Орельен. Том 2

LX

Впервые за всю парламентскую практику бывший президент республики снова переходил на пост председателя совета министров. Уже целый час Стефан Дюпюи в галстуке бабочкой, в брюках с искоркой сидел у Декера, поджидая Розу для получения интервью, — Стефан Дюпюи с подстриженными усиками и гладко прилизанной шевелюрой.

— Пуанкаре, — говорил он, — а почему не Дешанель? Чего тут стесняться!

Если бы он только знал, в какой степени доктору было на все наплевать.

— Странное сочетание… Мажино и Барту, а Сарро — министр колоний… Фукс готовит специальный номер, посвященный живописи…

— Какое это имеет отношение?

— Как же так! Но ведь Сарро — министр колоний! Фукс хочет увеличить количество подписчиков… А министр — любитель искусств… О, наш Фукс тонкая штучка!

Вдруг Стефан Дюпюи ударил себя по ляжкам:

— А в результате всех этих передряг председатель вашего общества… этот сенатор… Его назначили в министерство торгового флота. Самое подходящее место для врача по профессии! С его легкой руки косметика «Мельроз» будет нарасхват!

— А, вот и она сама!

Вошла Роза, усталая, сияющая, однако складочка в углу рта стала как будто заметнее. Ей пришлось задержаться у Мэри де Персеваль, подбодрить ее. Они вдвоем зашли в бар… Чуточку виски в таких случаях, как с Мэри, никогда не повредит.

— А что с Мэри? — спросил доктор, который последнее время буквально иссох. Однако сейчас начал поправляться. «Как видно, зимний спорт пошел мне на пользу», — говорил он.

— Я тебе потом объясню. Простите меня, Стефан! Я сейчас пойду скину все до рубашки!

Увы, «до рубашки» — только так говорилось. По правде сказать, всем было безразлично, что происходит с Мэри. И в первую очередь самой Мэри. Она, действительно, пригласила Розу выпить с ней виски, но вовсе не в бар, а к Лертилуа. Скрывать тут было нечего. Лертилуа заболел и вызвал к себе Мэри, чтобы она за ним ухаживала. Ему необходимо развлечься. Вот Мэри и придумала позвать к нему Розу и купила пирожных. На что он стал похож, Лертилуа. Убивается из-за этой маленькой дурнушки. Иной раз просто в тупик становишься, за что только таких любят. Так что скрывать было нечего, но Роза любила лгать. Сняв с себя в спальне платье, Роза внимательно оглядела свою грудь. Потом надела пеньюар с разводами — шедевр Бабани, и скинула выходные крошечные туфельки. Ее выбор остановился на красных домашних туфлях. Пеньюар был сшит так, что казалось вот-вот распахнется.

— Ну, а теперь приступим к нашему интервью!

Стефан глядел на великую Розу с видом пронырливого школьника.

— О чем вы хотите, чтобы я вам рассказала? О духах? О моем массажисте-черкесе? Или о пьесе Кокто? Только не ждите от меня никаких сплетен о Габриэле! Я не видела д’Аннунцио с… с… Нет, не скажу… это меня не молодит…

Роза принесла с собой цветы и теперь, мило улыбаясь, расставляла их в вазы…

— Ах, нет? Вы хотите знать, понравится ли нашим духам кабинет нового состава? Знаете что, приготовьте материал, а потом покажите мне. Если мне подойдет, я подпишу. Ладно! А шапку дадите такую: Роза Мельроз, несравненная Джоконда, не желает хранить для себя одной секрет своей молодости и т. д. и т. п. В конце концов вы за это деньги получаете! Мне сегодня никто не звонил?

Вопрос был адресован доктору. Он поморщился. Звонили. А кто? Твой художник… Роза расхохоталась.

— Надеюсь, ты не ревнуешь к Бебе? — Нет, он не ревнует к Амберьо, к этому преклонному старцу. Но все-таки…

— Выходит, я зря вас ждал?

Дюпюи покусывал усики, что просто действовало Розе на нервы.

— И да и нет… во-первых, вы, мой милый, видели меня! И к тому же вы журналист! Знаете, идите-ка оба пообедайте вместе, мне до начала спектакля столько еще нужно сделать! Я есть не буду… Э, нет, дружок, не строй такой страшной физиономии. Иди обедать со Стефаном и оставь меня одну хоть на полчаса. Ты только представь себе, что я с таким вот лицом выйду на сцену, появлюсь среди голубых декораций! Увидимся в театре…

Маленькая площадь перед театром «Монмартр» была освещена не особенно ярко; там было холодно, но зато сухо под ногами. Когда Декер и Дюпюи подошли к театру, они увидели, что на площади происходит подозрительное движение: какие-то молодые люди собирались кучками, что-то выкрикивали, размахивали тросточками. Доктор встревожился. Клака! А вдруг это заговор против Розы! Стефан подцепил одного из демонстрантов. Оказалось, это собрались друзья Поля Дени, которые не выносили Кокто, но так как стало известно, что они собираются ошикать пьесу, их не пропустили в театр. Вот они и бушуют у подъезда. От толпы отделился Поль Дени в сопровождении какого-то низенького толстячка, он заметил Декера и бросился к нему:

— Доктор! Это же глупость! Мы честно купили билеты! А нас выставили прочь. Скажите мадам Мельроз…

Доктор пожал плечами. Разве они не понимают, что их намерение стало известно.

— Это неслыханно, — орал во всю глотку Поль Дени. — Стыд и позор! Закрывать дверь перед поэтами! — Потом добавил вполголоса: — Вы же знаете, что мы не собираемся освистать мадам Мельроз… скажите ей это…

— Те-те-те, дорогой Дени… Увольте от таких поручений… Я увижу Розу только в антракте…

— Послушайте, доктор, прошу вас, устройте хоть меня. А то мне придется торчать здесь и ждать выхода, чтобы набить морду Кокто…

— Ого, какой прыткий!

— Я обязан это сделать, не думайте, что это так уж весело… но другие просто не поймут, если я не набью ему морду, никто не поймет, даже Фредерик…

— Я лично не возражаю, — отозвался доктор, — обратитесь к Мэри… Она устроит это лучше меня…

Услышав имя Мэри, юноша помрачнел.

— Как, разве вы не знаете? Ну, словом, Мэри и я… мы разошлись… — Он так удивился неведению доктора, словно речь шла о сформировании нового кабинета. — Поэтому-то я и должен… обязательно должен… — Поль украдкой взглянул в сторону Стефана. Тот не понял значения этого взгляда.

— Стефан Дюпюи, — представился он, — мы с вами встречались в редакции «Ла Канья»…

Поль сухо поклонился и отвел доктора в сторону.

— Я должен вам все объяснить. Вы можете оказать мне огромную услугу… Со мной случилась просто невероятная история… Я влюблен…

— Поздравляю!

— Благодарю, только не издевайтесь, пожалуйста. По-настоящему влюблен. Чудеснейшее чувство. Я все бросил — старуху, учение, океанографический институт, домашних… Мы собираемся укатить из Парижа… Anywhere out of the world![7] Но только, только… остальные…

— Какие остальные? Ведь вы же все бросили!

— Да, бросил, бросил все, но только не поэзию, не друзей, не наше движение… это тоже как любовь, тут не имеешь права шутить! А вот они… они не понимают… они не верят, что я всерьез… ведь вы их сами знаете. Деспоты. Вечно сомневаются в тебе, воображают, что ты переметнешься… А теперь еще эта самая пьеса Кокто. Скандал! Напрасно мадам Мельроз… Надеюсь, вы понимаете, кто за всем этим стоит, кто платит! Чудесно. Ну, так было решено, что мы придем сегодня вечером, провалим пьесу, пусть нас всех хоть в каталажку упрячут, хоть убьют. А тут еще я влюбился. Завтра уезжаю. Целая драма. В кафе, в шесть часов. Менестрель устроил мне очередную сцену! «Больше тебя видеть не желаю! Мы все против тебя кампанию поведем, и я про тебя все скажу, не постесняюсь!» Не думайте, что я их боюсь. Просто я не желаю с ними ссориться. Со всеми моими друзьями. И самые мои близкие приятели против меня. Мой лучший друг, Жан-Фредерик Сикр, композитор. Он считает, что Менестрель прав… Они, знаете ли, все идут за ним! Даже представить себе нельзя, какое Менестрель имеет на них влияние! Вот я и подумал: ну ладно, сегодня вечером я рискну всем; завтра я уезжаю, но зато сегодня вечером… и вот нате-ка, нас не пускают!

На площади перед театром останавливались машины. Из такси вышло несколько человек. У входа их стала теснить, правда осторожно, группа молодых людей. Вдруг физиономия Поля Дени, отличавшаяся почти неестественной подвижностью, приняла столь странное выражение, что доктор невольно оглянулся.

— Ах, доктор! Почему вы стоите здесь с этим молодым человеком? Идемте скорее, Роза нас ждет в ложе.

Это была Мэри де Персеваль в своих знаменитых шиншиллах. Куда только делась вся бойкость Поля Дени.

— Мэри… — прошептал он.

— Ну, что еще? — спросила она. — Вы просто молокосос, хам, мне не о чем с вами говорить! — Она потащила за собой Декера. Менестрель, долговязый малый, закутанный в кашне, с тросточкой в руках, которую он держал за середину, словно намереваясь уложить одним махом всех и вся, в сопровождении троих приятелей, удивительно непохожих друг на друга ростом и телосложением, бросился между Мэри и Полем, не смущаясь, что Дени чем-то занят, с кем-то разговаривает.

— Что же это такое, — негодующе загремел он. — Почему мы здесь торчим, а? Это, должно быть, Кокто для смеха подстроил! Ты нас выставил на всеобщее позорище! Да, да, на позорище!

Из-за плеча Менестреля выглядывал тот самый толстячок, что еще так недавно разгуливал с Полем Дени. Это и был Фредерик, второе «я» Поля, маленький, кругленький, с выпученными, как у рака, глазами. Поль протестующе воздел к небесам руки. Звонок, объявляющий о начале спектакля, и в неестественном свете фонарей — толпа знакомых друг с другом мужчин и женщин, журналисты, словом, так называемый «весь Париж». У входных дверей раздался скандированный крик. Слов, однако, нельзя было разобрать. Но по команде Менестреля его молодцы снова дружно крикнули что-то. Сам Менестрель свирепо размахивал тросточкой, чуть не задевая опаздывающих зрителей. Кашне бурно развевалось по ветру. Его дружки выкликали что-то хором. И вместе с ними надрывал грудь Поль Дени.

— Что это они кричат? — спросил портной Шарль Руссель у миссис Гудмен, с которой он столкнулся у входа.

— Представления не имею. По-моему: «Да здравствует Бодлер!»

— При чем тут «Да здравствует Бодлер!»

— А я почем знаю?

— Несчастный Бодлер, — вздохнул портной, — хорош бы он был в этой компании. Впрочем, такова молодость… вот именно… вот именно…

Внезапно раздался невообразимый шум. Люди бросились врассыпную. На площади началось столпотворение. Группе Менестреля пришлось отступить под неожиданным натиском полиции. Кто ее вызвал? Никто, мало ли кто. У театрального подъезда показался контролер во фраке. Дени несся как вихрь и чуть было не сбил с ног Русселя. Портной испуганно схватил его за локоть.

— Ах, это вы, молодой человек? Да что это с вами? — В свалке Поль заработал здоровый синяк, из носа у него текла кровь. Руссель не мешкая потащил его за собой в маленькое кафе напротив театра.

Остатки армии Менестреля вели на площади бой. Руссель взглянул на Дени с оттенком восхищения. Поэт задыхался, в драке с него сорвали воротничок, на галстуке расплывались пятна крови.

— Такова молодость… вот именно… вот именно… Вы не согласились бы написать для меня небольшую заметочку о сегодняшнем вечере… для моего книжного собрания, согласитесь, вечер довольно-таки любопытный… вот именно… вот именно… У меня как раз имеется рукопись этой пьесы… я приобрел ее у Кокто. Вот я и переплел бы пьесу вместе с вашей заметочкой… Это представляло бы значительный интерес… вот именно… вот именно…

Поль Дени исправлял погрешности туалета. Он заказал рюмку коньяку. Вдруг ему в голову пришла какая-то мысль, и он круто повернулся к своему собеседнику:

— Мосье Руссель…

— Что, голубчик?

— Мосье Руссель, сейчас я переживаю странный, удивительный период… я вас не искал… но поскольку вы здесь… то…

— Ну?

— Вы можете оказать мне очень, очень большую услугу. Так вот, мосье Руссель, я влюблен.

Лицо портного выразило живейшее внимание.

— А не сесть ли нам с вами по-настоящему? Вот сюда… Ну, выкладывайте вашу историю…

По площади торжественно проследовали полицейские, уводя с собой двоих демонстрантов. Один из них был тот самый толстячок с выпученными глазами, композитор Жан-Фредерик Сикр, закадычный друг Поля.