Нэпман 1. Красный олигарх

Глава 12 Ловушка для оракула

В моем кабинете негромко тикали настенные часы «Павел Буре», отсчитывая минуты до завершения важной встречи. Герр Шульц, представитель торговой фирмы «Russische Handels A. G.», педантично выверял каждую строчку в договоре поставки, время от времени поправляя золотое пенсне в тонкой оправе.

— Итак, Леонид Иванович, — он говорил по-русски с легким акцентом, — давайте еще раз проверим спецификацию. Спектрограф «Zeiss» модели Q-24 с призменной системой Литтрова и кварцевой оптикой…

Я кивнул, разглядывая глянцевый каталог в кожаном переплете. Именно такой прибор стоял в лаборатории Величковского. Я специально уточнил эту деталь через своих информаторов в Промакадемии.

— Далее, дилатометр Лейтца с автоматической записью температурных изменений, — Шульц провел холеным пальцем по строчке. — Очень редкая модель, zwischen uns gesagt, всего три экземпляра в Советском Союзе.

— И один из них сейчас… говорят, несколько неисправен, — я позволил себе легкую улыбку.

Шульц понимающе кивнул, не задавая лишних вопросов. За его безупречными манерами торгового представителя угадывался опытный делец, привыкший не замечать некоторых деталей в интересах бизнеса.

— Комплект термопар производства «Сименс и Хальске», — продолжал он. — Высокотемпературная печь с регулируемой атмосферой. Позвольте заметить, господин Краснов, вы заказываете очень специфическое оборудование. Для обычного заводского контроля качества такие приборы непозволительная роскошь.

— Мы создаем исследовательскую лабораторию, — перебил я. — Самого высокого уровня.

За окном моросил ноябрьский дождь, превращая заводской двор в месиво из грязи и подтаявшего снега. Где-то в глубине территории натужно гудел паровой молот механического цеха, вбивая в хмурое небо столб искр.

— Сроки поставки? — я достал из ящика стола перьевую ручку «Паркер Дуофолд» с золотым пером.

— Три недели морем до Ленинграда, еще неделя на таможенные формальности, — Шульц сверился с кожаным органайзером «Монтблан». — К Рождеству… простите, к новому году оборудование будет у вас.

Мы завершили формальности под мерный стук снега по карнизам. Шульц аккуратно уложил документы в портфель из телячьей кожи с монограммой «R. H. A. G.», еще раз проверил каждую подпись.

Когда за немцем закрылась дверь, я вызвал Головачева:

— Семен Артурович, что там наш человек в Промакадемии?

Секретарь достал из папки донесение, написанное убористым почерком на листе из блокнота:

— Александр Николаевич подтверждает: спектрограф в лаборатории Величковского действительно барахлит. Последние три дня профессор не может провести ключевые измерения для своей работы.

— А запасные части?

— В том-то и дело, — Головачев поправил очки. — При последней профилактике кто-то… — он сделал выразительную паузу, — случайно повредил призменный блок. А новый можно заказать только в Германии.

Я удовлетворенно кивнул. Тонкая работа. Никаких следов умышленной порчи, просто досадная случайность при обслуживании сложного прибора.

— Что в хозяйственном отделе?

— Все идет по плану. Заявку на ремонт «потеряли» при передаче между отделами. Найдут не раньше, чем через две недели. А потом еще согласование сметы, валютной заявки, в общем, долгая история.

За окном смеркалось. В тусклом свете заводских фонарей капли дождя на стекле казались ртутными шариками. Где-то в академических коридорах маялся сейчас профессор Величковский, не имея возможности завершить исследования из-за сломанного прибора.

— Кстати, — Головачев понизил голос, — сегодня он имел беседу с деканом. Весьма… эмоциональную. Говорят, упоминал о недопустимости такого отношения к науке и намекал на возможность поиска более подходящих условий для работы.

Я улыбнулся. Дело шло именно так, как задумано. Оставалось только вбросить информацию о новой лаборатории.

На следующий день в актовом зале Политехнического музея яблоку негде было упасть. Профессор Звонарев, импозантный седой мужчина в академическом сюртуке и золотом пенсне, заканчивал доклад о перспективах металлургических исследований.

Величковский устроился в третьем ряду, то и дело делая пометки в блокноте вечным пером «Пеликан».

— И в заключение, господа, — Звонарев выдержал эффектную паузу, — хочу отметить отрадную тенденцию. Некоторые наши предприятия начинают создавать собственные исследовательские центры. Вот, буквально на днях узнал, что завод Краснова монтирует первоклассную лабораторию. Новейшее немецкое оборудование, спектральный анализ, дилатометрия…

Величковский вздрогнул и перестал писать. Его рука с пером замерла над блокнотом.

— Причем, насколько мне известно, — продолжал Звонарев, как бы между прочим, — там будут установлены приборы именно для исследования специальных сталей. Спектрограф Цейса последней модели, высокотемпературные печи…

По залу прошел легкий шепоток. Величковский что-то быстро записал, потом обернулся, обводя взглядом присутствующих.

После доклада в профессорской курительной комнате стоял гул голосов. Табачный дым клубился под лепным потолком, смешиваясь с ароматом кофе из фарфоровых чашек «Товарищества Кузнецова».

— Нет, вы подумайте! — горячился доцент Преображенский, размахивая папиросой. — В заводской лаборатории такое оборудование, а у нас в Академии даже нет.

— Говорят, там полностью автоматизированная система записи результатов, — вполголоса добавил кто-то. — И термопары Сименса…

Величковский внимательно прислушивался к разговорам, делая вид, что погружен в чтение свежего номера «Zeitschrift für Metallkunde».

— Кстати, Николай Александрович, — как бы невзначай обратился к нему Звонарев, — а как ваши исследования по жаропрочным сталям? Продвигаются?

Величковский поморщился:

— Увы, коллега. Без нормально работающего спектрографа… — он махнул рукой. — А когда будет ремонт, один Бог знает. Вернее, наш хозяйственный отдел.

Семена посеяны. Теперь надо дать им время прорасти.

Через три дня Головачев положил мне на стол записку. Величковский интересовался у коллеги по Промакадемии, знаком ли тот с кем-нибудь на нашем заводе.

— Действует осторожно, через третьи руки, — докладывал секретарь, поправляя очки. — Особенно его заинтересовал немецкий спектрограф «Цейс» и печь с регулируемой атмосферой.

В этот момент в кабинет вошел инженер из монтажного отдела:

— Леонид Иванович, первая партия оборудования прибыла! Четыре ящика с клеймами «РГА», упаковка «Товарищества транспортировки и складирования».

Я взглянул в окно. У заводских ворот стоял грузовик «АМО-Ф15», с которого рабочие аккуратно снимали массивные деревянные ящики. На боковых стенках виднелись надписи готическим шрифтом и предупреждения «Осторожно! Оптические приборы!»

— Начинайте монтаж, — распорядился я. — Особое внимание чистоте помещения. И пригласите фотографа из ателье Вольфа.

Следующие дни на заводе царило оживление. В специально подготовленном помещении устанавливали оборудование. Тяжелые мраморные плиты для оптических приборов, массивные станины, блестящая медь и латунь, сверкающие линзы и призмы.

Немецкие монтажники в серых халатах работали методично и аккуратно. Каждый прибор проходил тщательную настройку. В воздухе пахло свежей краской и машинным маслом.

Наконец все было готово. Я придирчиво осмотрел лабораторию. Ряды сверкающих приборов, аккуратные шкафы с реактивами «Русского общества торговли аптекарскими товарами», специальные столы с керамическим покрытием «Товарищества Кузнецова».

На отдельном постаменте возвышался спектрограф. Точно такой же, как сломанный в лаборатории Величковского. Рядом поблескивал никелированными деталями дилатометр.

В этот момент Головачев сообщил:

— Леонид Иванович, профессор Величковский просит организовать для него экскурсию по заводу. Якобы для студентов Промакадемии.

Я усмехнулся. Рыбка заглотила наживку.

День «случайной» встречи выдался морозным и ясным. Величковский появился на заводе в сопровождении группы студентов, как всегда безупречный в своем профессорском сюртуке. Золотое пенсне поблескивало в лучах зимнего солнца.

Я намеренно не встречал группу, поручив это Головачеву. Пусть сначала посмотрят цеха и производство. А уже потом, как бы между прочим…

— Леонид Иванович! — раздался голос секретаря из приемной. — Тут профессор из Промакадемии интересуется нашей новой лабораторией.

— Конечно-конечно, — я вышел из кабинета, изображая легкую спешку. — О, Николай Александрович! Какая приятная встреча!

Николай Александрович чуть склонил голову:

— Наслышан о ваших новых разработках. Особенно заинтересовала проблема специальных сталей.

— Да-да, — я сделал озабоченное лицо. — У нас как раз серьезные затруднения с жаропрочными сплавами для мартеновских печей. Может быть, взглянете на нашу лабораторию? Правда, она еще не полностью укомплектована…

Мы спустились по широкой лестнице, устланной новой ковровой дорожкой «Товарищества Саввы Морозова». В воздухе пахло свежей краской и полировкой, лабораторию намеренно готовили к этому визиту.

Когда Величковский увидел ряды сверкающих приборов, его глаза за стеклами пенсне вспыхнули. Он сразу направился к спектрографу, машинально проводя рукой по никелированным деталям.

— Последняя модель… — пробормотал он. — И система регистрации автоматическая…

— А вот здесь у нас никак не получается правильно определить режим термообработки, — я подвел его к столу с образцами стали. — Может быть, вы могли бы взглянуть? Просто, как консультант.

Величковский уже забыл о студентах. Он жадно разглядывал шлифы под микроскопом, быстро делал пометки в записной книжке.

— Любопытно, весьма любопытно… — бормотал он. — А вы пробовали добавлять ванадий? В Швеции я проводил подобные эксперименты.

Я молча наблюдал, как увлеченно профессор погружается в проблему. Ловушка захлопнулась. Теперь оставалось только ждать, когда он сам предложит свою помощь.

Это случилось через полчаса.

— Знаете, Леонид Иванович, — Величковский снял пенсне, протирая стекла платком, — я мог бы… время от времени… консультировать ваших специалистов. Чисто в научных целях, разумеется…

— Это было бы крайне ценно для нас, профессор, — я сделал вид, что эта мысль только что пришла мне в голову. — У вас ведь богатый опыт работы с подобными сплавами.

В его глазах читалось плохо скрываемое желание немедленно приступить к исследованиям. Теперь он наш. Осталось только красиво оформить его «инициативу».

Мы поднялись в мой кабинет обсудить детали. За окном уже зажигались заводские фонари, а профессор все говорил и говорил о перспективах исследований, о новых методиках, о возможностях оборудования.

План сработал безупречно.

Прошла неделя с момента появления Величковского в лаборатории. Профессор словно помолодел на десять лет. Он появлялся спозаранку, часто опережая даже заводских мастеров.

Его седая бородка клинышком и золотое пенсне мелькали то у спектрографа, то у печи с регулируемой атмосферой. Он уверял, что справится с проблемой сплавов и вот я пришел напомнить об обещании.

— Невероятно! — он поднял глаза от микроскопа «Карл Цейс», когда я зашел в лабораторию. — Посмотрите на эту структуру, Леонид Иванович.

Я склонился над окуляром. На отполированном шлифе виднелась какая-то особенная кристаллическая структура.

— Добавка ванадия в сочетании с хромом дает потрясающий эффект, — Величковский быстро делал пометки в лабораторном журнале каллиграфическим почерком. — А если еще правильно подобрать режим термической обработки, возникает настоящее волшебство.

Он повернулся к стоявшему рядом Сорокину:

— Молодой человек, запишите: температура закалки — одна тысяча пятьдесят градусов, выдержка сорок минут, охлаждение в масле. И обязательно отпуск при шестисот восьмидесяти градусах!

Я не выдержал и попросил объяснить, что происходит.

— Главное было понять принцип, — Величковский водил указкой по диаграмме состояния сплава, вычерченной его аккуратным почерком. — Карбиды ванадия создают барьеры для движения дислокаций, а хром обеспечивает устойчивость при высоких температурах.

— Ну, как у нас дела, Николай Александрович? — спросил я, как бы невзначай.

Профессор мельком глянул на меня. Важно кивнул Сорокину, тоже постоянно пропадавшему в лаборатории. Мол, разрешаю.

В лаборатории пахло реактивами и свежесваренным кофе из походной кофеварки «Примус» — маленькая слабость Величковского. На столах громоздились тигли с образцами, журналы с записями, стопки диаграмм.

— Вот результаты испытаний, — Сорокин разложил передо мной графики. — Прочность выше немецких образцов на тридцать процентов! Мы сделали это, Леонид Иванович.

Еще через неделю мой просторный кабинет снова наполнился напряженным гулом голосов. Массивный стол красного дерева, который помнил еще отцовские времена, был завален образцами новой стали, диаграммами и протоколами испытаний.

Величковский, подтянутый и воодушевленный, в безупречно отутюженном сюртуке и начищенных до блеска штиблетах, расположился во главе стола. Его седая бородка воинственно топорщилась, а в глазах за стеклами золотого пенсне плясали озорные искорки человека, готового преподнести сюрприз.

Угрюмый Штром, весь в черном, словно на похоронах своих убеждений, нервно теребил пуговицу на манжете белоснежной сорочки. Рядом примостился взъерошенный Сорокин, то и дело поправляющий сползающие на нос очки в простой стальной оправе. Его потертая кожанка странно контрастировала с торжественностью момента.

Грузный Лебедев, начальник мартеновского цеха, солидно восседал в кресле. Вдумчивый Соколов, теребя окладистую бороду с проседью, внимательно изучал разложенные на столе графики.

— Итак… товарищи, — Величковский слегка запнулся, до сих пор не привыкнув к революционным обращениям, — позвольте представить результаты наших исследований.

Он развернул огромный лист ватмана с безупречно вычерченными графиками. Его каллиграфический почерк превращал даже технические записи в произведение искусства.

— Это невозможно, — пробормотал Штром, подойдя ближе и близоруко всматриваясь в цифры. Его длинные нервные пальцы слегка подрагивали. — Такие показатели прочности… Это какая-то ошибка!

— Отчего же невозможно, многоуважаемый коллега? — В голосе Величковского зазвучали снисходительные профессорские нотки. — Позвольте объяснить. Все дело в тонкой структуре карбидной фазы. Видите ли…

Он начал объяснение, легко жонглируя сложнейшими металлургическими терминами. Указка в нго руке стремительно перемещалась по диаграммам, а голос звучал все увереннее. Это не просто лекция, это научный триумф.

— А теперь взгляните на микроструктуру, — Величковский разложил на столе фотографии шлифов. — Особенно обратите внимание на характер распределения карбидных включений.

Штром, забыв о своем скептицизме, жадно впился глазами в снимки. Его прежняя надменность куда-то исчезла, уступив место неприкрытому профессиональному интересу.

— Поразительно, — прошептал он. — И это достигается только за счет правильного подбора режима термообработки?

— Не только, дорогой коллега, — в голосе Величковского зазвучали довольные нотки истинного педагога. — Главное — точная пропорция легирующих элементов. Вот, взгляните на химический состав…

Лебедев шумно задвигался в кресле, от волнения роняя пепел папиросы «Герцеговина Флор» на щегольской жилет:

— Николай Александрович, голубчик, но ведь это означает, что мы можем…

— Именно! — Величковский торжествующе поднял указку. — Полная замена немецкой арматуры на отечественную. Причем с лучшими показателями!

Соколов методично делал пометки в блокноте, его пенсне поблескивало в лучах закатного солнца, пробивавшегося сквозь высокие окна кабинета:

— А производственные затраты? Сложность технологии?

— Все просчитано, — Сорокин, раскрасневшийся от возбуждения, разложил экономические выкладки. — Даже с учетом всех затрат экономия составит сорок процентов по сравнению с импортными материалами.

К концу совещания даже самые закоренелые скептики были убеждены. Величковский не просто решил проблему — он открыл новое направление в металлургии специальных сталей.

Когда все начали расходиться, я заметил, как Штром почтительно пожимает руку профессору, а Сорокин смотрит на старого ученого с нескрываемым обожанием.

В кабинете остался легкий аромат дорогого табака и чувство свершившегося чуда. На столе лежали графики и диаграммы, свидетельства маленькой революции в металлургии, которая началась в заводской лаборатории благодаря моей маленькой манипуляции и большому таланту старого профессора.

Научная загадка решена. Это только начало. С таким союзником, как Величковский, можно замахнуться на гораздо более серьезные проекты.

Вечером, когда все разошлись, Величковский задержался в моем кабинете:

— Знаете, Леонид Иванович, — он протирал пенсне любимым батистовым платком, — весьма остроумную комбинацию вы разыграли с этим… гм… случайным выходом из строя спектрографа в академии.

Я замер на месте с бокалом в руке. Профессор хитро прищурился:

— О, не беспокойтесь. Я оценил элегантность решения. К тому же, — он обвел взглядом кабинет, — здесь действительно куда больше возможностей для настоящей работы. В академии я бы еще год возился с бюрократией, выбивая оборудование. А тут… — он сделал паузу. — Признаться, соскучился по живому делу. В Швеции тоже все больше теория была.

— Вы не сердитесь? — осторожно спросил я.

— За что? — искренне удивился Величковский. — За то, что дали возможность заниматься настоящей наукой? Создали условия для работы? Нет, голубчик, я слишком стар для обид. К тому же, — он лукаво подмигнул, — приятно иметь дело с человеком, умеющим мыслить стратегически.

Он поднялся, одернул неизменный сюртук:

— Кстати, я тут набросал программу дальнейших исследований. Если вас интересует… У меня есть любопытные идеи по поводу новых марок стали.

На стол легла аккуратно исписанная тетрадь в сафьяновом переплете.

Старый профессор, сам того не подозревая, только что стал ключевой фигурой в моих планах технологического прорыва.

— А насчет манипуляции… — Величковский уже стоял в дверях. — Знаете, в науке тоже нужно уметь создавать правильные условия для реакции. Вы это прекрасно продемонстрировали.

Он усмехнулся и вышел, оставив меня наедине с чувством легкого смущения и растущего уважения к этому удивительному человеку.