Орельен. Том 2

LXIX

Недолго сохранялась тайна Поля и Береники. Раскрылась она так же внезапно, как внезапно со всех сторон загорается стог соломы: поди скажи, кто поджег! Во-первых, в тайну был посвящен Шарль Руссель: нет на свете ничего ужаснее, чем загадочные недомолвки великосветского портного, его многозначительный вид. Единственно, о чем он не проболтался, это об имени незнакомки, но не скрыл, что Поль Дени жил в Живерни с одной дамой… вполне светской… замужней дамой… и т. д. и т. п., словом, сумел разжечь любопытство миссис Гудмен, когда она вместе с Замора явилась к нему завтракать, а кстати, посмотреть, эффектно ли выглядит «Сводница-гермафродит», рамку для которой сделал сам Легрен, после чего картину повесили в ванной комнате на петлях, словно ставню, дабы мадам Руссель, совершая свои омовения, могла поворачивать полотно обратной стороной и не видеть «Сводницы». Затем сам Замора попытался выведать тайну у Менестреля, но тот, хотя и был в Живерни, никакой дамы там не обнаружил. Тут Жан-Фредерик Сикр, композитор и поверенный Поля Дени, дал понять, что сам Замора знает эту даму, а больше он ничего не скажет, хоть на куски его режьте. И надо было видеть, как загадочно блеснули при этих словах его выпуклые, рачьи глаза. Кто осмелился сообщить новость Мэри де Персеваль? Должно быть, Диана де Неттанкур, но какими путями она сама узнала тайну? Ясно, что Мэри проговорилась Розе, и мадам Мельроз припомнила: Живерни, дорога меж двух высоких откосов, чья-то фигурка, явная ложь Лертилуа… тут не надо было обладать особенной смекалкой… Как могла она скрыть секрет от Эдмона и Декера? А в институте сам доктор сообщил об этом Зое Агафопулос, которая поспешила дополнить от себя информацию при встрече со своей подружкой Мэри. Бланшетта, узнав о случившемся от Эдмона, залилась горьким смехом. Ну и Береника! Это уж чересчур. И тут же поведала новость Адриену, которому в понедельник должны были менять гипс. Скверный перелом, врачи боялись, как бы в результате не получилось укорочения. Боже мой, с каким ужасом вспоминала она свое тогдашнее возвращение домой… их крошка Мари-Виктуар… Мадемуазель была совершенно права: разве можно было отправить в больницу спасителя их дочери? В доме, слава богу, хватает места, да и при перевозке в больницу ему могло стать хуже. К тому же Адриен все-таки друг детства Эдмона. Двойной перелом, осколком кости задело артерию, и вообще что-то страшное!

Да, они были ему обязаны. Адриен их не очень беспокоил. Вернее, не очень беспокоил бы. Не будь жены его двоюродного брата. Высокая, пышнотелая, волоокая брюнетка, которая непременно уселась бы у изголовья мосье Арно и стала бы за ним ухаживать, если бы только ей это разрешили, если бы не намекнули, — о, в очень деликатной форме! — что нельзя являться в любой час к людям, с которыми, в сущности, даже не знаком. И что, конечно, в больнице это много проще, поскольку там вывешена табличка, извещающая об официальном часе посещения больных, но ведь нужно же иметь такт. Должно быть, между нею и двоюродным братом ее мужа что-то есть, нет, это даже трудно допустить. То есть с ее стороны есть что-то, потому что сам Арно встречает гостью с весьма кислой миной…

Особенно забавно слушать разговоры Эдмона с Адриеном. Когда Эдмон бывал дома, Барбентаны приходили посидеть в комнату больного, выпить чашечку кофе. Мужчин связывали воспоминания детства: маленький провинциальный городок на юге Франции, где они вместе росли, игра в шары на окраине и отроческие проказы. Бланшетта слушала их с удивлением: она открывала для себя нового Эдмона, совсем непохожего на ее мужа, подростка, жалела, что не знала его тогда, такого славного мальчика, и невольно отождествляла того Эдмона с Адриеном Арно. К тому же Адриен — настоящий герой. Эдмон сам говорил: он прекрасно показал себя на войне. Ничего удивительного нет: ведь бросился же он, не рассуждая, под грузовик, чтобы спасти их крошку!

Несмотря на эти новые обстоятельства, Бланшетта все же вспоминала об Орельене. Вспоминала не без горечи, скорее с чувством какого-то удовлетворения: он тоже потерпел крах в этой истории с Береникой, которая принадлежала другому, мальчишке… Чувство, наполнявшее душу Бланшетты, было бы несправедливо назвать ревностью, оно было как раз противоположностью ревности. Огромное умиротворение снизошло на нее. Вдруг Бланшетте стало совершенно безразлично, что Эдмон прямо от нее идет к мадам Мельроз. Совершенно безразлично. Она чувствовала себя доброй, такой доброй. И благодарила бога за то, что молитва ее услышана.

Девочки просто влюбились в господина Арно, и это было совершенно естественно. Особенно старшая, которая обожала сестренку, буквально таяла от благодарности при виде ее спасителя. Адриен выказывал в отношении детей чисто ангельское терпение. Родной отец в этом смысле не очень-то их баловал. Вообще Адриен Арно обладал исключительно ровным характером. А ведь в таких обстоятельствах человек непременно себя выдаст; вы только подумайте: вынужденное безделье при таком энергичном нраве и в таком цветущем возрасте — Адриену не было и тридцати лет, а тут десятки неудобств, связанных с лежачим положением… не будем лучше уточнять. Не говоря уже о ноге. Какой ужас, эти аппараты для вытяжения ноги: что поделаешь, необходимо добиться, чтобы кость срослась правильно. Когда имеется только перелом, то аппарат не так уж мучителен. Но тут — рваная рана, перевязки… Ни за какие блага мира Бланшетта не позволила бы никому прикоснуться к больному. Была же она во время войны сестрой милосердия.

Вся жизнь Бланшетты преобразилась. Дом перестал быть пугающе пустым, дети — назойливыми, как осенние мухи, даже часы ожидания Эдмона — и те перестали быть мучением. А главное, тень греха больше не омрачала ее. Об Орельене она вспоминала все реже и все спокойнее. Очевидно, тут не последнюю роль сыграла неудача Лертилуа с Береникой, сразу лишившая его романтического ореола. Но пребывание господина Арно в их доме оказалось еще более благотворным. С его помощью ей удалось прогнать наваждение. Адриен защищал Бланшетту от злых чар: одно сознание, что он здесь, рядом, успокаивало ее. Когда в ней оживала прежняя мука, Бланшетта под первым попавшимся предлогом спешила навестить своего прикованного к постели гостя. А его лицо при появлении Бланшетты сразу освещалось радостью. Видно было, что ее посещения делают его счастливым. Казалось, он ждет только ее одну. Кроме того, он был очень интересный собеседник. Он много повидал на своем веку, хотя трудно было сказать это по его виду, многое пережил. И вместе с тем всегда почтителен, ни разу Бланшетта не слыхала от него сомнительной шутки, неуместного слова. Но красноречивый взгляд провожал до дверей супругу Эдмона, когда она уходила из комнаты, оставляя больного в одиночестве.

Как-то к Барбентанам явился министр со специальной целью навестить Адриена. Сенатор Барбентан был славный старик: он буквально обожал своих внучек, хотя у него никогда не находилось для них свободной минуты. История с грузовиком его потрясла. А главное, это Арно. Стойте-ка… ну да, конечно же… Мальчик из Сериана, помню, помню, сын этих «Нувель галери»! Его папаша был моим политическим противником и даже сыграл со мной довольно-таки грязную шутку в вопросе о замене трамваев автобусами… было это, дай бог памяти, не то в 1913-м, не то в 1912-м году… не припомню точно… Словом, еще до войны. Да, много воды с тех пор утекло… Кажется, папаша плохо кончил, банкротство… Но ведь сын за отца не отвечает. И к тому же, мы обязаны ему спасением нашей крошки Мари-Виктуар! Свидание получилось самое торжественное. У министра был такой вид, будто он прикладывает к груди Адриена крест Почетного легиона.

— Молодой человек, некогда наши семьи враждовали между собой. Но забудем прошлое… Как порядочные люди… Мы все французы в конце концов… Когда вы совсем поправитесь, заходите ко мне в министерство. Посмотрим, не смогу ли я быть вам полезен… Решено?

Адриен был способен оценить комизм их беседы. Правда, южный акцент сенатора почти не резал ему ухо: в конце концов такой же акцент был у самого Адриена, только у старика он более заметен, — по окончании войны Арно немало потратил труда, чтобы отделаться от провинциального произношения. Но еще более Адриен оценил тот факт, что сам помощник государственного секретаря обеспокоил себя и нанес ему визит. Пусть его называют для красоты слога министром. Адриену Арно титул помощника государственного секретаря казался одновременно и более загадочным и более реальным. В нем с детства жило безграничное уважение ко всему официальному, к властям, к государству, к правительству. Он благословлял несчастный случай, позволивший наслаждаться нечаянным отдыхом, он теперь мог долгие часы предаваться мечтам и обдумывать это приключение, конец которого он предчувствовал.

Его беспокоила Изабелла: она была как бы частью его прежней жизни, пошлым о ней напоминанием. Неужели так необходимо преследовать его и здесь? Он только улыбался про себя, сравнивая отведенную ему комнату в доме Барбентанов с той, что занимал у своих родных! А эта Изабелла еще все время старалась остаться с ним наедине, и он боялся, что их могут застигнуть: вдруг отворится дверь, войдет кто-нибудь из прислуги, мадам Барбентан… Нельзя вести себя так у чужих: какая лакомка эта Изабелла. И нет никакой возможности образумить ее.

Поэтому он предпочел опередить события. На тот случай, если бы мадам Барбентан что-нибудь заметила… Адриен открыл ей всю душу. Никогда бы он не осмелился… хотя бы из-за двоюродного брата… он скрытен от природы… но, вы меня поймете, мадам… не судите обо мне плохо, я этого просто не перенесу… Что делать, Изабелла не отдает себе в этом отчета. Поэтому вся вина ее. Кроме того, Адриен доверяет Бланшетте. Доверяет безгранично, сердцем, а не рассудком.

— Но ведь вы меня совсем не знаете, — возразила Бланшетта.

Он поднял на нее красноречивый взгляд. О нет, он знает ее, знает гораздо лучше, чем она думает! Ведь их отношения начались не совсем обычным образом.

— Ну хорошо, — согласилась Бланшетта, — расскажите мне о вашей кузине… Вы ее любите?

Было бы подло с его стороны сказать, что он ее никогда не любил. Бесспорно, он питал к Изабелле привязанность, но что-то его в ней раздражает. Это длится уже давно. Адриен не из тех мужчин, что заводят связи направо и налево. Но нельзя вечно хранить верность, если основана она не на любви, не на настоящей любви. Надо сказать, что все это произошло отчасти по вине случая. Жили они под одной крышей. Его двоюродный брат постоянно находится в отлучке. Он работает представителем крупной фирмы, импортирующей зерно, и вынужден неделями сидеть в Марселе, в Сен-Назере… Ну, а в пустом доме остаются двое — мужчина и женщина, оба молодые…

— Простите, — перебила его Бланшетта, — мне нужно распорядиться по хозяйству.