Нэпман 1. Красный олигарх

Глава 26 Иностранный след

От тяжелого запаха архивной пыли першило в горле. Елена поправила воротничок строгого платья из английского твида цвета топленого молока, сдержанный, но элегантный наряд, лучшая работа мастерской Ламановой. В огромном хранилище наркомата внешней торговли было пусто и гулко.

«Контракты с германскими фирмами, 1927 год» гласила надпись на обложке. Она намеренно начала с прошлого года, чтобы проследить всю цепочку связей Крестовского.

В коридоре послышались шаги. Елена быстро прикрыла папку газетой «Экономическая жизнь», она давно научилась маскировать интерес к определенным документам. Мимо двери со стеклянными вставками прошел ночной сторож, позвякивая связкой ключей.

Достав из сумочки блокнот в сафьяновом переплете, она продолжила выписывать даты и цифры. Что-то здесь не сходилось. Официальные контракты на поставку оборудования шли через «Металлоимпорт», но параллельно существовали какие-то договоры с малоизвестной рижской фирмой «Остбалт-Индустри».

Брошь-молекула на воротнике чуть звякнула, когда она наклонилась ближе к документам. Почерк…

Лена достала из папки старое письмо из торгпредства и сравнила подписи. Так и есть, на рижских контрактах подпись торгпреда явно поддельная.

В памяти всплыл разговор, подслушанный неделю назад в буфете наркомата. Двое клерков из валютного отдела обсуждали странные переводы через латвийские банки. Тогда она не придала этому значения, но теперь все выглядело иначе.

Лена быстро пролистала другие папки. Вот оно, запрос из Госбанка о проверке рижской фирмы. И резолюция: «Проверено. Претензий нет» Но дата… Запрос датирован маем, а резолюция апрелем. Явная подтасовка документов.

За окном уже стемнело. Где-то вдалеке слышался гудок паровоза с Николаевской железной дороги. Она машинально потерла уставшие глаза, оставив на пальцах след архивной пыли.

Новая папка «Экспортные лицензии». На первый взгляд все чисто. Но если сопоставить даты отгрузок с таможенными декларациями, опять вылезают непонятные надписи.

Лена быстро делала пометки в блокноте. Цифры не сходились катастрофически.

Внезапно в коридоре снова послышались шаги, на этот раз увереннее, это явно не сторож. Елена едва успела спрятать блокнот и придвинуть к себе старые подшивки «Торгово-промышленной газеты».

— Елена Сергеевна? — в дверях показалась Зинаида Павловна, заведующая архивом. — Вы еще здесь? Такая поздняя работа, не жалеете себя.

— Да, — Елена улыбнулась как можно естественнее. — Готовлю справку по довоенным торговым связям. Профессор Неклюдов просил для своей монографии.

Упоминание отца подействовало, Зинаида Павловна благосклонно кивнула:

— Только не засиживайтесь допоздна. Скоро архив закрываем.

Когда шаги в коридоре стихли, Елена перевела дух. Времени оставалось мало. Она быстро пролистала последние документы и замерла.

Среди обычных контрактов мелькнуло странное письмо. Шифровка из берлинского торгпредства о встрече Крестовского с представителями «Круппа». Неофициальной встрече.

Внезапно все сложилось в единую картину. Рижская фирма, поддельные подписи, несовпадающие даты… Крестовский создал целую систему тайных каналов для вывода валюты. А его «немецкая» технология — просто прикрытие для гораздо более серьезных махинаций.

Из папки выскользнул тонкий конверт. Лена осторожно достала содержимое, развернула.

Ого, это оказалась неприметная квитанция рижского отделения «Дойче Банка» о переводе крупной суммы в швейцарские франках.

А вот подпись вызывала много вопросов. Она едва сдержала возглас удивления. Подпись принадлежала не Крестовскому, а члену той самой комиссии ВСНХ, которая вынесла решение в его пользу.

Еще несколько минут поисков, и вот оно! Целая серия подобных квитанций, аккуратно подшитых к делу о проверке импортного оборудования.

Суммы, даты, номера счетов, все складывалось в четкую систему. Крестовский не просто выводил валюту, он создал целую сеть для подкупа чиновников через зарубежные банки.

Тщательно вернув все папки на места, Елена спрятала блокнот в сумочку. В голове уже выстраивался план дальнейших поисков. Завтра нужно проверить таможенные декларации, а потом добраться до бухгалтерии.

Выйдя на вечернюю улицу, она поежилась от промозглого ветра. У ворот ждал верный «Рено». Пора ехать к Леониду, эта информация слишком важна, чтобы откладывать до утра.

Заведя мотор, она еще раз мысленно пробежалась по найденным уликам. С такими документами можно не просто оспорить решение комиссии. Можно уничтожить Крестовского полностью.

Я в третий раз за вечер с наслаждением вдохнул аромат необыкновенного кофе, который Величковский готовил в особой турке из йенского термостойкого стекла. Старый профессор привез этот рецепт еще из Фрайберга.

Зерна особого помола заваривались при точно выверенной температуре девяносто четыре и две десятых градуса. «Как в металлургии, — любил приговаривать он, — все дело в точном соблюдении температурного режима».

В заводской лаборатории тихо. За высокими окнами с частым переплетом уже стемнело, и только новые электрические лампы дневного света, недавно закупленные в Германии, заливали помещение ровным белым светом. Их металлические плафоны отражались в стеклянных дверцах шкафов с образцами.

Величковский склонился над столом, где были разложены номера «Stahl und Eisen» за 1914–1917 годы. Его седая бородка чуть подрагивала от возбуждения, пока он сравнивал графики в старом немецком патенте с документацией Крестовского.

— Нет, вы только посмотрите, Леонид Иванович! — он постучал карандашом по формуле. — Это же прямой плагиат! Берлинский патент номер 147832 от 1916 года, работа группы Круппа.

— Даже формулировки один в один переписаны, — продолжал профессор, нервно протирая золотое пенсне. — Вот, смотрите: «метод контроля структуры металла при температурах выше точки Ac3». Слово в слово! Только в патенте Круппа дальше идет оговорка о нестабильности структуры при определенных режимах охлаждения. А у Крестовского эту часть просто опустили.

Я отставил изящную фарфоровую чашку «Розенталь» с недопитым кофе и подошел к большому металлографическому микроскопу «Цейс». Этот прибор стоимостью в двенадцать тысяч марок мы получили всего неделю назад, и он уже успел стать предметом зависти всех московских заводских лабораторий.

— Вот здесь, — Величковский ловко сменил предметное стекло с образцом, — микроструктура стали Крестовского при увеличении в восемьсот раз. А теперь… — он достал из специального футляра другой образец, — сравните с образцом из немецкого патента.

Я склонился к окуляру. Даже неспециалисту видна идентичность структур: характерный игольчатый мартенсит, окруженный ферритными зернами. Тот же рисунок, что и на фотографии 1916 года.

— Но главное не это, — профессор азартно перебирал страницы технического журнала. — Помните тот странный скачок на графике прочности? Который они объясняли погрешностью измерений?

Он разложил на столе несколько диаграмм, придавив углы бронзовыми пресс-папье с вензелями еще дореволюционного Императорского технического училища.

— В патенте Круппа прямо указано: при таком режиме термообработки неизбежно образование микротрещин. Они не видны при обычных испытаниях, но под нагрузкой сразу проявляются.

Я машинально потер плечо, которое начинало ныть к вечеру, последствие недавнего ранения. Величковский заметил это движение и, не прерывая объяснений, подвинул ко мне стакан с только что сваренным кофе.

Тонкий аромат арабики смешивался с характерным запахом травильного раствора, которым пользовались для подготовки металлографических шлифов.

— Смотрите внимательно, — профессор склонился над листами, исписанными мелким готическим шрифтом. — Вот данные испытаний на длительную прочность. При температуре выше тысячи шестисот градусов начинается катастрофическое развитие микротрещин. Крупп столкнулся с этим при производстве корабельной брони в шестнадцатом году.

Он достал из папки еще один документ, страницы которого пожелтели от времени:

— А это внутренний отчет металлургической лаборатории «Круппа». Мне его показывал старый коллега Шмидт во время стажировки в Эссене. Они потеряли целую партию брони для крейсера «Зейдлиц» из-за этого эффекта.

В лаборатории стало совсем тихо. Только гудели трансформаторы новой электропечи для плавки образцов да мерно тикали настенные часы «Сименс» с логотипом завода-производителя на циферблате.

— И теперь главное, — Величковский порывисто встал и подошел к шкафу с образцами. — Я попросил Сорокина провести серию испытаний на усталость металла при циклических нагрузках.

Профессор извлек из шкафа с никелированными ручками поднос с аккуратно разложенными образцами. Каждый был пронумерован и снабжен бирками с данными испытаний, почерк Сорокина я узнал сразу — педантичный молодой инженер писал цифры с каллиграфической точностью.

— Посмотрите на излом, — Величковский протянул мне один из образцов под лампой немецкого микроскопа «Рейхерт». — Классическая картина усталостного разрушения. Точно такая же, как на фотографиях из архива Круппа.

Я внимательно рассматривал характерный рисунок излома. За спиной негромко шипел электрический чайник «AEG», который профессор использовал для своих кофейных экспериментов. Величковский тем временем разложил на столе графики испытаний:

— Три месяца работы при температуре около тысячи градусов, и металл начинает разрушаться. В условиях реального производства, при вибрациях и дополнительных нагрузках, процесс пойдет еще быстрее.

Он снял пенсне и устало протер глаза:

— Крестовский просто скопировал старую немецкую технологию, даже не разобравшись в ее недостатках. А когда проблемы вылезли при испытаниях, попытался замаскировать их под «погрешности измерений».

Я взглянул на часы, стрелки показывали начало одиннадцатого. За окном лаборатории давно стемнело, только огни мартеновского цеха освещали заводской двор.

— Значит, — я аккуратно собрал документы, — мы можем официально доказать не только плагиат технологии, но и ее неработоспособность?

— Абсолютно, — Величковский решительно завязал тесемки папки с патентами. — Более того, я готов лично выступить перед любой комиссией. Это уже не просто техническая ошибка, это преступная халатность, которая может привести к катастрофе.

Когда мы выходили из лаборатории, я мысленно прикинул расклад. Лена должна была уже закончить работу в архиве наркомата.

Если и там нашлись нужные документы, у нас на руках будет полный комплект доказательств, и технических, и финансовых. Похоже, Крестовский серьезно просчитался, понадеявшись, что никто не станет копаться в старых немецких патентах.

Величковский запер дверь лаборатории своим особым способом. Два оборота ключа, поворот ручки, еще пол-оборота. Эту привычку он тоже привез из Фрайберга, как и особый рецепт кофе.

От завода мы поехали по домам. Вместе со Степаном мы подбросили профессора домой, затем поехали сами.

Я только успел снять пальто, когда в дверь особняка решительно позвонили. Елена стремительно вошла в холл, на ее щеках играл румянец от мороза и возбуждения. Агафья Петровна помогла ей снять элегантное зимнее пальто от «Ломана».

— У меня потрясающие находки, — она на ходу поправила брошь-молекулу, слегка сбившуюся набок. — Нужно срочно все обсудить.

Мы прошли в мой кабинет. Массивная бронзовая люстра «Лайолайт» с матовыми плафонами отбрасывала теплый свет на темные дубовые панели стен. У камина поблескивал бронзой старинный самовар «Баташева», оставшийся еще от отца особняка.

На столе красного дерева возвышался новенький телефонный аппарат «Эриксон» с никелированными деталями, последняя модель, только что установленная взамен старого «Сименса».

Елена быстро достала из изящной сумочки «Гермес» блокнот в сафьяновом переплете:

— Смотри, что я нашла в архиве наркомата. Крестовский создал целую сеть подставных фирм в Риге. Вот доказательства.

Пока она раскладывала документы на столе, я уловил тонкий аромат ее духов «Коти Шипр», смешивающийся с запахом архивной пыли. На ее платье от Ламановой, цвета топленого молока, падал свет настольной лампы с зеленым абажуром.

— Вот здесь, — она выложила квитанции рижского банка, — переводы в швейцарских франках. А подпись… — Елена торжествующе взглянула на меня, — подпись принадлежит члену комиссии ВСНХ.

Я склонился над документами. За окном проехал последний трамвай, его звон донесся приглушенно сквозь двойные рамы с бронзовыми шпингалетами. В углу кабинета негромко шипел радиоприемник «Телефункен», настроенный на волну московской радиостанции.

— И это еще не все, — она достала еще несколько бумаг. — Посмотри на даты таможенных деклараций. Они оформлены задним числом, а суммы не сходятся с официальными контрактами почти на сорок процентов, — она достала еще один документ. — Смотри, вот накладные на оборудование через «Металлоимпорт». А вот параллельные поставки через «Остбалт-Индустри».

Я внимательно изучал цифры. Схема была элегантной, Крестовский использовал разницу в курсах между рижскими и московскими банками.

— И самое интересное, — Елена понизила голос, хотя в кабинете были только мы вдвоем, — я нашла шифровку из берлинского торгпредства. Крестовский встречался с людьми от Круппа. Неофициально.

— Где?

— В Риге. В ресторане «Отто Шварц». Дата совпадает с подписанием контракта на поставку оборудования.

Она изящным движением достала из сумочки еще один конверт:

— А это, пожалуй, самая любопытная находка. Квитанции из рижского отделения «Дойче Банка». Посмотри на подпись.

Я взял тонкий листок бумаги. Почерк показался знакомым.

— Да, — Лена удовлетворенно кивнула, заметив мою реакцию. — Это подпись нашего «принципиального» товарища из комиссии ВСНХ. Того самого, что так рьяно отстаивал интересы Крестовского.

— Ты проверила подлинность подписи?

Елена чуть приподняла бровь:

— Естественно. У меня есть с чем сравнить, пять его резолюций на документах наркомата. Экспертизу можно провести хоть сейчас.

Она говорила спокойно, но я видел, как чуть подрагивают ее пальцы от возбуждения удачной охоты. Профессиональный азарт превращал ее из светской дамы в увлеченного следователя.

— Думаю, нам стоит поужинать, — я нажал кнопку звонка для Агафьи Петровны. — За едой ты расскажешь мне подробнее о берлинской встрече Крестовского. И о том, как тебе удалось добраться до секретной переписки торгпредства.

Следующий час мы провели, разбирая документы. Агафья Петровна принесла ужин, котлеты по-пожарски и легкий овощной салат. Елена элегантно промокнула губы батистовой салфеткой:

— А знаешь, эта история с рижскими банками напомнила мне один случай в Берлине, — она рассказывала что-то забавное о торгпредстве, и я поймал себя на том, что любуюсь ею больше, чем слушаю.

После ужина мы перешли на диван у камина. Огонь отбрасывал теплые блики на ее лицо, а тонкие пальцы рассеянно теребили брошь. Разговор плавно ушел от деловых тем. Когда она потянулась поправить выбившуюся прядь волос, я перехватил ее руку.

Пальцы у девушки прохладные, но я чувствовал, как бьется пульс на тонком запястье. Елена не отняла руку, лишь чуть повернула голову, и отблески камина заиграли в ее глазах. Разговор прервался на полуслове, повисла та особая тишина, когда слова уже не нужны.

Я осторожно привлек ее к себе. Она подалась навстречу, и я уловил тонкий аромат «Коти Шипр», смешанный с чуть заметным запахом ее волос. Первый поцелуй был почти невесомым, второй уже увереннее. Елена ответила с неожиданной страстью, ее пальцы скользнули по моей шее, зарылись в волосы.

Брошь-молекула звякнула, падая на ковер. Краем сознания я отметил, как сбилось ее дыхание, как дрогнули ресницы. Она прильнула ближе, и я почувствовал тепло ее тела сквозь тонкую ткань платья от Ламановой.

— Леня… — прошептала она, и в этом шепоте была такая нежность, что у меня перехватило дыхание.

Ее волосы рассыпались по плечам, когда я начал целовать ее шею. Она тихо вздохнула, ее руки скользнули под мой пиджак.

Телефонный звонок прозвучал как выстрел. Мы замерли.

Елена медленно отстранилась, и я увидел, как потемнели от разочарования ее глаза. Она молча наблюдала, как я поднимаю трубку «Эриксона».

— Краснов слушает.

— Леонид Иванович? — голос Баумана звучал отрывисто. — Как продвигается работа с документами?

Я кратко обрисовал ситуацию.

— Так, — в его голосе появился металл. — Через полчаса жду вас в райкоме. Это срочно.

Когда я положил трубку после разговора с Бауманом, Елена уже застегнула все пуговицы на платье и подняла с ковра брошь. Ее движения стали подчеркнуто четкими, будто между нами вдруг выросла невидимая стена.

В ее позе, в том, как она поправляла растрепавшиеся волосы, читалось плохо скрываемое раздражение. Она явно рассчитывала на другое завершение вечера — и я ее прекрасно понимал. Ее находки заслуживали более обстоятельной благодарности.

Лицо девушки стало непроницаемым:

— Что ж, не смею задерживать, — в голосе прозвучала легкая ирония. — Работа, разумеется, превыше всего.

— Лена…

— О нет, не стоит извиняться, — она изящно поправила складки платья. — В конце концов, я всего лишь принесла какие-то документы. Не такие уж они и важные, верно?

В ее тоне сквозила такая изысканная холодность, что я почувствовал себя неуютно:

— Ты же понимаешь…

— Конечно понимаю, — она взяла сумочку. — Как и то, что некоторые предпочитают проводить ночи в кабинетах с товарищами из райкома, а не с девушками, — она сделала изящную паузу. — Впрочем, это не мое дело.

Вот чертовка, уже обиделась. Ладно, сейчас нет времени на извинения, надо ехать.

— Я вызову тебе автомобиль, — я потянулся к телефону, но Лена остановила меня легким движением руки:

— Не стоит, — она изящно поправила брошь, даже не глядя в зеркало. — Мой «Рено» ждет за углом. К тому же, — в ее голосе прозвучала едва уловимая насмешка, — я не хочу задерживать товарища Баумана. Он, вероятно, копирует не только рабочие привычки Сталина, но и его нетерпимость к опозданиям.

Она двигалась по комнате с какой-то кошачьей грацией, собирая документы в сумочку «Гермес». Ни один жест не выдавал разочарования, только чуть более резкие, чем обычно, движения и легкий румянец, еще не сошедший с щек, напоминали о прерванном моменте близости.

В холле Агафья Петровна подала ей пальто. Елена не позволила мне помочь с одеванием, справившись самостоятельно.

— Удачной работы, Леонид Иванович, — она намеренно использовала официальное обращение. — Надеюсь, ваша ночная встреча будет продуктивной.

Она чуть замешкалась у двери, словно ожидая чего-то. Я шагнул к ней:

— Лена…

— Не провожайте, — она одарила меня безупречно светской улыбкой. — Товарищ Бауман заждался.

Каблучки ее туфель «Балли» процокали по мраморным ступеням. Хлопнула дверца «Рено», негромко заурчал мотор. Я смотрел, как красные габаритные огни растворяются в морозной мгле.

Вернувшись в кабинет, я быстро собрал нужные документы в портфель из свиной кожи. От дивана все еще исходил легкий аромат «Коти Шипр». Я с досадой одернул съехавший галстук, накинул пальто:

— Степан! — крикнул я в полутемный холл. — Заводи «Бьюик», едем в райком.

За окном пошел снег. Крупные хлопья медленно кружились в свете уличных фонарей. Ночная Москва погружалась в зимнюю дрему, но в некоторых окнах все еще горел свет. Город жил особой, ночной жизнью.