Орельен. Том 2

LIII

Окончилось скромное торжество весьма печально. Никто уже не мог вспомнить, когда и из-за чего начался скандал. Правда, все присутствующие непрерывно наполняли и осушали рюмку за рюмкой; правда, вслед за арманьяком шел бургундский коньяк, а вслед за ним — обжигающий горло шнапс, который и вызвал к жизни десятки эльзасских послевоенных историй, послуживших причиною разногласий. Возможно, что Лемутар, нализавшийся до чертиков, полез к Бланшару, которого терпеть не мог. Но ведь неизвестно, что наговорил ему до того сам Бланшар. Этот черноволосый, смуглый верзила с висячими бакенбардами и с резкими жестами, напоминавшими взмахи мельничных крыльев, во время обеда держался вполне пристойно, но ведь его убеждения ни для кого не секрет. Дернуло же Фукса пригласить его на банкет. Возможно, это он своими речами довел Лемутара до белого каленья. Бланшар орал, что не нуждается в уроках патриотизма; но пусть он даже кавалер всех орденов, это еще не значит, что можно говорить любое. Тут поднялась суматоха, кто-то уже пустил в ход кулаки, и невозможно было разобраться, кто прав, кто виноват. Естественно, что такой человек, как Марсоло, хоть и не поклонник отставного инспектора полиции, не мог спокойно смотреть, как колошматили Лемутара, находившегося в беспомощном состоянии. Верно и то, что Марсоло не решился сцепиться со здоровенным Бланшаром (уж очень неравны были силы) и накинулся поэтому на Бекмейля, который в трезвом виде ни за что не схватился бы со своим бывшим лейтенантом, но в настоящую минуту тоже не помнил себя.

К ним бросились, пытались их растащить, послышались призывы к благоразумию, тем более, что преимущество было явно на стороне Марсоло, дравшегося не просто, а по всем правилам бокса, и когда из носа его противника пошла кровь, зрители окончательно возмутились. Гюро что-то пищал. Орельену удалось схватить Марсоло за обе руки и оттащить назад, а пока Марсоло отбивался, капитан Милло, при поддержке Бомпара и офицеров, положил конец непристойной сцене. Капитан, сделав вид, что не заметил начала и причины ссоры, обрушился на Марсоло, которого терпеть не мог, и заявил, что тот, прежде чем ударить сержанта, обязан был подумать о своих офицерских нашивках, и, конечно, бросил заветную фразу о «нерушимом единстве фронтовиков» и т. д., и т. п. Присутствующие не выдержали этой длинной речи и затихли.

Повсюду валялись разбитые бокалы, по скатерти расплывались винные пятна, ноги скользили по полу, усеянному остатками пищи, весь стол был загроможден грязными тарелками. «Ну и мерзость», — заметил Гюро. А Дюпюи, выставив звериную челюсть, сокрушенно вздыхал с видом человека, не успевшего вмешаться в драку, — что тут, мол, произошло? — и эффектно пружинил мускулы. Известно, артиллерист.

Публика поспешно расходилась по домам. Гюссон-Шарра требовал, чтобы Фукс вызвал ему такси. Участники банкета разбирали пальто. Доктор спросил Орельен а:

— Вы где-нибудь встречаете Новый год? — Орельен отрицательно покачал головой. — Давайте проведем вечер вместе.

Гюссон-Шарра настаивал, чтобы Орельен непременно поехал с ним на такси, но дождь перестал, и было очень кстати немножко пройтись, чтобы разогнать остатки хмеля. Получилось так, что вместе с Орельеном и доктором по лестнице собора Сакре-Кёр одновременно спускались Гюро и Бомпар.

Бомпар фамильярным жестом взял Орельена под руку:

— Рад был тебя повидать, дружище… Во время обеда нам так и не удалось поговорить… Ну, как тебя балует эта сука жизнь? Женат? Нет? Молодец, правильно делаешь. И не женись. Никогда не женись.

Над ними возвышалась белая базилика, у их ног лежал в световой дымке Париж. Холод пробирал до костей, и они плотнее запахнули пальто, подняли воротники. Гюро по своему обыкновению орал во весь голос.

— Марсоло, вечно Марсоло… Вечно ввязывается в ссору, а из-за чего спросите, и сам не знает… Тоже вояка… Когда он был при майоре адъютантом, так он только и делал что наушничал: на одного наговорит, потом на другого…

— Ну ладно, ладно, — отозвался Бомпар. — Конечно, будь здесь майор, все обошлось бы мирно… А Милло недостаточно авторитетен…

— Я бы тебе посоветовал, Бомпар, не защищать Марсоло… Вы же знаете, что до Марсоло я состоял при майоре, а потом меня взял к себе полковник… Он оценил мою склонность к порядку. Там я и узнал много интересного… Вот ты, например, знаешь, Бомпар, почему ты целых два года ждал, когда тебе дадут нашивки, а?

Бомпар так и подскочил, потом как вкопанный остановился на ступеньке, — они прошли только половину лестницы, — и вцепился в перила. Потом ударил Гюро по плечу:

— И ты ни разу мне не сказал? Марсоло? Неужели?

Они продолжали спускаться в глубоком молчании. Снизу доносились звуки музыки, призывные гудки автомобилей. Доктор сказал что-то о Монмартре, об уходящем годе. Орельен думал о Беренике.

— Ты веришь этому, Лертилуа? — вдруг взорвался Бомпар. — Оказывается, Марсоло мне гадил! Этот тип, который у одного берет денег взаймы, потом у другого. И никогда не отдает… тратит со спокойной совестью наши кровные денежки, а потом… Экая стерва!

— Если бы я вам показал свои заметки, — прокричал Гюро. — У меня имеется одна записочка Марсоло… Помните, в Эпарже…

— Еще бы, дружище! Солдаты хотели сыграть с ним хорошенькую штуку, потому что он во время атаки взял да и спрятался… Это я спас его от неприятностей! И подумать только, что эта сволочь…

— Да, — вздохнул доктор, — мы, то есть окопавшиеся, и представить себе не могли, что такие вещи происходят на передовых.

Слова его были встречены с холодком. Но Гюро уже слишком разошелся. Старинные обиды жгли язык этому ворчуну и злюке:

— Ясно… «Нерушимое единство фронтовиков…» Вы сами слышали этого идиота Милло. Сначала они с Марсоло были неразлучные дружки… лотом Марсоло отбил у него одну девку… поэтому сейчас любое обвинение против Марсоло хорошо… А не будь у них личной неприязни… Разве мне десять — двадцать раз не полагалось получить красную ленточку? А знаете, кто мне подгадил? Дивизионный священник, вот кто, этот клоп вонючий! Полковник меня отличил, но уж если иезуиты возьмутся за дело… Я бы мог вам многое порассказать об этом самом отце Бельяре! Эх, когда-то я смогу опубликовать свои записки, придет ли наконец такой день!

Они шли теперь по улице Лепик. В городе чувствовалась предпраздничная атмосфера: несмотря на холод и поздний час прохожих было много, все лавчонки освещены. Они остановились на площади Бланш, залитой светом, падавшим из окон кафе. Бомпар пробормотал:

— Значит, все дело было в Марсоло? А я-то, дурак, разыгрывал с ним быка!

Они вошли к Векслеру.

Мизантропия Гюро веселила доктора. Он задавал коварные вопросы, подстрекал его. Бомпар все еще переживал только что сообщенную ему новость о тайном враге. Вот, оказывается, почему ему с таким запозданием дали третью нашивку и не оставили на военной службе. И понизили в чине. Три года его терзала обида из-за этого неожиданного афронта. Теперь он снова вынужден торговать негодным маслом. Горьким казалось ему это масло, особенно при мысли, что жизнь так его обошла. Ему хотелось стать настоящим капитаном. Орельен вяло вмешался в разговор. Впрочем, и он тоже испытывал ощущение, что с ним поступили несправедливо. Ему тоже приятно было бы все объяснить кознями иезуитов и франкмасонов. Но он не мог. Она его любит. Но эта любовь ничего не меняет. Она его любит и бежит от него. Никогда она не будет ему принадлежать.

— А чем этот Бланшар занимается сейчас, в мирное время? — допытывался доктор. — Шинами торгует?

— Купец, купец, — хихикал Гюро, — вернее, знаете ли, перекупщик… Подвизается где-то возле окружной железной дороги. Труженик… На руках семейство, жена сбежала… Несчастный рогоносец!

— Как и все мы, грешные, — подхватил доктор. Бомпар коротко заржал. А Гюро, поджав губы, запротестовал:

— Говорите о себе, о себе говорите. И помните, что он имеет полное право думать так, как ему хочется. Права человека… Но это еще не резон, чтобы являться на банкет и заниматься агитацией… Самое печальное, что такие вот Марсоло вечно ввязываются в разные истории! Я тоже пацифист не хуже других, что отнюдь не помешало мне… Но меня с души воротит, когда человек делает себе из пацифизма знамя…

На что он намекал, о чем шла речь? Доктор, по-видимому, начал понимать, в чем дело. Орельен сидел с отсутствующим видом, мысли его были за тысячи лье отсюда, он видел страдальческое лицо с закрытыми глазами, замкнутое лицо оттенка перламутра, растрепанные белокурые волосы, тусклый свет, губы… Увы, в его воображении очертания этого рта, этих губ беспрестанно менялись.

Да полно, действительно ли это губы Береники? Легче всего по нашему желанию меняется рисунок губ: все губы, которые познал Орельен, смешивались в его памяти с губами Береники, Береника перестала быть его сегодняшней любовью, она стала его любовью вообще, любовью, которую он испытывал к другим женщинам, тем неотступным образом женщины, что он пронес через весь неоглядный мрак войны, его юношескою мечтою, его мужской тоской; потом внезапно он вспомнил лепку щек, скулы Береники: веки медленно поднялись, открылись глаза, темные, с косинкой… воспоминание об этих глазах.

— Шутки в сторону, Гюро, — настаивал Бомпар. — Значит, ты клянешься, что это Марсоло?

— Вот, ей-богу, какой! — орал счетовод. — Оглох ты, что ли? Какого тебе еще рожна нужно? Зачем я тебе все это рассказываю, ведь ты сам был на месте… ах, верно, тебя за неделю до того ранило. Когда мы вышли к каналу Элет и заняли деревеньку… как же она называлась… забыл… Впрочем, неважно: туда Мигль первым ворвался… помнишь его — такой мальчик, розовощекий, курчавый, из крестьян, с усиками… Конечно, ты его знал… Он был младший лейтенант, намеревался стать учителем… Взял деревеньку с подразделением пятой роты… Было это сразу же после отъезда Рукеса, его эвакуировали в тыл, и некому было заступиться за Мигля… майор находился в полку, полковник только что отбыл… Ну, всем и вершили Милло с Марсоло… Милло тогда командовал батальоном. В результате к награде представили Марсоло, хотя он даже не показывался на передовой… Ясно, Мигль остался с носом. Не повезло парню. Там, у себя на родине, в Шаранте, он был обручен с одной студенткой естественного факультета… Одиннадцатого ноября утром… нет, вы только представьте себе: одиннадцатого ноября тысяча девятьсот восемнадцатого года![2] Французский снаряд — так сказать, сверх программы. Перед самым концом войны артиллеристы опоражнивали снарядные ящики, ну, один артиллерист и пульнул… Ухлопали, укокошили нашего Мигля, мокрого места от него не осталось… Я тогда подобрал его барахло, прочел письмо… Одиннадцатого, в половине десятого утра, в Лотарингии… Эх! «Нерушимое единство фронтовиков»! Говорить-то легко!

Гюро тоже выпил лишнего. Доктор прочел в глазах Орельена явное нетерпение. Бомпар все еще переживал слова Гюро относительно подлости Марсоло. Горка блюдец, по которым ведется счет выпитым рюмкам, постепенно росла. Во хмелю Бомпар становился мрачен.

— Хотелось бы мне знать, — бормотал он, — почему этот майор не пришел? А ведь он в Париже. Работает в министерстве.

— Наверное, он обедает дома, — заметил Орельен.

— Блаженны верующие и пьющие чистую воду! — хихикнул Гюро, проглотив залпом рюмку коньяку. — А я почему в семейном кругу не обедаю? А наш военврач где? Тоже дома изволит обедать? Где Барбентан, я спрашиваю? Они нас просто знать не хотят, вот и все… Мы, видишь ли, для них не слишком-то важные господа… так, шушера одна!

Публика проходила через зал в ресторан, где были приготовлены столики для новогодней встречи. Декер нагнулся к Лертилуа:

— А что, если нам с вами проводить старый год где-нибудь в другом месте?..

Гюро и Бомпар даже не заметили, что Декер расплатился. Вряд ли они поняли, что остаются в одиночестве. Гюро по-прежнему твердил:

— Дай только мне опубликовать мои заметки!

В кафе пахло водкой и пивом, среди кухонного горячего чада слышались звуки аргентинского оркестра. Орельен позволил себя увести и только на площади перед «Мулен-Руж» перевел дыхание.

— Ну-с, что мы с вами предпримем? — спросил он. И Декер, который каждый вечер по-отечески опекал своего впавшего в неврастению друга, предложил:

— А что вы скажете, дорогой, насчет заведения Люлли? Вот вам случай окунуться в гущу штатского существования… Если это, конечно, вам улыбается!.. Господи боже мой!

С этим восклицанием доктор схватил Орельена за руку и удержал на месте: в противном случае его непременно сшибла бы на повороте машина — малолитражный «бугатти», где рядом с юношей развалились на сидении две девицы. И еще долго в ночном мраке были слышны громкие выхлопы автомобиля.