— Я же говорил, чтобы меня ни в каком случае не смели беспокоить… Что там еще такое?
Стоя в дверях хозяйского кабинета, Симоно бросил нерешительный взгляд на Адриена Арно, небрежно развалившегося в кресле, обитом кожей табачного цвета, потом медленно повернул к патрону свой лысый череп и свою красивую седую, идеально подстриженную бородку и извинился:
— Но, мосье, господа из «Каучука» ждут уже очень давно.
Эдмон откинулся на спинку кресла и стукнул ладонью по столу:
— Ну и пусть себе ждут! Я же вам сказал: я занят, занят!
Адриен перехватил взгляд старика Симоно, с достоинством выходившего из кабинета. И тихонько хихикнул:
— Ты его шокируешь… Поверь, он отнюдь не считает серьезным занятием беседу с таким типом, как я… особенно, если в приемной дожидаются господа из «Каучука».
Эдмон пожал плечами и сделал рукой неопределенный жест, посылающий ко всем чертям и Симоно, и господ из «Каучука», и весь свет божий.
— В конце концов, — начал он, — согласен ты или нет оказать мне эту услугу?
Адриен молча щипал свои усики.
— Конечно… конечно… Не говоря уже о том, что я слишком многим тебе обязан… Но не в этом дело…
— А в чем же?
— Не знаю, справлюсь ли я с твоим поручением, подходящий ли я для этого человек… если бы я был юристом, тогда вопрос другой… Но я юриспруденции не обучался, а тут столько щекотливых моментов… дарственные, сделанные при жизни… Сам я, конечно, не в курсе, просто повторяю чужие слова, и к тому же случайно услышанные…
— Ведь для чего-нибудь существуют на свете юристы. Посоветуешься…
— Человек более сведущий…
— Ну что от тебя требуется? Ставить самые абстрактные вопросы и в самой общей форме. Вовсе необязательно вносить уточнения… Для себя самого ты мог бы это сделать? А мне неудобно быть на виду…
— Что верно, то верно…
Зазвонил телефон. Эдмон снял трубку:
— Алло, алло… да, это я. Ах, это ты, Береника? Ну что? Как она себя чувствует? Лучше? Я в этом не сомневался, я же тебе говорил, что ничего серьезного нет… Конечно, у страха глаза велики, и потом… Очень мило с твоей стороны, что ты мне позвонила. Доктор будет завтра утром? Постараюсь быть… Ладно, решено. Нет, обедать дома я не буду… Ну, хорошо сегодня вечером или завтра утром… ложись пораньше, ты, должно быть, совсем сбилась с ног… Или завтра утром, да, да…
Не успев еще повесить трубку, он вспомнил то, что хотел сказать.
— Алло, алло!
Опоздал. Береника уже повесила трубку. Эдмон махнул рукой — ладно, сойдет!
— Твоей жене лучше? — спросил Адриен. — Что, в сущности, с ней такое случилось?
Эдмон помедлил с ответом. Он заметил, как впились в него черные, маленькие, близко посаженные глазки Адриена. Барбентан и так уже с головой доверился ему, посвятив в тайны фирмы «Косметика Мельроз»; совершенно не к чему вводить его еще и в психологическую сторону дела.
— Да так, ничего особенного, — ответил он. — Обычная история по женской части. — Потом вдруг живо спросил: — Что это ты говорил о дарственных?
— Я тебе говорил, что не обладаю достаточными знаниями в этой области… Но, если невзначай сунут нос в твои дела…
— Да кто сунет? Жена?
— Твоя жена или ее адвокат… Надо все предвидеть… очень легко доказать… всем, например, известно, что у меня нет за душой ни гроша… ведь отец разорился…
— Во-первых, при каждом банкротстве банкрот что-нибудь да утаивает… Да и речь идет вовсе не о крупной сумме… так что все будет выглядеть вполне естественно…
— Согласен, в отношении меня это, может, и так. Но в отношении твоего батюшки? На мой взгляд, весьма неосторожно с твоей стороны втягивать его…
— Да нет, да нет же. Совсем напротив: именно из-за отца я так интересуюсь этим делом…
— Это ты меня можешь убедить. Но поди заставь поверить людей искушенных…
— Чего ты хочешь? Сенатор, кавалер ордена…
— Знаю, знаю, но ведь он все-таки твой отец…
— Послушай, сумма, которую я внесу официально, не может вызвать никаких подозрений…
— Нет, конечно…
— А если придется, я могу без ущерба для дела задним числом номинально уступить жене мои акции… никакой разницы нет. Придраться тут невозможно.
— Ты становишься настоящим дельцом, Эдмон. Но ты прекрасно знаешь, что никто не будет интересоваться тем, что касается тебя лично, твоего имени. А вот в отношении других… три миллиона на улице не валяются…
— Человек моего положения…
— Да, но ведь речь идет не о тебе, а обо мне, Адриене Арно. Разве только ты поручишься за меня перед акционерами, дающими средства на…
Барбентан снова пожал плечами. Похоже, что этот Арно с особым удовольствием выискивает новые трудности. Между тем все можно прекрасно устроить. Дело и впрямь весьма солидное. Во-первых, внесла пай госпожа де Персеваль, и никому в голову не придет оспаривать законность ее вкладов. В ней он больше чем уверен. Мэри в восторге, что может досадить Бланшетте и, кроме того, до сих пор питает к нему, Эдмону, слабость. Со своей стороны, госпожа Мельроз привлекла бывшего своего любовника, человека в высшей степени надежного, которого уж никак нельзя заподозрить, что он хоть в какой-то мере связан с Барбентаном.
— А ты доверяешь Розе? — медленно процедил Адриен. Он ждал, что в ответ на эту реплику друг его детства отрицательно покачает головой. Слишком он его хорошо знал и понял, что означает эта фатовская полуулыбка, тронувшая губы Эдмона.
— Я не говорю о сегодняшнем дне, — пояснил Арно, — ну, а через десять лет, даже через пять… когда она тебе надоест…
— Через десять лет, детка, Роза будет старухой… а что касается меня, то для Бланшетты я тоже буду не очень молод, во всяком случае для нее не буду…
И Эдмон пустился в психологические тонкости, с помощью которых ему всегда удавалось успокоить свою тревогу. Короче говоря, если в один прекрасный день придется идти на развод, он вовсе не намерен сдаваться безоружным на милость супруги.
— Отложим малую толику, — сказал он, — а там посмотрим.
Он похлопал себя по карманам, ища зажигалку. Адриен протянул ему сигарету.
— Заметь, что если Бланшетта захочет дознаться, откуда берутся капиталы, ей придется предать гласности многие вещи… Возьмем хотя бы положение дел в «Недвижимостях»… Если нам не хватит силенок для создания филиалов компании… все наши дивиденды ухнут. Так что в интересах самой Бланшетты… «Косметические товары Мельроз», парфюмерное дело и все такое прочее мы создаем, в сущности, теми же методами, что и другие наши предприятия, скажем «Провансальский транспорт».
— И все-таки нельзя же в самом деле считать парфюмерное дело непосредственным филиалом общества «Недвижимости — Такси», — запротестовал Адриен. — На мой взгляд, в уставе общества при всем желании нельзя усмотреть юридической лазейки для развертывания операций такого сорта.
Эдмон присвистнул:
— А ты перечти хорошенько устав и обнаружишь там, Адриен, одну фразочку, весьма ловко составленную, весьма туманную фразу, которую можно повернуть и так и этак…
Однако Адриен по-прежнему твердил, что совершенно напрасно Эдмон поставил своего отца во главе административного совета, да и сам зря дал свое имя.
— Все это шито белыми нитками! В числе акционеров нет ни одного, кто представлял бы сторону твоей жены, вот видишь!
Это верно. Эдмон задумался и рассеянно слушал своего приятеля. Все зависело от тех обстоятельств, при которых он в один прекрасный день расстанется с Бланшеттой, если только такой день вообще наступит… И если дело уладится полюбовно… Полюбовно, как бы не так, разве решаются полюбовно дела, когда речь идет о миллионах? Ясно, что Бланшетта при всех обстоятельствах кинет ему кусок, достанет, чтобы жить, вернее прозябать… Но дважды два — всегда четыре… Только нельзя допускать, чтобы развод обернулся против него, а Бланшетта осталась бы в роли оскорбленной матери семейства и супруги, нет уж, увольте! Само собой разумеется, перед лицом закона он возьмет на себя вину, это вопрос чести… но вот, если Бланшетта, скажем, заведет себе любовника, тогда он согласится на развод… Все преимущества будут на его стороне. И не станет при таких обстоятельствах Бланшетта копаться в делах.
— Не знаю, почему бы тебе не ввести в дело кого-нибудь вроде Жака Шельцера, который к тому же в свойстве с Кенелями, — продолжал бубнить Арно.
— Шельцера? Нет уж, покорно благодарю! Чтобы он начал совать нос туда, куда его не спрашивают?
Тут Эдмон подумал о будущем любовнике своей жены. И умилился. А что, если этот любовник окажется авантюристом, человеком корыстным, понимающим толк в делах? Хорошенький тогда получится переплет. В сущности, нужен кто-нибудь вроде Лертилуа, это, пожалуй, наилучший вариант. Как все-таки странно, что я испытываю к нему ревность!
— Послушай-ка, блестящая мысль… А что, если любовник моей жены будет членом административного совета, что ты на это скажешь?
Адриен тупо уставился на Эдмона.
— Какой любовник твоей жены? Что ты мелешь?
Эдмон самодовольно хохотнул:
— Любовник, будет же у нее, надеюсь, рано или поздно любовник, или нет? Вот я и говорю, предположи, что в административный совет фирмы «Мельроз» войдет какой-нибудь славный малый, нестеснительный, можно будет заранее подобрать подходящую кандидатуру, и вот через пять-шесть лет моя жена и он… Понимаешь? Я все вижу, но шума не подымаю, а потихоньку отстраняюсь. Возвращаю Бланшетте свободу… Естественно, интересы моих детей будут свято соблюдены. Себе лично я ничего не прошу… как-нибудь уж устроюсь. Понятно?
Адриен снова тронул рукой усики. Должно быть, это у него просто тик. На что намекает Эдмон? Славный малый? Уж не о нем ли самом идет речь… О, Барбентан способен и на это, вспомним хотя бы историю с Карлоттой! Адриен почувствовал, что краснеет. Ему представилась Бланшетта. Нельзя же в самом деле так распоряжаться человеком, нужно сначала спросить его согласия. Состояние недурное, ничего не скажешь, но все-таки…
— Послушай, — обратился к нему Эдмон, — ты можешь прийти сюда завтра утром? Да? Я, видишь ли, хочу тебя тут кое с кем познакомить…
Он назвал номер абонента. Очевидно, дома никого не оказалось, телефон молчал.
— Сейчас я к нему попытаюсь дозвониться, — продолжал Эдмон, — а нет, так пошлю письмо… Я хочу тебя завтра свести с моим кандидатом. Впрочем, ты его знаешь, вы вместе завтракали у нас… Лертилуа… Очень честный малый, и, кроме того, мы с ним были вместе на фронте.
Адриен ответил не сразу. «Значит, зря я надеялся», — подумалось ему. Ничего, тем или иным способом он-то свои дела устроит.
В дверях снова показался Симоно. Ни от кого на свете Эдмон не потерпел бы такой манеры обращения со своим хозяином, шефом фирмы, восходившей еще к тем временам, когда в конторе не имелось телефона и клиенты приходили без предупреждения. Эдмон нахмурился:
— Что там еще такое, Симоно?
— Мосье, господа из «Каучука» заждались, и потом господин Лертилуа спрашивает…
Лертилуа! Вот, что называется, подоспел в нужную минуту. Эдмон обернулся к Адриену:
— Не пройдешь ли ты пока в ту комнату, как раз о нем я тебе и говорил сейчас… Только не уходи, я тебя позову.
— Мосье, господа из «Каучука»…
— К черту, Симоно! Введите Лертилуа, а этим господам скажите… Нет, ничего не говорите… Вы сами можете спросить, что им надо, и, если они хотят меня видеть, им еще придется долго ждать… поэтому я прошу их… Словом, скажите все, что найдете нужным!
Симоно неодобрительно поджал губы и, поклонившись, вышел.
— Пройди в маленький кабинет, я тебя долго не задержу. Зато завтра утром будешь свободен. Если хочешь убить время, возьми книгу, у меня здесь есть последний том Пруста.
Адриен взял толстый том с таким видом, будто ему вручили книгу телефонных абонентов. Особого восторга он не проявил. Подумаешь, Пруст! В парикмахерской хоть предлагают клиентам «Ви паризьен».
Он вышел как раз в ту минуту, когда Симоно ввел Орельена. Осунувшегося Орельена. У кого это он только одевается? Одна материя лучше другой. С галстуком более веселой расцветки костюм только бы выиграл. Непременно скажу Беренике… При этой мысли Барбентан расхохотался. Он почувствовал себя главным действующим лицом затеваемой игры… главной ее пружиной… силой…
— Я проходил мимо и решил к тебе заглянуть, — начал Лертилуа.
— Счастливейшая идея! Садись сюда… нет, в кресло. Хочешь сигарету? Куда это я девал зажигалку! Представь себе, я только что пытался вызвать тебя по телефону, и вдруг являешься ты собственной персоной… совсем как в театре!
Орельен закинул левую ногу на правую, потом переменил позу, вытянул свои длинные ноги, потом закинул правую ногу на левую. Барбентан что-то слишком веселится. «Не похоже, чтобы Бланшетта находилась при смерти», — подумал он. Не то чтобы он строил себе иллюзии насчет отношения Эдмона к жене, но Барбентан принадлежит к числу тех людей, которые прежде всего блюдут приличия.
— Надеюсь, Бланшетте лучше? — спросил он. — Мне не удалось поймать мадам Морель по телефону, а слуги, по-видимому, не склонны распространяться… Она вне опасности?
— О, ничего серьезного… Ни о какой опасности и речи быть не может. Сам понимаешь, обычная женская история…
Он прочел в глазах Орельена нескрываемое удивление. Стало быть, с ним незачем ломать комедию. И он спросил:
— Ага, значит, Береника тебе все рассказала? Одним словом, я не очень бы хотел…
— Мадам Морель сказала мне… наспех, всего два слова… Я хотел только знать, что нового?
Короткий смешок Эдмона. Орельен знал за Барбентаном этот смех, скрывающий смущение. Но тут Эдмон внезапно самым дружеским доверительным тоном добавил:
— Ну, тебе можно, особенно после того, что мы вместе пережили! — Он махнул рукой, и оба вдруг вспомнили фронт, траншеи, страх, снаряды и многое другое. Наступило молчание, и Орельен не решался его нарушить.
— Да, такие-то дела, — продолжал Эдмон, — я рад, что есть с кем поговорить по душам… что можно в присутствии другого думать вслух… впрочем, история не столь уж забавная в конце концов! Живут двое бок о бок, видятся каждый божий день и ровно ничего не знают друг о друге. И в один прекрасный вечер… Ты только представь себе: казалось, чего ей еще нужно, чего ей недостает для счастья? Женщина отнюдь не экспансивная, энергичная… И вдруг, на тебе… ведь она мать моих детей!
Напыщенный тон, которым Эдмон произнес последние слова, как-то удивительно не вязался с округлым жестом его руки, с тем, как он, зажав между пальцами сигарету, спокойно шарил пепельницу. Обнаружив пепельницу, Эдмон аккуратно погасил окурок. Потом откинулся на спинку кресла, сложил вместе кисти рук и поиграл в воздухе пальцами.
— Вот так и ломаешь себе голову над проклятым вопросом: все ли ты для нее делал, что обязан был делать… а где это самое «все» кончается — неизвестно, и тут начинаешь себя терзать, голова идет кругом…
Орельену невольно подумалось, что для человека, «у которого голова идет кругом», Эдмон выглядит что-то слишком цветущим. Он пришел сюда с тайной мыслью поговорить о Беренике. Потому что в течение двух дней Береника ни разу ему не позвонила, а на его повторные звонки к Барбентанам подошла только раз, да и то говорила как-то уклончиво, сдержанно, ссылаясь на болезнь Бланшетты. С бессознательным эгоизмом влюбленного Орельен даже обрадовался этой попытке к самоубийству, так как в силу сложившихся обстоятельств Береника, возможно, будет вынуждена задержаться в Париже, не уедет на рождество домой… Впрочем, он лично от этого немного выиграет! Орельен вспомнил, что для визита в контору Барбентана у него имелся весьма уважительный предлог, и решил им наконец воспользоваться.
— Я хотел тебя также спросить… Кстати, зачем ты мне звонил?
— Потом скажу… Скажи сначала, о чем ты хотел меня спросить… Друзья мы в конце концов или нет?..
Орельен вытащил из кармана письмо. Протянул его Эдмону.
— Вот, прочти… Это от Армандины… Ты мою сестру немножко знаешь, знаешь, каковы наши отношения… Она была у меня, кажется, неделю назад и ни словом не обмолвилась о том, что сейчас пишет, впрочем, суди сам. Мне это показалось странным, хотя ничего определенного сказать не могу… Заметь, я человек не деловой, ты сам знаешь, и ничего в таких вещах не смыслю. Вот я и решил с тобой посоветоваться… потому что у меня сложилось впечатление… Но прочти сам…
Эдмон с притворным интересом пробежал письмо. Его, Эдмона, считают деловым человеком. Просто курам на смех! Но в конце концов за каждым человеком ходит своя легенда… так постараемся же ее не рассеивать… Он искоса взглянул на Орельена. Что только находят в нем женщины? Черты крупные, вид немножко глуповатый… Что это за письмо? A-а, обычная семейная история… Шито белыми нитками… Какая пройдоха, эта самая Армандина, но уж слишком сплеча рубит, да и вид у нее соответственный. Он расхохотался.
— Ну, что? — спросил Лертилуа.
— Что, что!.. Письмо вполне в стиле твоей сестрицы, этот торжественный тон, эти рассуждения вокруг да около, а между строк так и чувствуется рука твоего зятя. Нашего милейшего Дебре… Я ведь имел с ним дело по поводу прорезиненных тканей… Ах, кстати, меня ждут господа из «Каучука»… Ну и пусть ждут! Если уж нельзя поболтать с другом…
— Я тебе мешаю?..
— Мешаешь? Мне? Ты с ума сошел… Дай-ка я разберусь в этой истории с земельным участком… Если Дебре хочет его у тебя перекупить, должно быть, это недурной участок…
Вдруг он замолчал. Ну, конечно! Как это он не подумал сразу, ведь все так чудесно устраивается. Гениальная мысль!
— Скажи-ка… Ты хочешь продать свою землю или нет?
— Я? Нет. Даже не думал об этом…
— Тогда как же… Ты говорил об этом когда-нибудь с сестрой?
— Никогда в жизни. После смерти матери все осталось, как прежде. Я получаю арендную плату. У меня хороший фермер. Ни разу не было никаких осложнений.
— И тебе предложение не показалось подозрительным? Я не говорю о твоей сестре… вовсе нет… Но Дебре, тот, видно, не лыком шит… Ты ничего не заметил?
— Я тебе говорил, что у меня создалось впечатление, правда, неясное…
— Неясное! Неясное! Но ведь они хотят тебя обобрать, это уж как дважды два! Просто хотят тебя обобрать! Ты отдаешь им свою землю, а они что тебе дают? Ничего! Будут выплачивать арендную плату, и все. Почему они не предложили тебе часть доходов с фабрики?.. Только ренту, и больше ничего, а ты им отдай свой капитал? Ты пойми, они отстроятся, и это будет собственность их детей, их дом… И никогда тебе не удастся получить землю обратно. А они получат ее, даже гроша ломаного не затратив. И, если ты умрешь первый, им даже не придется платить налоги за введение в наследство, они просто используют свои законные права… а что касается фабрики, ты как имел свою долю акций, доставшихся тебе от папы и мамы, так и будешь иметь. Ох, уж мне эти родственники! Ты им ответил?
— Нет, мне сначала хотелось узнать… Так ты думаешь, что они хотят меня облапошить?
— Я думаю! И он еще спрашивает!
Орельен даже не особенно удивился. Но предлог, которым он воспользовался, чтобы прийти к Барбентану, вытеснил все остальное, а ведь ему хотелось спросить о Беренике.
— Благодарю тебя, — сказал Орельен, — у меня были сомнения, вот и все. Давай поговорим о чем-нибудь другом. Скажи, пожалуйста, не задержится ли мадам Морель в Париже в связи с болезнью Бланшетты?
Но в планы Эдмона вовсе не входило говорить о чем-нибудь постороннем. Поэтому он поспешно ответил:
— Береника еще поживет в Париже, тем более что мой кузен только что прибыл в столицу. Да, да, ее муж… Но эту землю… как ты ее назвал — Сен-Женэ, — во сколько ее оценивают?
После слов Эдмона о прибытии супруга Береники Орельену стало не до земель Сен-Женэ. Морель в Париже… молчание Береники… ее бегство… все было не так просто… Он должен ее увидеть, должен, во что бы то ни стало должен поговорить с ней…
— Я тебя спрашиваю, во сколько оценивается Сен-Женэ?
— Это зависит от того, придерживаться ли нотариальной оценки для налоговой инспекции или исходить из арендной платы. Очевидно, на сегодняшний день это составит примерно…
— Да это же великолепно, дружок! — возликовал Эдмон. — Великолепно! В письме Армандины безусловно есть здравые мысли, над которыми стоит подумать, поскольку у тебя имеются акции их фабрики… я имею в виду ту часть письма, где она говорит о делах фирмы, что им требуются дополнительные капиталовложения… С твоей стороны вполне целесообразно прийти им на помощь. Но тогда им незачем приобретать земельную собственность. Можно и по-другому… Нет! Никогда в жизни не следует иметь дело с родней, непременно обведут вокруг пальца…
И Эдмон весьма красноречиво вздохнул, желая сказать: «Уж я-то знаю всю прелесть ведения родственных дел».
— Слушай… Армандина права: рано или поздно у тебя будут осложнения с твоим фермером… вдруг выпадет неурожайный год, начнется аграрный кризис… крестьяне… Ведь тебя, насколько я понимаю, интересует лишь одно — рента. Армандина и ее Дебре чего добиваются? Хотят приобрести земельную собственность и не затронуть в связи с покупкой оборотного капитала. Чудесно… Так вот какое я тебе хочу сделать предложение…
Орельен рассеянно слушал Эдмона. Он был буквально сражен этим неожиданным прибытием аптекаря в Париж. По всей видимости, Береника не могла вернуться домой к рождеству, и ее супруг…
— Понимаешь? Я вкладываю в дело Дебре… постой… ну, предположим, вдвое большую сумму, чем стоит Сен-Женэ… Таким образом, мы заткнем им рот… Ты скажешь, что я неожиданно предложил тебе баснословную цену, какая им не под силу… А ту сумму, которую я тебе дам за Сен-Женэ, ты вложишь в одно из моих дел и будешь получать немножко побольше, чем со своих земель… Понимаешь, это, так сказать, моя личная выгода в твоем деле. Мой интерес, понимаешь? Лучшей гарантии тебе не требуется. Я имею в виду одно дело, в котором я заинтересован… а супругам Дебре останется только помалкивать. Я, видишь ли, как раз ищу подходящий земельный участок, небольшой по размеру… Стану владельцем Сен-Женэ, а тебе заплачу хорошо, словом, сколько ты захочешь… Ты по-прежнему будешь распоряжаться своим капиталом, вложив его в мое дело. Ты улавливаешь разницу? А что касается твоих племянников, твоего зятя и Армандины, ну что ж… и они тоже выиграют на этом, коль скоро их фабрика нуждается в оборотных средствах…
Нет, Орельен никак не мог взять в толк, почему Эдмон говорит о его делах с таким воодушевлением. Зачем так запутывать положение? Странная все-таки мысль… разве не проще Эдмону поместить свои собственные деньги в свое собственное предприятие, вместо того чтобы вкладывать их в дело Дебре, затем извлечь деньги оттуда, передать Орельену и т. д., и т. п.
— Ты забываешь, что я намерен приобрести небольшой земельный участок…
— Это верно. Но все-таки…
— Что все-таки? А ты не допускаешь мысли, что мне просто приятно помочь другу свести концы с концами, а? Друзья мы или нет, в самом деле?
— Послушай, я не хочу, я тебя ни о чем не просил…
— Знаю, боже правый, знаю! Не смеши меня. Не валяй дурака… Пойми же ты… Это для меня просто совсем маленькое дельце среди десятка прочих…
— Мне, право, совестно… Ты говоришь, мосье Морель в Париже?
— Да, Люсьен приехал. Впрочем, это к лучшему!
— Как так к лучшему?
— Конечно, к лучшему в деловом отношении. Ведь речь идет о выпуске косметических товаров, духов и прочее. «Косметика Мельроз»…
— Ага, понимаю!
— Ничего ты не понимаешь. Я реалист и прежде всего реалист. И пусть говорят, что тут замешана Роза. Да, замешана. Но Роза — это ярлык, реклама. Гораздо важнее, что это выгодное дело, за которым я наблюдаю не столько ради Розы, сколько ради своего отца.
— Отца?
— Отец возглавляет административный совет… так что вся подоплека, как ты видишь, мне прекрасно известна. Я стараюсь устроить так, чтобы и мои друзья извлекли пользу, когда машина завертится на полный ход и наша реклама привлечет всеобщее внимание. Что касается Люсьена, мужа Береники, моего кузена, я же тебе, кажется, говорил, что он аптекарь? Подумай, как для нас ценно — аптекарь, филиал фирмы в провинции… я его заинтересую в деле… вернее, сведу с одним человеком, надеюсь, они столкуются. К тому же я не прочь хоть немного устроить материальные дела Береники, облегчить ей жизнь…
Он поймал удивленный взгляд Орельена. И пояснил:
— Она ведь не создана для этой серенькой жизни… Между нами говоря, Береника тебе нравится… Ладно, ладно, я не вмешиваюсь… Но разве тебе не приятно, что вы будете связаны денежными интересами, что ты вложишь свои гроши как раз в ту копилку, из которой Береника сможет черпать средства, чтобы покупать себе новые платья, время от времени приезжать в Париж?
Орельен все-таки не поддавался. Это великодушие в стиле деда-мороза и эта несколько грубоватая игра именем Береники… Однако в какой мере заинтересован тут сам Эдмон? Орельен терялся в догадках. Он не имеет права отговаривать Барбентана вкладывать деньги в фабрику Дебре. Это будет все-таки серьезной для них подмогой. Как ни старались Армандина и Жак обвести его вокруг пальца, все-таки они… А там посмотрим. В конце концов Эдмон — его старый товарищ. Орельен вспомнил, как тот пытался уберечь свой диагоналевый английский китель от цепкой фронтовой грязи в Шампани… А тут еще Морель свалился как снег на голову. Неужели действительно из-за «Косметики Мельроз»?
— Раз ты уже здесь, я сейчас тебя сведу с одним человеком, который занимается фирмой «Мельроз», — продолжал Эдмон. — И ты сам рассуди, как тебе лучше поступить… Строго говоря, это не мое дело, меня интересует фабрика Дебре и твой земельный участок. Впрочем, вы знакомы. Помнишь того субъекта, с которым ты у нас как-то завтракал? Он еще молод и далеко пойдет… Мы с ним до войны еще мальчишками играли в Сериане в шары… Поэтому-то мне и хочется вывести его в люди…
Эдмон позвонил. В дверь заглянула сентиментальная мордочка мадемуазель Сусанны, машинистки.
— А, мадемуазель, будьте добры сказать мосье Арно, что я жду его у себя в кабинете…
И когда машинистка удалилась, добавил:
— Ты сам увидишь, что он неплохой малый и очень смышленый… В сущности, это он является мозгом всего дела. А Роза у нас выступает в качестве этикетки, на манер «Бебе Кадум» на детском мыле…
— Вы меня звали? — спросил Адриен Арно.
Орельен обернулся и посмотрел на вошедшего. Какие смешные маленькие усики и какие неприятные маленькие глазки. Но людей следует судить по их внутренним качествам. Какой, например, вид у этого Люсьена Мореля? Мысль о Беренике пронзила ему сердце.