Орельен. Том 2

LXVI

Он бежал за ней. То ли сердце ее билось слишком сильно, то ли она поняла тщетность своего бегства, или вдруг осознала всю нелепость, безумие своего поведения? Так или иначе, она остановилась и стала ждать, еле переводя дух, прислонясь спиной к земляному откосу, идущему вдоль тропинки.

Орельен приближался к ней, он видел, как судорожно подымается ее грудь, видел мелкие капельки пота, проступившие на висках, ее испуганно поднятое лицо, закинутую назад голову и белокурые волосы, сбившиеся в бегстве на сторону! Видел, как медленно подымаются и опускаются ее веки, видел синие круги под глазами, придающие взгляду еще более тревожное выражение, и это дрожание полуоткрытых губ, обнаживших стиснутые, очень белые, мелкие кошачьи зубы… Он остановился. Он стоял рядом с ней, был на целую голову выше ее. Никогда еще он не видел ее такой — в простом летнем наряде: в простенькой бежевой юбочке и желтом джемпере. Каждый слышал тяжелое дыхание другого. И оба молчали.

Первой заговорила она, бессознательно повинуясь женскому инстинкту самозащиты:

— Ах, вот как, значит вы меня преследуете, шпионите за мной…

— Клянусь, — запротестовал было он.

Но Береника не дала ему договорить:

— Не смейте клясться…

— Но, Береника, ведь это чистая случайность.

— Случайность! Смешно даже слушать…

Береника первая овладела собой, теперь она вела игру. Она спутала все карты. Если бы она сделала еще шага три, он схватил бы ее в свои объятия. Он пустился в бессвязные объяснения.

— Это невероятно… вы правы… немыслимо, но это случайность… счастливейшая случайность… я ничего не знал, представления не имел… Я просто привез на своей машине к Клоду Моне дядю Блеза и Розу. Роза давно хотела его посетить… увидеть… Дядя ей обещал много раз. А Роза столько слышала о Клоде Моне от Шарлотты Лизэс… Роза говорит, что Шарлотта — самая великая актриса нашего времени… Сейчас они там, в доме. Я не хотел навязываться… Моя роль самая скромная — я их только привез сюда на машине. И бродил по саду, когда вдруг…

В конце концов какой смысл ему лгать? Но самое главное было не потерять своего превосходства над ним. Поэтому она прервала его бессвязное повествование.

— Допустим, что это правда… но откуда вдруг такая интимная дружба с мадам Мельроз? Насколько я вас поняла, речь шла именно о ней? — Береника тут же прикусила язык. Последняя фраза могла прозвучать ревнивым упреком. — Какая, впрочем, разница! — добавила она. — Мадам Мельроз или Симона!

Но и эта уловка оказалась не особенно удачной. Даже Орельен почувствовал это.

— Береника… Береника… — произнес он. — Почему вы от меня убегаете? Вы ведь еще любите меня.

Она подняла на Орельена глаза. И на лице ее был написан такой неподдельный страх, что Орельен, не поняв его причины, поспешил ее успокоить:

— Я вас не трону, Береника… Скажите только, что вы меня еще любите…

Не его она боялась, а себя самое. Она была как затравленное животное. Словно в силках, билась она в хитросплетениях собственных уловок. Слишком хорошо знала, что любит его. Сейчас эта любовь господствовала надо всем, была единственной опасностью на свете… тот, кого любишь, это противник, грозная сила, мужчина. Береника уже не владела собой, она была лишь женщиной, лишь воплощением инстинктивной женской уклончивости…

— Зачем вы сюда явились? Разве я вас звала? Значит, вы не хотите оставить меня в покое?

— Клянусь вам, Береника!..

— Только клясться и умеете… Неужели вы не видите, неужели не понимаете, что произошло: все изменилось, все порвалось.

— Это невозможно… Можно ли быть такой нечеловечески жестокой? Как вы можете меня терзать из-за одного вечера, из-за одной ночи, одной злосчастной ночи, встречи с девушкой, за то, что я, я был пьян, наконец, и несчастен?

— Нет… вовсе не из-за той девушки… если бы только нас разделяла одна эта ночь…

— О, значит, вы меня все еще любите? Вы меня простили?

Береника отрицательно покачала головой. Теперь уж и его охватил страх.

— Но в чем же тогда дело? Что иное могло нас разлучить? Я просто теряюсь в догадках…

— Вовсе не та ночь, — произнесла Береника, — а жизнь… Все дни и все ночи, истекшие после Нового года… Мои дни, мои собственные ночи…

— Что это значит? Вы говорите бессмыслицу, Береника!

— Мои дни, мои собственные ночи… Да, я вас простила, простила вашу слабость, ваше предательство… Но я… но, если бы вы даже простили мне, это ровно ничего для меня не изменило бы…

Орельен хотел взять ее за руку, привлечь к себе, он смутно чувствовал, что в недоговоренных уклончивых фразах было нечто большее, чем обычный коварный маневр, к какому так охотно прибегают женщины, нечто большее, чем петляние, подсказанное первобытным страхом. Но в эту минуту их оглушил шум, обдало облаком пыли.

— Осторожнее! — крикнула Береника.

Орельен отскочил. Мимо них пронесся мотоцикл, управляемый молодым человеком в каскетке, — в стиле английских иллюстраций, — он весело помахал Беренике рукой и что-то крикнул. Береника принужденно улыбнулась, но лицо ее выразило досаду.

— Это ваш знакомый? — спросил Лертилуа.

— Да… ужасно неприятно… бог знает, что он может подумать… мы здесь одни… стоим и спорим.

Орельен опешил. Из слов Береники явствовало, что здесь, в Живерни, у нее была своя, особая жизнь, были люди, с которыми она встречалась, чем-то связана… Он не представлял себе ее жизни, он воображал, что она живет одна здесь, где им привелось встретиться… Он не мог знать, что этот мотоциклист был просто Вангу… и этот мотоциклист поднял целый вихрь недоуменных вопросов…

— Вы сами видите, что разговор между нами невозможен, — сказала Береника.

Новая хитрость. Она сумеет унести с собой свою тайну. Далеко до нее было Орельену. Но когда первое смятение прошло, он вдруг вспомнил ее слова, сказанные еще до появления мотоциклиста:

— Как это вы сказали… что для вас ничего не изменилось бы… а что должно измениться для вас?

Береника растерянно моргнула:

— Я не помню, что говорила.

Загнанная в ловушку, сдав позиции, она пыталась теперь хотя бы выиграть время. Она действовала без плана. Не знала, что хотела сказать. Не знала, хотела ли солгать. Теперь преимущество явно перешло к нему.

— Где вы живете? Быстрее идите домой и собирайте вещи. Я увезу вас туда, где вас никто не знает, где вам не помешают никакие мотоциклисты… Туда, где вы сможете свободно сделать выбор… там мы вместе решим, как нам устроить жизнь…

— Нет, никуда вы меня не увезете.

Эти слова Береника произнесла таким твердым тоном, что Орельен совсем растерялся.

— Почему? — пробормотал он. — А кто мне может помешать? Кто?

Береника заколебалась. Она чуть было не сказала: «Мой любовник». Но эта вызывающая фраза не сорвалась с ее губ. И, кроме того, ей было стыдно. Однако в чем ее преступление? Ну хорошо, у нее есть любовник, что же из того? И она ответила только:

— Я сама.

После этих слов воцарилось молчание. Над их головой назойливо жужжали мухи. За деревьями послышался пронзительный вопль баржи. Оба одновременно подумали о Сене. Об этой роковой Сене, идущей через всю историю их любви.

— Лжете, — сказал Орельен, — вы мне лжете… Почему вы мне лжете, Береника?

Она затрепетала всем телом. Она жила во власти неотступного образа реки, утопленников. Каждый день Поль осведомлялся у четы Вангу: «Как вода, еще не нагрелась, рано еще купаться?» — и это ее почему-то раздражало. Перед глазами Береники проплыли круги, расходящиеся вокруг тела пловца. Она закрыла глаза и сказала:

— Орельен, я здесь не одна…

Сначала он просто ее не понял. Ну и что из этого? Береника медленно покачала головой. Она почти все время качала головой. Как? Люсьен? Не Люсьен? Молчание длилось, оно было неподатливо, как туго рвущаяся материя. Лертилуа уныло смотрел на булыжники дороги. Он отказывался понять до конца то, что она ему только что сказала. Слова ее упорно держались в тяжелом весеннем воздухе, как упорно нарастает боль в виске. Небо потеряло свой лазурный оттенок, его окутала желтоватая дымка, и трудно было даже сказать, когда оно утратило свою синеву. Солнце клонилось в ту сторону, куда уходила Сена… Сквозь деревья, расступившиеся у бухты, виднелись поля, пригорки, далекие рощицы. Орельен хотел было спросить: «Кто он?» Но эти слова застряли у него в горле. Он еще не совсем верил в существование этого «кого-то», в свою непоправимую беду и поэтому не особенно старался представить себе эту беду в облике мужчины. И он спросил другое:

— А… вы его любите?

Теперь Береника тоже подняла глаза к вдруг вылинявшему небу. Все вокруг было пропитано невыносимо удушливой влажностью. О, слишком уж много он от нее требует. Она не могла ответить на вопрос Орельена «нет». Как посмеет она произнести это слово? Она не имеет права сказать «нет» Орельену, именно потому, что Поль верит в ее любовь. Она стала жертвой этой честной игры и не видела ее нечестности. Прежде всего — в отношении самой себя. А еще она боялась презрительной улыбки, которая тронет губы Орельена, когда он выслушает признание, что она не любит того, с кем уехала из Парижа… И так как произнести «да» было легче, чем «нет», она сказала «да» и потупилась.

В эту минуту раздался крик: «Орельен! Орельен!» — и в саду Клода Моне началось какое-то движение, мелькнуло светлое женское платье, силуэт мужчины… Роза и Блез прощались с хозяином дома.

— Ваши друзья вас зовут… Я не хочу с ними встречаться… Прощайте, Орельен!

Он глядел ей вслед. Она старалась идти не торопясь, нагнулась, сорвала травинку, исчезла за поворотом дороги… Она любит, она сама сказала, что любит… Кого же? Ему захотелось крикнуть: «Кто он?» Но он стоял, как пригвожденный к месту этим нежданным, немыслимым признанием. Она солгала, конечно, солгала. Нет. Не солгала.

— Что с вами, дорогой? — спросила Роза. — Почему это вы обратились в соляной столб? Кого-нибудь встретили? По-моему, я заметила…

— Нет, вы ошибаетесь, — ответил Орельен. — Я к вашим услугам. Возвращаемся в Париж?