Нэпман 1. Красный олигарх

Глава 6 Далекие планы

В прошлой жизни я часто имел дело с немецкой технической документацией — в девяностые годы половина оборудования для металлургических заводов шла из Германии. Язык почти не изменился за эти годы, разве что термины стали чуть архаичнее.

В письмах то и дело мелькало имя «Herr Wilhelm Schmidt». Это оказался технический директор завода Круппа в Эссене.

Судя по тону переписки, с заводом Красновых у него сложились особые отношения. Помимо чисто деловых вопросов в письмах обсуждались охота, семейные дела, взаимные визиты.

Каталог завода Круппа за 1914 год оказался роскошным изданием в кожаном переплете с тиснением. Иллюстрации выполнены в технике глубокой печати, каждый чертеж сопровождался подробными спецификациями. Листая страницы, я отметил, что многие технические решения актуальны до сих пор.

— Семен Артурович, — я оторвался от документов, — найдите мне всю современную информацию по этим фирмам. Особенно интересуют их нынешние представительства.

Головачев кивнул и направился к шкафу с недавней перепиской. Через несколько минут он вернулся с папкой, на которой значилось: «Переписка с торгпредством, 1925–1927».

— Вот, Леонид Иванович, любопытное совпадение, — он протянул мне лист с официальным бланком торгпредства. — Помните того герра Шмидта из довоенных писем? Так вот, его сын Курт сейчас возглавляет представительство «Объединенной торговой компании» в Риге. Они как раз занимаются поставками промышленного оборудования.

Я почувствовал, как учащается пульс. В девяностых мы тоже часто использовали прибалтийские страны как мост между Россией и Западом. А тут такая удачная зацепка, сын старого партнера.

В коридоре послышались шаги — это вернулся Котов, главный бухгалтер. Его морщинистое лицо раскраснелось от мороза, пенсне запотело.

— Нашел еще кое-что интересное, Леонид Иванович, — он положил на стол пожелтевшую папку с сургучными печатями. — В старом архиве обнаружил. Документы по финансовым схемам с немецкими банками. Через Ригу работали, очень хитро придумано.

Я развязал тесемки на папке. Внутри лежали копии аккредитивов, биржевые сводки, телеграммы с закодированными сообщениями.

Довоенная схема работы с немецкими партнерами, элегантная в своей простоте. Официальные платежи шли через российские банки, а реальные деньги — через рижских посредников.

— Василий Андреевич, — я протянул бухгалтеру пожелтевший бланк векселя со штампом «Русско-Азиатского банка», — как думаете, подобная схема может работать сейчас? Через Общество взаимного кредита?

Котов близоруко всмотрелся в документ, поправляя пенсне на крючковатом носу:

— В принципе… — он достал потертую записную книжку в клеенчатом переплете. — У нас есть выход на латвийский банк. Если правильно оформить как оплату за консультационные услуги…

Советская власть нуждается в модернизации, размышлял я, разглядывая схему регенеративной системы мартеновской печи в каталоге Круппа. Сталин это понимает. А значит, тот, кто предложит работающий механизм получения западных технологий, станет необходимым для системы.

В голове постепенно складывался план. Опыт девяностых подсказывал: в такие переломные моменты главное — правильно выбрать момент и партнеров.

Рижский след казался многообещающим. Неофициальный канал через Курта Шмидта мог открыть дорогу к немецким технологиям.

— Так, — я достал из ящика стола свежий блокнот «Гознак» в коленкоровом переплете. — Записывайте. Первое: подготовить официальное письмо в берлинское торгпредство о заинтересованности в немецком оборудовании. Нужно создать легальное прикрытие.

Головачев быстро строчил в блокноте перьевой ручкой «Союз», его аккуратный почерк бежал по линованной бумаге.

— Второе, — я повернулся к Котову, — подготовьте смету в двух вариантах. Официальную — для Москвы, и реальную — для внутреннего пользования. Проработайте схему финансирования через Ригу.

За окном уже стемнело. На заводском дворе зажглись электрические фонари «Светлана» электролампового завода «Айваз», в их свете кружились снежинки. В цехах продолжалась работа — доносился глухой гул мартеновских печей.

— И самое главное, — я аккуратно сложил старые письма герра Шмидта, — нужно организовать неформальную встречу с его сыном Куртом. Непосредственно в Риге, без лишнего шума. Официальный повод — закупка запчастей для существующего оборудования.

План действий ясен. Первый шаг — восстановить старые связи через Ригу. Второй — наладить канал поставок современных технологий. Третий, и самый важный — доказать Сталину, что частные предприниматели могут стать эффективным инструментом модернизации страны. Хотя это будет ой как трудно.

— Готовьте документы для поездки в Ригу, — распорядился я, убирая бумаги в несгораемый шкаф «Сан-Галли». — И свяжитесь с нашим человеком в торгпредстве. Пусть прощупает почву в Берлине.

Возможно, думал я, глядя на ночной заснеженный двор, что это наш шанс изменить ход истории. Создать систему, где частная инициатива работает на благо государства. Где НЭП не сворачивают, а развивают. Где модернизация идет не через ГУЛАГ, а через эффективное сотрудничество с Западом.

За спиной тикали старые немецкие часы, отсчитывая время до начала большой игры.

Но долго рефлексировать я не мог. Натура не такая.

Закончив с немецкими документами, я взглянул на часы. Половина восьмого.

Самое время для выхода в свет.

— Семен Артурович, — я повернулся к секретарю, — закажите мне столик в «Праге». И пусть Степан подаст «Мерседес» через полчаса.

Дома я переоделся в новый костюм от Журкевича. Угольно-черная английская шерсть подчеркивала фигуру. Белоснежная сорочка «От Эйхгорна» с серебряными запонками, шелковый галстук «Пеликан», лаковые штиблеты «Скороход». Полный образ успешного нэпмана. В кармане жилета поблескивала платиновая цепочка от часов «Мозер».

Ресторан «Прага» встретил меня теплом, светом и музыкой. В вестибюле, отделанном темным дубом, важно прохаживался швейцар в ливрее с золотыми галунами. Гардеробщик принял мое кашемировое пальто от Манделя и котиковую шапку с почтительным поклоном.

В большом зале с хрустальными люстрами «Товарищества Эриксон» царило оживление. За белоснежными столами, сервированными кузнецовским фарфором и серебром «Хлебникова», сидела вся нэпманская Москва. Дамы в парижских туалетах, мужчины в дорогих костюмах, звон бокалов и негромкий гул разговоров.

На эстраде играл джаз-банд. Саксофонист в белом смокинге выводил модную мелодию «Чикаго». Возле рояля «Бехштейн» стояла певица в платье цвета бургундского вина, расшитом чешским бисером.

Метрдотель, благообразный старик с седыми бакенбардами, проводил меня к столику у окна, где уже сидел Михаил Борисович Гольдштейн. Импортер швейцарских часов, в прошлом владелец часовой мастерской на Кузнецком мосту.

— А, Леонид Иванович! — его круглое лицо расплылось в улыбке. — Выбрались наконец из своего завода? А то все дела да дела…

Официант в белоснежной накрахмаленной манишке почтительно склонился:

— Господам угодно шампанское? Только что получили «Вдову Клико» урожая 1914 года.

— И салат «Оливье», — кивнул Гольдштейн. — Здесь его делают почти как в старом «Эрмитаже».

Я окинул взглядом зал. За соседним столиком Семен Маркович Розенталь — владелец «Торгового дома пушнины». Угощал коньяком «Шустов» каких-то иностранцев.

Чуть дальше восседал грузный Абрам Копелевич, державший сеть галантерейных магазинов. В углу степенно ужинал профессор Преображенский из Первой градской. Говорили, что он берет золотом за операции.

— Как дела на металлургическом фронте? — Гольдштейн ловко орудовал серебряной хлебниковской вилкой. — Говорят, у вас там какие-то волнения были?

— Обычные трудовые будни, — я равнодушно пожал плечами, отметив про себя, как быстро расходятся новости в Москве.

На эстраде певица закончила «Чикаго» и начала «Под знойным небом Аргентины». Ее низкий грудной голос заставил меня обернуться.

В свете хрустальных люстр поблескивали темно-рыжие волны волос, уложенные в модную прическу. Длинное платье подчеркивало точеную фигуру, а в глазах цвета выдержанного коньяка плясали озорные искорки.

— Мадемуазель Тамара, — заметив мой интерес, прошептал Гольдштейн. — Говорят, училась в консерватории, из хорошей семьи. После революции отец, профессор правоведения, эмигрировал в Париж. А она осталась…

Я продолжал пристально смотреть на певицу. А ничего так девушка, симпатичная.

— Кстати, как ваше здоровье? — Гольдштейн участливо понизил голос. — Мы все были так встревожены, когда узнали… Такое дерзкое нападение! Я сразу своему шурину позвонил, он в Боткинской ординатором служит, хотел устроить консультацию у профессора Вайсброда.

— Благодарю за заботу, — я слегка поморщился, изображая остаточную боль в плече. — Доктор Савельев отлично справился. Знаете, старая школа. Еще у отца моего в больнице работал.

— Да-да, помню Ивана Петровича, замечательный доктор! — Гольдштейн промокнул губы крахмальной салфеткой. — А все-таки поберегли бы вы себя, Леонид Иванович. Времена неспокойные…

К столику подошел Розенталь, благоухая французским одеколоном «Убиган»:

— Рад видеть вас в добром здравии! Мы с супругой так переживали. Софья Марковна даже свечку в синагоге ставила за ваше выздоровление.

Я благодарно кивал, отмечая про себя, как быстро в Москве сформировался образ «пострадавшего за дело» промышленника. Такая репутация могла пригодиться.

Тем временем на эстраде Тамара начала «Две гитары». Ее голос, то страстный, то печальный, заставлял вибрировать хрустальные подвески люстр. Я поймал ее взгляд. Она определенно заметила мой интерес.

— Шампанского для мадемуазель, — негромко сказал я официанту, вкладывая в руку новенькую червонную купюру. — И передайте записку.

На листке из блокнота «National» я написал всего одну фразу: «Ваш голос напомнил мне Париж. Разрешите поделиться воспоминаниями?»

Во время перерыва Тамара присоединилась к нашему столику. Вблизи она оказалась еще красивее. Тонкие черты лица, породистая бледность, чуть заметная ирония в уголках губ.

От нее пахло французскими духами «Коти» и чем-то неуловимо личным. Может быть, той самой «порядочностью из прошлой жизни», о которой говорил Гольдштейн.

— Вы действительно были в Париже? — она изящно отпила шампанское из хрустального бокала богемского стекла.

— В четырнадцатом, перед самой войной, — я намеренно выбрал тот год, о котором знал из документов Краснова-старшего. — Помню кафе «Де ля Пэ» на Больших Бульварах…

— О, мы с папой часто там бывали! — ее глаза загорелись. — А помните месье Анри, того смешного метрдотеля с пышными усами?

Гольдштейн и Розенталь деликатно откланялись, оставив нас вдвоем. Джаз-банд играл что-то медленное и чувственное. Мы говорили о Париже — она о настоящем, я о вычитанном в старых путеводителях, но это не имело значения. Главное было в интонациях, взглядах, недосказанности.

— У меня есть настоящий довоенный «Реми Мартен», — сказал я наконец. — И патефон с пластинками Вертинского.

Она чуть помедлила — ровно столько, сколько требовали приличия:

— Знаете, я ведь никогда не езжу к малознакомым мужчинам…

— Разумеется, — я подозвал метрдотеля. — Будьте добры, закажите отдельный кабинет в «Савойе». И предупредите месье Анри, он меня знает.

Когда мы выходили из «Праги», швейцар почтительно распахнул дверь. У тротуара уже ждал мой «Мерседес». Степан, как всегда безупречный в своей форменной фуражке, помог Тамаре сесть в машину.

Падал крупный пушистый снег. Автомобиль мягко тронулся по заснеженной мостовой. Тамара сидела рядом, задумчиво глядя в окно. В ее рыжих волосах играли отблески уличных фонарей.

Я улыбнулся, глядя на элегантную женщину на соседнем сиденье. Все видели, как я уехал с ней. Все теперь считали меня обычным ловеласом, прожигателем жизни.

Никто не догадался, зачем я отправился в ресторан. Все видели, что я делаю сегодня вечером. Я обеспечил себе полное алиби.

Впереди был вечер, который стоило прожить красиво, как и полагается беспечному нэпману, далекому от политических интриг и промышленного шпионажа.

В кабинете следователя Рожкова горела лишь настольная лампа «Светлана» под зеленым абажуром. За окном, затянутым морозными узорами, падал снег. Чугунная печка-буржуйка еле теплилась, к ночи истопник экономил дрова. На стене строго взирал портрет Дзержинского в простой деревянной раме.

Рожков, невысокий человек с неприметным лицом и цепким взглядом светло-серых глаз, задумчиво перебирал документы, только что доставленные агентом. Его потертый коричневый костюм-тройка сливался с темной обивкой казенного кресла. В пепельнице «Товарищества М. С. Кузнецова» дымилась папироса «Герцеговина Флор».

— Значит, говорите, Фролов? — Рожков поднял глаза на молодого помощника, стоявшего у двери. — Интересно, очень интересно…

Он достал из папки несколько фотографий, сделанных недавно «Фотокором». На снимках Фролов — заместитель Крестовского, плотный мужчина в дорогом пальто «От Манделя», передавал какой-то сверток известному налетчику по кличке «Косой».

— Товарищ Рожков, — помощник нервно теребил пуговицу на гимнастерке, — там еще накладные есть. На поставки металла. Все липовые.

Следователь взял бланки, отпечатанные в типографии «Полиграфтреста». Фиолетовые чернила, которыми были выведены цифры, уже начали выцветать, но подписи читались отчетливо.

— Любопытная картина вырисовывается, — Рожков откинулся в скрипнувшем кресле. — Фролов проворачивает махинации за спиной Крестовского. Ворует заводское имущество, якшается с бандитами… — он сделал паузу. — А теперь еще и покушение на конкурента организовал. Причем без ведома шефа.

В кабинете повисла тишина, нарушаемая только тиканьем стенных часов и потрескиванием дров в печке.

— Вот показания кладовщика, — помощник положил на стол еще один документ. — Утверждает, что Фролов лично давал указания о неучтенных отгрузках. И деньги забирал тоже сам.

— А Крестовский? — Рожков взял новую папиросу из портсигара с монограммой.

— По документам чист. Похоже, зам все делал втихую. Даже личные счета Фролова нашли, в Обществе Взаимного Кредита. Приличные суммы.

Рожков достал из ящика стола потрепанный блокнот в клеенчатом переплете, стал делать пометки перьевой ручкой «Союз». Его мелкий убористый почерк бежал по линованной бумаге.

— Так-так… Нелегальные поставки металла через артель «Красный металлист». Связи с уголовниками документально подтверждены. Хищение заводского имущества, есть показания свидетелей. Личный счет на подставное лицо… — он поднял глаза на помощника. — А что с покушением на Краснова?

— Есть показания извозчика, — молодой чекист достал новый лист. — В тот день видел, как Фролов встречался с Косым в трактире Сидорова на Хитровке. Передал конверт. А через два дня случилось покушение.

— Любопытно, — Рожков пощипал редкие усы. — А вот тут еще интереснее. Расписка от некоего Соловьева в получении пяти тысяч рублей золотом. Почерк, между прочим, самого Фролова. И дата — за день до покушения.

В коридоре послышались шаги — ночная смена заступала на дежурство. Где-то хлопнула дверь, звякнули ключи.

— Что с Крестовским делать будем, товарищ следователь? — помощник переминался с ноги на ногу.

Рожков раскурил погасшую папиросу:

— А что с ним делать? Формально он чист. Даже показания есть, что Фролов специально от него все скрывал. Вот, смотрите… — он достал еще один документ. — Докладная от бухгалтера. Пишет, что Фролов заставлял вести двойную отчетность и грозил неприятностями, если расскажет директору.

— Хитро придумано, — хмыкнул помощник.

— Да уж, — Рожков захлопнул папку. — Готовьте ордер на арест Фролова. И группу захвата. Брать будем на рассвете — такие птицы по ночам не спят, документы жгут.

Он посмотрел на часы — стрелки показывали начало одиннадцатого. Где-то в этот момент в ресторане «Прага» беззаботно ужинал Краснов, не подозревая (как должны были думать окружающие) о том, какие события разворачиваются в его отсутствие.

— И еще, — следователь достал из внушительного сейфа «Моссельмаш» еще одну папку. — Пошлите агента в уголовный розыск. Пусть намекнут, что у нас есть информация о связях Фролова с бандой Косого. Пришло время немного встряхнуть хитровский гадюшник.