Парад планет

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Что вы скажете про Хому, который до сей поры будто и не тихо ходил и не жидко замешивал, а теперь еще пуще припустил и еще гуще замесил? Про Хому, который не брал чужого — и не боялся ничего такого, потому что имел глаза-меру, душу-веру, а совесть-поруку? Что правда, он и теперь будто бы не полез за чужим, чтобы не утратить свое, помня, что на чужом не наживешься, но ведь, если поразмыслить, никто до сей поры в Яблоневке свою голову под мышкой не носил. Конечно, всякие времена бывали на Подолье, при ордынцах или при ляхах не одному яблоневцу пришлось не только с головой своей распрощаться, а и с белым светом, и когда с фашистами воевали, тоже не жалели голов, но ведь тогда клали свои головы во имя великого и святого дела!

А что же тут? А тут яблоневский колхозник, скотник, старший куда пошлют, прозванный в народе грибком-боровичком, перед старой бабкой на лугу снял с плеч свою буйную голову и спрятал под мышку! Перед старой бабкой! Зачем? Чтобы удивить? Но ведь она, старенькая, уж так наудивлялась за свою жизнь, что никаким безголовьем ее не удивишь.

Много всякой чепухи болтали в Яблоневке про похождения грибка-боровичка с головою под мышкой, трудно отличить, где тут правда, а где выдумка. Потому что в этой истории правда кажется удивительней выдумки, а выдумка похожа на обыденную правду, тут правда, как видно, будет еще похлеще выдумки.

Хома шел себе стежкой по лугу, нес голову под мышкой, потому что кто б еще согласился его голову нести, а с головою, видно, что-то сталось. Еще бы не сталось! Какие-то там шарики зашли за ролики или, может, наоборот, ролики зашли за шарики, только голова не молчала, а беспрерывно болтала:

— Эге ж, весьма важно также знать, что во всех частях нервной системы рядом с собственно нервными элементами существует еще один вид ткани, которая родственно близка распространенным во всем организме тканевым соединениям, известным под названием соединительной ткани.

Голова под мышкой грибка-боровичка выдала эту научную тираду вовсе не голосом грибка-боровичка, а голосом какого-то высоколобого профессора, выступающего с кафедры перед студентами Оксфордского колледжа или Донецкого госуниверситета. Но вдруг фраза оборвалась, губы аппетитно шлепнули, будто голова облизывалась после вкусной колбаски, зубы хищно клацнули, а глаза изменили выражение — теперь это был взгляд не профессора университета, а какого-то диктора телевидения или лектора общества «Знание»:

— Как и раньше, хитростями заманивали верующих в храмы. В историю вошел дерзкий подвиг монахов монастыря Сен-Медар. Святые отцы заметили, что количество прихожан этой обители катастрофически падает, доходы снижаются, казна пустеет. Необходимо было что-то предпринять. Римские братья-монахи прониклись сочувствием к тем, кого постигли бедствия и невзгоды, предложили взять напрокат тело святого Себастьяна…

Значит, грибок-боровичок идет себе стежкой по яблоневскому лугу, птицы поют, солнышко светит, а он держит под мышкой голову, а голова разговаривает. Конечно, раз уж голове дан язык, то язык молчать не обвык, да еще такой язык, к какому грибок-боровичок привык. И уже, глядишь, опять лицо переменилось, глаза переиначились, губы по-иному шевелятся. Гай-гай, кто б еще мог выдумать лучшую для себя жизнь, чем вот так идти по цветущему лугу и слушать свою голову, а ведь она под мышкой, видите ли, вовсе не так разговаривает, как на шее. На шее она, глядишь, и глупость какую-нибудь изречет, потому что иногда в голове такое рождается, что и лопатой не выгребешь. А под мышкой — только мудрое, только ученое, да ведь еще и на всякие голоса, которые, кажется, за Хомою раньше не водились, вот что значит дай только волю голове! Хоть и под мышкой, а все ж таки воля…

Пока Хома шел лугом и голову свою слушал, вся Яблоневка от этой перепуганной бабки проведала, какая оказия приключилась со старшим куда пошлют. А проведав, ничуть не удивилась, потому что с ним еще и не такое случалось. Фуражир Илько Дзюнька, что попался навстречу грибку-боровичку возле плотины, поразился не столько тому, что встретил безголового Хому, сколько тому, что безголовый Хома до сих пор не на ферме около скотины, а солнце вон уже как высоко!

— Да я вот охромел на одну ногу, только не знаю, на какую, — отвечает старший куда пошлют. И спрашивает у Илька Дзюньки: — Слушай, ты голову купить не хочешь?

— Голову? — переспросил Илько Дзюнька. — Да голова моя такая дурная, что от нее одно горе ногам… Сколько же ты за голову хочешь? А то я не слыхал, в какой цене теперь головы на базаре.

— Головы на базаре во всякой цене, да и базар на базар не приходится. На каком базаре и дешевле, а на каком и дороже, где продают головы на штуки, а где и на вязанки. Хорошо, если на совестливого попадешь, тот совестливый не станет драть лишнюю копейку и отпустит свой товар по настоящей цене. А я совестливый из совестливых, тебя дурить не стану, чтоб себя не надуть.

— А хоть умная голова? — спрашивает фуражир.

И в этот момент голова под мышкой у грибка-боровичка отозвалась:

— Ха-ха, на этом свете следует быть не очень сладким, чтоб тебя не проглотили, и не очень горьким, чтоб тебя не выплюнули.

— Видать, мудрая голова! — подивился услышанному Илько Дзюнька.

— А я что говорю? Что попало тебе не продам, — заверил старший куда пошлют.

И, хмуря мохнатые брови, голова опять отозвалась:

— Естествоиспытатели, которые жили до Аристотеля, считали, что движение происходит в пустоте и что пустота — это место, в котором отсутствует тело.

— Что она говорит? — не понял фуражир.

— Никак про Демокрита говорит, — догадался Хома.

— Кажись, — не стал спорить и фуражир.

Голова все болтала, ибо ей, как говорится, субботним стежком не надо шить для спеху, а фуражир Илько Дзюнька и грибок-боровичок слушали, стоя около плотины. Почему бы и не послушать такую находчивую, такую славную голову, как то рябое, что в магазине дорогое?

— Товар, может, и справный, вот только не слишком ли болтливый? — промолвил Илько Дзюнька. — Видать, останусь я все же при своей голове, Хома. Своя привычней и для меня, и для людей. Это ж в селе все удивятся, что напялил такую мудрую голову, еще, глядишь, и до греха доведет, а со своей спокойнее, надежней.

— Ведь нигде больше такую не сыщешь! А я и прошу недорого, по-божески. Но пойми, Илько, не могу ж ее отдать за бесценок, ведь засмеют… Может, посоветуешь, кому продать?

— Поспрашивай людей, Хома, на всякий товар есть свой покупатель.

Старший куда пошлют был из доброхотов, а не из тех скупердяев, которые улягутся на своем добре и клыки скалят, никого не подпускают. Снявши голову с плеч, должен же он ее кому-то продать, потому что где ж ты еще такую голову сыщешь! Да в ней столько ума заложено, что хоть пальцем бери и на хлеб намазывай. И пусть бы Хома просил дорого, так ведь нет, по-божески цену правил, потому что кто ж захочет свое добро за бесценок уступить?

В тот день он таки побегал по Яблоневке со своей головою, словно дурень с писаной торбою, он таки хотел кого-то осчастливить, да вот беда: все отказывались от такой мудрой головы! Еще бы, может, какой-нибудь яблоневец и взял ее, почему бы и не взять про запас, который карман не тянет, мало ли что может понадобиться в хозяйстве. Но стоило лишь голове под мышкой у грибка-боровичка подать голос, стоило сыпануть одну-другую пригоршню обильной, драгоценной народной мудрости, как покупатели расходились. Мол, хотя одна мудрая голова и стоит десяти дурных, но ведь сколько и мороки с нею, сколько хлопот! Со своей проще и надежней! Своя думает по-своему!

Так вот, хоть фуражир Илько Дзюнька и заверил грибка-боровичка, что на всякий товар найдется свой покупатель, на мудрую голову охотников не нашлось. Да еще на такую говорливую. Да еще на такую, что не скрывает свою мудрость, а носится с нею, будто кот с салом. Ей бы затаиться, помолчать с задумчивым видом, и глядишь — приняли бы ее за обычную голову, кто-нибудь, может, и взял бы ее, теперь бы сидела на чьей-нибудь шее, крутилась туда-сюда, командовала чьим-то телом, хозяйничала б в чьей-то хате, лезла бы целоваться к чьей-то жене. А когда в голове так много ума — не всякая шея ее выдюжит, и вот и приходится оставаться под мышкой у хозяина, старшего куда пошлют.

Так ведь до чего додумался Хома? Ну, ладно, раз уж вам жаль ломаного рубля за мудрую голову, то берите ее за бесценок! И положил свою голову на зеленую травку неподалеку от кладбища, потому что не бывает такого, чтоб никто не подобрал оброненного добра. В Яблоневке ведь как? В Яблоневке не успел потерять, как уже нашли и подобрали! Поэтому возлегла голова грибка-боровичка на зеленой мураве, а сам грибок-боровичок примостился неподалеку в тени ясеней и кленов с таким видом, будто они с той головой и не родные вовсе. Остановится какая-нибудь бабка или дядько, послушают минутку, что голова на мураве изрекает, и дальше идут своею дорогой, потому что у каждого работа, у каждого свои заботы.

А у грибка-боровичка сердце от огорчения сжимается, ибо где еще им найти такую голову, как у него? Ведь всего-то и делов, что нагнуться и поднять! Махнул Хома от досады рукой, подошел к своей голове, а голова горьким взглядом смотрит на него и говорит посеревшими от пыли губами:

— Вспомни, Хома, что сказал Гельвеций, французский философ-материалист восемнадцатого столетия. Он говорил, что на земле нет ничего более достойного, чем разум!

— А и то, — соглашается грибок-боровичок. — Ибо что такое разум? Разум — это как бы Гриц за волами, Гриц и за дровами, это как бы и сюда Никита, и туда Никита.

— Так что, Хома, не теряй разум! Такая голова тебе еще самому ой как понадобится.

— Без головы — как без рук, — согласился старший куда пошлют, нагибаясь и беря свою голову опять под мышку.

— Что рука, то не голова! Как ты, Хома, без головы шепнешь глухому и подмигнешь слепому?

— А что голова, это ж не руки! Если б я был без рук, как бы свою голову под мышкой носил?

Так любо-дорого разговаривал возле кладбища старший куда пошлют со своею мудрой головою, потому что где еще во всей Яблоневке он мог найти достойнейшего собеседника? Хома смеялся, обращаясь к голове, а голова ему зубы скалила, а уж как лукаво они подмигивали друг другу!

Вот так болтая, смеясь и подмигивая, добрался наконец грибок-боровичок до фермы. Попробовал было взяться за вилы, чтоб навоз вычистить из-под коровок, а как ты возьмешь эти вилы, когда голову под мышкой держишь? Все таки мешает в работе голова, что бы там ни говорили, без головы таки лучше. Ну судите сами, Хома ту голову и так приспосабливал, и сяк, не выпуская ее из рук, а все равно вилы не удержишь в одной правой или только в левой — надо двумя крепко браться.

Намаявшись и измазавшись, Хома до чего додумался? Додумался до того, до чего кто-нибудь другой на его месте и не додумался бы, но если уж тебе даны мозги, то мозгуй сам. Вот он и взял свою мудрую голову и поставил обеими руками на шею, где она прежде сидела.

— Как влитая сидит! — обрадовался грибок-боровичок, который всегда радовался доброй работе.

Когда уже солнце достигло полудня, а потом и за полдень перевалило, старший куда пошлют собрался домой пообедать. Как тут у порога коровника попался ему зоотехник Невечеря. Глаза-перепела, как всегда, трепетали у него на лице, будто вот-вот взмахнут крыльями и полетят в белый свет. И смотрел Невечеря с таким дерзким подозрением, словно видел человека, который, скажем, никогда не ест женатого борща.

— Значит, так, Хома… Где-нибудь дома, возле своей жены, чтобы никто не видел, и можно… Твой дом — твоя крепость. Но к скотине обязан приходить с головою!

— Тот еще не родился, чтоб всем пригодился.

— А если каждый захочет так, как ты? Оставил себе голову дома, чтоб отдыхала, а сам на работу в колхоз без головы! Или в бухгалтерию! Представь себе: автобусом управляет шофер без головы! Или в магазине торгует продавец без головы!

— А что ж, кому как нравится…

— Не положено, вот! В каждом деле должна быть голова, и ты дурной пример людям не показывай. И нечего делиться со всеми своей головой — самому тебе еще пригодится. И не смотри так, будто и глазами пиво не пил, и в дурном не замешан, у тебя руки хоть и золотые, зато хитрости полна мошна… Значит, Хома, чтобы завтра явился к скотине на ферму с головою. Где это видано, чтоб человек сам у себя голову украл — и другому отдал, да еще и не попался на горячем?