше-то простой был…»

Тяжелый характер Баумана известен всей партийной Москве. Педантичный до занудства, он может часами разбирать незначительную ошибку в отчете.

Некоторые заводские спецы прозвали его за глаза «инквизитором в пенсне», за привычку дотошно выискивать малейшие идеологические отклонения в технических решениях.

Личная жизнь тоже не задалась. Первая жена ушла, не выдержав его одержимости работой.

Вторая жаловалась подругам: «Для него чертежи и схемы важнее семьи». Дома он появлялся редко, в основном чтобы проверить, все ли лежит на своих местах. Даже в быту его тяга к порядку доходила до абсурда…

И все же даже недоброжелатели признавали: его преданность делу искупала многие недостатки. Он мог быть мелочным и злопамятным, но никогда не использовал служебное положение для личной выгоды. Мог довести подчиненного придирками, но стоял горой за тех, кто показывал реальные результаты.

В 1927 году молодой конструктор с «Динамо» пробился к нему на прием. Принес проект усовершенствования электромотора.

Бауман три часа изводил его вопросами, придирался к каждой формуле. А потом вдруг круто развернулся:

— Толковая работа. С завтрашнего дня можете начинать внедрение, — и лично пробил все согласования за неделю.

«Зануда, педант, мелочный тиран, но… абсолютно честный фанатик индустриализации» — так охарактеризовал его один из инженеров. Пожалуй, это была самая точная характеристика…

…Бауман внимательно изучал мою визитку через стекла пенсне. Я знал этот его фирменный взгляд. Так он препарировал документы на заседаниях МК, выискивая малейшие неточности.

— И что же вы предлагаете? — в его голосе слышалась привычная настороженность.

Я достал из внутреннего кармана сюртука сложенный вчетверо лист ватмана:

— Позвольте показать… У нас на заводе есть пустующий корпус бывшей инструменталки. Дореволюционное здание, крепкое, с отличной планировкой. — Я развернул чертеж. — Вот здесь можно разместить техническую библиотеку. Помещение светлое, с верхним остеклением «Сименс-Шуккерт».

Бауман машинально поправил пенсне.

— А это, — я указал на другую часть чертежа, — бывший чертежный зал. Все оборудование сохранилось, включая кульманы «Рейсшинен» и комплект чертежных инструментов «Рихтер».

— Любопытно… — он склонился над чертежом. — А освещение?

— Электрические светильники с регулируемым наклоном. Специально для чертежных работ.

Краем глаза я заметил, как в зале начинают гасить люстры. Скоро конец антракта. Нужно спешить.

— Но главное не это, — я понизил голос. — У нас есть возможность наладить регулярное получение технической периодики из Германии. «Zeitschrift des Vereines deutscher Ingenieure», «Stahl und Eisen»… — Я намеренно использовал немецкие названия, зная его страсть к немецкой технической литературе со времен Рижского политехникума.

Бауман резко поднял голову:

— Через торгпредство?

— Есть более простые каналы. И главное — никакой валюты, простой бартер на нашу продукцию.

В зале зазвенел звонок. Публика потянулась с променада на свои места.

— Интересно, — Бауман сложил чертеж с той педантичной аккуратностью, которой он славился. — Но потребуется детальная проработка…

— Разумеется, — я достал еще один документ. — Здесь смета и предварительный план работ. Посмотрите на досуге. Особенно обратите внимание на образовательную программу. Мы предлагаем создать постоянно действующие курсы повышения квалификации для рабочих. С привлечением специалистов из Промакадемии.

Он принял папку, бросил быстрый взгляд на первую страницу. Я знал — до начала второго действия он не удержится и просмотрит документы. Его въедливость в работе с бумагами вошла в легенды московского партаппарата.

— Что ж… — он достал записную книжку в черном коленкоровом переплете. — Завтра в три часа в моем кабинете. Посмотрим ваши предложения детально.

В этот момент в ложе появились другие партийные работники. Бауман мгновенно преобразился. Снова стал тем строгим партийным функционером, которого знала и побаивалась вся Москва.

Я откланялся и вернулся на место. В зале гасли последние светильники, оркестр настраивал инструменты.

Первый контакт состоялся. Теперь предстояло самое сложное — превратить этот интерес в реальное сотрудничество.

Но я уверен, Бауман клюнул. Его страсть к технической модернизации и тяга к немецкой инженерной школе сработали безотказно. Оставалось только правильно развить успех.

После театра я сразу поехал на завод. Несмотря на поздний час, в кабинете технического директора горел свет. Головачев с Сорокиным заканчивали подготовку документации к скорому визиту комиссии.

— Как наш «красный уголок»? — спросил я, снимая пальто.

— Только что закончили переоборудование, — Семен Артурович протянул мне папку с фотографиями. — Посмотрите.

Старый «красный уголок» при механическом цехе преобразился неузнаваемо. Вместо облезлых стен — свежая штукатурка и светлая масляная краска.

Новые стенды с производственными показателями, выполненные по всем правилам технической графики. Диаграммы роста производительности труда, схемы модернизации оборудования — все именно так, как любит Бауман.

— Библиотеку перенесли?

— Да, теперь отдельное помещение с читальным залом. Стеллажи заказали по специальному проекту. Дубовые, с регулируемыми полками. Полный комплект технических журналов за последние три года, включая подшивку «За индустриализацию» и «Торгово-промышленной газеты».

Я просматривал фотографии. Вот новый стенд «Наши достижения».

На нем чертежи усовершенствований, предложенных рабочими. Вот уголок партийной жизни, свежие газеты, портреты вождей в строгих рамках, календарь партийных собраний.

— А это особая гордость, — Сорокин развернул чертеж. — Мы установили действующую модель мартеновской печи в разрезе. Специально для технической учебы. Все детали видны, можно показывать принцип работы.

— Отлично придумано, — я представил, как это понравится Бауману с его страстью к наглядному обучению. — А что с лозунгами?

— Вот список, — Головачев протянул листок. — «Техника в период реконструкции решает все!», «Знания инженера — на службу пролетариату!», «Даешь советскую индустриализацию!». Все выверено идеологически.

На стене висела свежая схема социалистического соревнования между цехами. Рядом «Доска почета» с фотографиями лучших рабочих-рационализаторов. И особая гордость — витрина с образцами продукции завода, от простых болтов до сложных деталей для новых станков.

— Комнату для партячейки подготовили?

— Обязательно. Новая мебель, несгораемый шкаф для документов, отдельная телефонная линия. На стене карта индустриализации СССР.

Я удовлетворенно кивнул. Все продумано до мелочей. «Красный уголок» должен показать Бауману, что частное предприятие может быть образцом не только в техническом, но и в идеологическом плане.

— Да, и еще, — добавил Головачев. — Мы организовали выставку стенгазет. Особенно удалась последняя, «За качество». Там как раз заметка о внедрении передовых методов контроля.

Я посмотрел на секретаря.

— Ну отлично, тогда начнем наши игры.