Орельен. Том 2

LXXX

Расследование, начатое по требованию группы акционеров «Компании таксомоторов», развязало настоящую бурю. И без того нелегкое положение Барбентана стало совсем непрочным, — ему даже пришлось уступить свое место в качестве представителя Бланшетты ее поверенному, а этот последний выступил против него. Правда, Эдмон заседал еще в компании и в консорциуме, но только в качестве доверенного госпожи Кенель. Одна Карлотта не лишила его доверия. С тех пор как стало известно о разводе, люди вдруг отхлынули от Эдмона. Кредит разом прекратился. А тут еще Лертилуа прислал из Берлина тревожное письмо… И он туда же! У Эдмона были еще кое-какие деньги, и некоторое время он мог регулярно рассчитываться с Орельеном. А там придется заложить Сен-Женэ… Ибо к Институту, в связи с неслыханными расходами, произведенными по инициативе Декера и при совершенно непонятном попустительстве Адриена Арно, пришлось наспех привлекать новых акционеров, причем таковые нашлись, вернее, их нашла срочно вызванная из Андалузии Роза через посредство некоего довольно подозрительного господинчика по имени Моцарт, именно Моцарт, так-таки Моцарт! И этот Моцарт вдобавок разбирался в музыке. Моцарт со своей кликой водворился на Елисейских полях, совал нос во все счета, аннулировал ряд доверенностей, выставил за дверь кое-кого из персонала, начав с Зои Агафопулос; когда же они обнаружили, что Барбентан ежемесячно переводит господину Лертилуа известную сумму, поднялся ужасный шум и было вынесено твердое решение: если вышеупомянутый Лертилуа — акционер, пусть тогда получает дивиденды в обычном порядке… Ничего не попишешь, пришлось Эдмону платить из собственного кармана.

В подобных обстоятельствах и речи не могло быть о театре «Жимназ» или о каком-либо другом. Пусть Роза благодарит бога, если удастся избежать неизбежного при крахе скандала. И зачем это Эдмону понадобилось вмешивать ее в свои дела? А тут еще Джики ходит с похоронной физиономией и окончательно впал в неврастению! Когда она вспоминала о том красавце шведе, спичечном короле… Уж лучше он, чем этот мосье Моцарт! Неблагодарность Розы не особенно поразила Эдмона. Он давно знал ей цену, да и к тому же голова у него сейчас была занята другим. Надо спасать хоть крохи. Правда, он разводится, но уже давно он трудился, предвидя эту перспективу, и потихоньку тащил все, что можно. Ужаснее всего, что поверенный Бланшетты обладал воистину сатанинским нюхом. Он безошибочно обнаруживал любые утайки, фальшивые купчие. Похоже было, что кто-то его информирует. Собрав доказательства, он дал понять Эдмону через его адвоката метра Блютеля, что, если Барбентан не признает того-то и того-то и если не пойдет на такие-то и такие-то уступки, делу будет дан законный ход. Эдмон, который все еще надеялся спасти один-два жирных куска, капитулировал и в конце концов опомнился уже связанный по рукам и ногам; пришлось взять на себя вину в предстоящем разводе и рассчитывать на более чем сомнительное великодушие Бланшетты.

К великому удивлению Эдмона, Адриен Арно сохранял в течение всего этого времени ледяную сдержанность. Подумать только: ведь этого человека сам Эдмон вытащил из грязи, создал ему положение! Когда Арно явился в контору и решительно заявил, что уходит, ибо не желает быть замешанным в подобные махинации, Эдмон нашел, что это уже чересчур! Роза — еще куда ни шло! Но Адриен! Друг детства!

— Согласись, я не могу одобрить твоего поведения… — пояснил Адриен, — и не желаю, если на то пошло, выступать против тебя свидетелем… Я слишком хорошо знаю подоплеку многих дел, и они мне не по душе… Особенно после того, как твоя жена так обо мне заботилась…

Дальше уж идти некуда, буквально некуда. Теперь, видите ли, и Адриен держит руку Бланшетты! Разыгралась бурная сцена. Ясно, Адриен решил заблаговременно выйти из игры.

Несколько дней спустя адвокат Бланшетты потребовал наложить арест на все имущество, приобретенное Эдмоном раздельно от жены, причем юрист ссылался на то, что господин Барбентан использовал во зло доверие супруги. Так что не осталось времени даже заложить Сен-Женэ. Конечно, ферма Сен-Женэ была на фоне всего прочего мелочью, но по этому факту можно было судить о размерах бедствия. Как тут вывернуться? Нет, воля ваша, но кто-то прекрасно знающий все дела Барбентана шаг за шагом осведомлял адвоката…

Эдмон поселился в отеле «Карлтон». Он считал более элегантным оставить квартиру жене. И бился как рыба об лед. В сущности, он запутался в своих собственных тенетах. А от Симоно сейчас не было никакой пользы. Симоно — старинный служащий Кенеля, и семейство Кенеля вполне могло на него положиться. Если бы хоть Адриен остался с Эдмоном, помог ему распутать дела, которые знал, что называется, наизусть, ну, скажем, с консорциумом, с Институтом. Особенно беспощадно допекал Эдмона Пальмед. Пришлось продать все бензоколонки как в Париже, так и в предместьях. Ясно, что их скупал под рукой все тот же Пальмед. Эдмон выехал из «Карлтона» и обосновался в квартире отца, на авеню Обсерватории, поскольку сенатор с супругой жили теперь при министерстве. Сенатор не особенно радовался всей этой передряге; ему представили дела сына в весьма тенденциозном свете, и в маленькие газетки уже просачивались неблагоприятные слухи.

Впрочем, не нужно быть мудрецом, чтобы видеть, как стремительно Эдмон идет ко дну. Пуанкаре имел конфиденциальный разговор с помощником государственного секретаря и предупредил его: за всем этим стоит Пальмед, разумнее всего договориться с Пальмедом, который, в сущности, неплохой малый и очень предан партии радикалов. Иные советы равносильны приказу. Министр встретился с Пальмедом и убедился, что Пуанкаре вполне прав: Пальмед вовсе не жаждал добивать грешника, напротив, шел на кое-какие уступки. Но главная трудность заключалась в том, что Пальмед был связан с консорциумом, а следовательно, с Бланшеттой Барбентан, дочерью нашего уважаемого Кенеля; более того, между ними существовала по ряду пунктов договоренность, благодаря посредничеству одного очень дельного молодого человека, если не ошибаюсь, мосье Арно, с которым зять Пальмеда… Ну и ну! Ах, мерзавец! Эдмон прийти в себя не мог, когда сенатор передал ему свой разговор с Пальмедом. Но зато необходимая ясность была внесена.

Эдмон не принадлежал к числу людей, у которых от подобных известий опускаются руки. Наоборот. В нем вдруг проснулся прежний боевой дух, несколько притупившийся за годы беспечальной и богатой жизни. Он быстро смекнул, что тут требуются решительные меры. Дело, по-видимому, зашло слишком далеко, дальше, чем он мог вообразить. Необходимо сменить кожу. И прежде всего в кратчайший срок покончить с делом о разводе… Эдмон перестал чинить препятствия Бланшетте, хотя до этого времени всячески пытался затормозить ход дела. Ускорить процесс. А там…

Телеграф принес ответ на его телеграмму, отправленную в Александрию. Карлотта соглашалась стать его женой. Вот это, что называется, ход конем! Состояние Карлотты не уступала Бланшеттиному, и Эдмон уже предвкушал свой триумф, свое возвращение на парижскую сцену рука об руку с Карлоттой. Интересно, как все это воспримет Бланшетта? Одним ударом он восстановит свое положение и отомстит врагам. Теперь он может говорить с Пальмедом как равный. Ему нечего бояться. Требовалось только одно: не оставлять никаких хвостов от прошлого. Не мог же он принести в приданое второй госпоже Барбентан долги, неприятности и прочие затруднения, которые одолевали мужа Бланшетты. Это непристойно. Значит, нужно отступиться в пользу матери его детей от всего — от Института, «Недвижимости», Сен-Женэ и прочего. Себе он оставит лишь то, что Бланшетта выделила по контракту. И кое-какую мелочишку, которая в свое время ему перепала…

Роза укатила в турне по Америке. В турне, организованное господином Моцартом. А Институт был перестроен на новых началах, перешел в руки некоего доктора Перльмуттера и прочих весьма предприимчивых субъектов, которые тут же наладили экспорт кремов «Мельроз» и духов «Роз-Мари» в Центральную Европу и Соединенные Штаты Америки. Доктора Декера оставили лишь для проформы. Вернувшись в Париж, Орельен встретил его как-то у Люлли; он был сильно на взводе и сидел в окружении тамошних девиц. Орельена просто испугала происшедшая в нем резкая перемена, худоба, нездоровый румянец на щеках.

— Присоединяйтесь к нам! Люсетта, попроси мосье сесть!

Люсетта держала в руках розовый воздушный шар на коротенькой нитке, и кто-то, проходя мимо, прожег шар сигаретой.

— Грубиян, хам! — закричала она.

Но Декер пояснил:

— Это не грубиян, Люсетта, а тот молодой человек. Как же его зовут?

Орельен прошел в бар. Доктор последовал за ним.

— Значит, старых друзей по боку, Лертилуа?! Или сердечные дела не в порядке?

И тут же начал бесконечный рассказ об успехах Розы в Нью-Йорке и о неоценимых качествах господина Моцарта как импрессарио.

— Ах да, возможно, вы ничего не знаете, — произнес он. — Между Розой и мной все кончено… все… фюйть! Удивительно, не правда ли? Такая дружная чета, по крайней мере с виду дружная… Но что поделаешь, Роза — натура избранная, а я всегда был при ней сбоку припека. Не могло же это длиться вечно… А как вы, ваша великая любовь? Ибо это была действительно великая любовь.

Вид у него был самый жалкий. И неопрятный. Воротничок не совсем свежий, на смокинге — пятна. На какие средства он живет? Вдруг Орельен почувствовал к нему огромную жалость. Он заметил, что у Декера трясутся руки. И не только от злоупотребления алкоголем. Должно быть, он серьезно болен.

— Возвращайтесь-ка домой, доктор, и ложитесь в постель…

— Никак не могу, — запротестовал доктор. — Я пригласил девочек, Люсетту. Кстати, не можете ли вы мне ссудить тысячу франков?

Увы, нет. Орельену было теперь не по средствам давать взаймы по тысяче франков. Он и так уже находился в достаточно мерзком положении. Когда Сен-Женэ перешло в руки Бланшетты, Эдмон разъяснил Орельену, что лично он ничего сделать для приятеля не может, поскольку «Институт Мельроз» гарантировал лишь проценты с вклада, составляющие в год весьма скромную сумму. Все зависит теперь от Бланшетты, в той мере, в какой она захочет признать обязательства чисто морального порядка. Лично Эдмон ничем помочь не может, ибо сам ничего не имеет. Не говоря уже о том, что объяснение с Бланшеттой было ужасно щепетильным делом. Орельен не мог опомниться от удивления, встретив, — кто бы мог подумать, — совсем иную, непохожую на прежнюю, Бланшетту, жадную и мелочную, и настроенную особенно агрессивно против человека, которого, как ей казалось, она любила когда-то, а теперь считала соучастником Эдмона, желающим погреть за ее счет руки; она прямо ему об этом заявила и посоветовала обратиться к ее поверенному. В результате переговоров было заключено некое компромиссное соглашение, которому Орельен даже обрадовался, ибо считал, что все безнадежно потеряно. Но прежний образ жизни поддерживать уже было нельзя. Лертилуа получил вполовину меньше того, что в предыдущем году выплатил ему арендатор Сен-Женэ. А тут еще Армандина просила брата не предпринимать ничего, что могло бы причинить неудовольствие госпоже Барбентан, с которой Дебре вели переговоры насчет их фабрики… Как известно, Эдмон и туда вложил деньги… Надо признать, что Жак Дебре обошелся весьма мило со своим шурином. Он предложил Орельену скромную должность на фабрике, чтобы восполнить брешь, образовавшуюся в его бюджете. Орельен дал согласие не сразу. Надо было покинуть остров Сен-Луи, переехать в Лилль… Возможно, обстоятельства и вынудят его к этому, но ему хотелось сначала собраться с мыслями.

А пока он продолжал прозябать в Париже. Прошел год после их встречи с Береникой. Ему казалось теперь, что именно эта встреча перевернула всю его жизнь, все с тех пор пошло по-другому. Мысленно он пережил вновь день за днем весь прошлый год с обеими Берениками. Ничто не являлось ему в прежнем аспекте, ничто не имело прежнего тепла. Была зима, сначала одна, потом другая… Он уже не был влюблен в эту женщину, она не занимала более его помыслов, он мог бы в том поклясться. Но она навсегда отметила его жизнь тоской, и он жил в плену этой тоски. Он вменил себе в обязанность пройти еще раз по следу этой необъяснимой любви, тех головокружительных дней. Ему хотелось убедиться — выветрилась ли эта любовь и насколько; с исчезновением ее аромата жизнь вообще лишилась всякого аромата. Ни на минуту, ни разу ему не приходила в голову мысль, что можно вновь обрести этот аромат. Сесть в поезд, поехать к Беренике. Нет. Что умерло, то умерло. Но после мертвеца остается могила… «И навсегда, — думал Орельен, — при мне останется эта почившая любовь, как охапка увядших цветов». Впрочем, времена изменились. Любовь не могла отвлечь его от необходимости зарабатывать себе на жизнь. Тысяча девятьсот двадцать третий год начинался круто. Лертилуа с величайшим трудом удалось отделаться от Регины Флоресс. Тем более, что Гонтран решил принять в нем участье: вбил себе в голову помочь Орельену в устройстве его дел. Нет уж, увольте: у Орельена были свои принципы.

В первых числах февраля он написал зятю, что, после зрелого размышления, решил взять должность на фабрике.