Парад планет

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Поужинав, поговорили мирно про всякую всячину: про кур, коровку, про то, что крот на грядках лука изрыл землю, надо бы завтра с утра пораньше выйти на него с лопатой. И уже когда напала зевота на обоих, уже когда укладывались спать, Мартоха сказала, что к ним в поле приезжал сегодня зоопарк. Так и сказала Хоме:

— К вам Икара привозили на ферму, чтобы помогал, а к нам в звено на свеклу доставили целый зоопарк. Мы себе пропалываем свеклу, а нам всяких зверей показывают. Солнце в небе играет, вовсю припекает, но даже и самые ленивые, Хома, старались! Хорошо трудились в поле даже те, что пять дней ничего не делают, а шестой отдыхают, и те, у кого никогда за ухом не свербит, и те, что работают, как себе в убыток. Что за зоопарк, что за звери! Ни у кого в руках мотыга не стыла, никто не хотел вести к волку коровку, чтоб не болела головка…

В отдельной клетке в открытом кузове автомобиля показывали откормленного серого, про которого можно было б сказать, что он в клетке смирился не хуже волка, если бы сам не был волком. Серый поглядывал на яблоневские поля, будто кошару высматривал, или же хотел приголубить какую-нибудь яблоневскую кобылу — оставить хвост и гриву, или же хотел с каким-то конем погулять вдвоем, чтоб тот конь домой не вернулся. Мартохино звено смотрело на серого в клетке и думало: «Такой славный, отъевшийся на казенных харчах, если б позвал козу в дерезу — коза пришла бы!»

Да что там волк, да что там серый!.. Знатный зоопарк приехал к яблоневским свекловодам с птицами, зверями и гадами такими, каких до сей поры в этих краях и не видели. Видели сегодня в поле сибирского козерога, голубую гну, что живет в африканских саваннах, винторогого козла. Для показа на яблоневских полях специально отловили в Африке скотину, которая называется ватусси, а также антилопу канну, бегемота, белого носорога.

— Ой, Хомонько дорогой, поглядел бы ты на двугорбого верблюда или бизона, кафрского буйвола или гривастого барана, ламу или оленя Давида, дикого кабана или благородного оленя — и почувствовал бы себя не той тещей, которой пришлось зятевых детей качать, а был бы ты тот Хома, что не без ума: не бьет жену — бьет тещу. А еще в больших железных клетках на свеклу привезли много других чудных зверей, чтоб приохотили к труду и тех, которые любят три дня отдыха, а день праздника, и тех, что любят «у неділю по шавлію, в понеділок по барвінок, а в вівторок снопів сорок, а в середу по череду, а в четвер по щавель, а в п'ятницю по дяглицю, а в суботу — на роботу». Среди тех зверей полагалось бы назвать долгошеих жирафов, зебру Гранта, коня Пржевальского, европейскую лань, гуанако, лосей, антилопу Нильгау, слона, тапира, дикобраза, осла, туркменского кулана, полосатую гиену, гепарда…

Но больше всего понравился Мартохе амурский тигр, эге ж, тот тигр, которого занесли в Красную книгу, потому как их осталось немного.

— Давай, Хомонько, подумаем, порадуемся тому, как теперь заботятся о простом яблоневском колхознике. Хоть тот тигр и редкостный, хоть его и занесли в Красную книгу, а все ж таки нашли прекрасного зверя, чтобы привезти в «Барвинок». Мол, смотрите, бабоньки, — и пусть растет ваше трудовое рвение и энтузиазм, еще с большей охотой пропалывается бурьян на полях.

А кто из звена хотел, тот мог и погладить амурского тигра, протянув руку сквозь железные прутья клетки. Тигр мурлыкал, жмурил золотые глаза, переворачивался на спину и дрыгал лапами. Но не каждый сподобился погладить тигра, лишь передовики, лишь те, кто исправней всех трудился на свекле. Скажем, Мартоха погладила его по шерсти и против шерсти, тигр мурлыкал удовлетворенно, а когда хотела погладить его Одарка Дармограиха, то агроном оттеснил ее, сказав, что хотя она теперь и старательная колхозница, да только все же из недавних спекулянток и пройдох. Да и, мол, у Одарки Дармограихи отец с матерью не из бедняков-неимущих, потому-то ей и нельзя гладить амурского тигра.

А еще в том зверинце не обошлось без рыси и ягуара, без льва и даже без обыкновеннейшей лисицы, хотя, казалось бы, какой тут может быть энтузиазм от лисицы, которых и по яблоневским буеракам хватает. Весело посмеялось звено Мартохи над яванскими макаками, над обезьяной-гусаром, черным мохнатым павианом, гамадрилом и еще над макакой-лапундером. Кое у кого проснулась настоящая любовь к экзотическим птицам — розовому пеликану и кудрявому пеликану, к африканскому утконосу и азиатскому утконосу, к американскому фламинго и шлемоносному казуару, к эму, нанду и квакве. Были в зверинце черный лебедь и лебедь-шипун, каролинская утка и кондор, беркут и стервятник, венценосный журавль и красный ара, кубинский амазон и синелобый амазон, белощекий бананоед и береговые ласточки. Правда, береговые ласточки ничем не отличались от яблоневских, так что пробудить трудовой энтузиазм тоже вряд ли могли. Зато, например, китайский аллигатор или слоновая черепаха, кавказская агама или медноголовый щитомордник, стройный удав или серый варан, среднеазиатская кобра или амурский полоз поражали зрителей — при виде их с воодушевлением кидались к грядкам со свеклой даже те, которые и работали бы, да им рукава мешают, и та Гапка, что хорошо жито жнет — серп и в руки не берет, и те, что обращаются к господу, чтоб не побил посконь, а побил пирожочки на кусочки.

Пока звено Мартохи работало на прополке грядок со свеклой, зверинец медленно везли за ними на машинах. А когда женщины уселись полудничать в лесопосадке, рядом с ними полудничал и зверинец. Ну, женщины ели хлеб с салом и луком, кто взял из дому вареники с вишнями и сыром, ел вареники с вишнями и сыром, пили молоко. А у зверинца свои харчи! Черного чубатого павиана, макаку-лапундера, гамадрила и гориллу кормили молодыми побегами растений, которые и не растут в Яблоневке, какими-то невиданными заморскими плодами, листьями, корой, клубнями, насекомыми, моллюсками, червяками, мелкими какими-то существами, которые жалобно пищали на зубах. Для амурского тигра и для льва резали овечек и баранчиков, в клетку белому медведю кинули живую рыбу и живехонького тюленя. Азиатский дикобраз лакомился корешками, плодами и клубнями. Хищному беркуту бросили серого зайчика — и куда тот зайчик только подевался!.. А всем этим пресмыкающимся — медноголовому щитоморднику, пестрому удаву, серому варану, амурскому полозу, среднеазиатской кобре — давали всяких мелких рептилий, птичек, невзрачных зверюшек. И эти гады не отказывались, ели с хорошим аппетитом, потому что, видно, считали, что заслужили все это от колхоза «Барвинок», раз их целый день показывали в поле для женского звена!

Конечно, ели за счет колхоза не только лев, тигр, слон, медведи, кондор, кубинский амазон, макака-лапундер или пресмыкающиеся, а и те, кто присматривал за ними. Аппетиты у смотрителей зверинца на свежем полевом воздухе так разыгрались, что куда против них кудрявым пеликанам, шлемоносным казуарам или стервятникам! Председатель колхоза Дым уж постарался для гостей, что вместе со своими зверями так вдохновили на труд звено свекловодов. Для тех, кто присматривал за пресмыкающимися, было вареное и пареное, соленое и маринованное, жареное и печеное, а про напитки и говорить нечего! Казалось бы, смотрители гадов и зверей пили на порядочном расстоянии от своих подопечных, это какой же градус был в тех напитках! Тот градус пробирал и на расстоянии, поэтому от одного лишь запаха захмелели филин, антилопа, красный ара, бородач-ягнятник. А китайский аллигатор от хмельных ароматов ошалел так, будто и в самом деле хлебнул белой, и заплакал настоящими крокодильими слезами. Обезьяна-гусар начала гусарить — безобразничать и верещать в своей клетке, кафрский буйвол затопал буйволиными ногами, словно пытался станцевать украинского гопака, конь Пржевальского долго и печально ржал. От хмеля, который носился в воздухе, все гады крепко уснули — и стройный удав, и медноголовый щитомордник, и слоновая черепаха, и вся-вся их компания. Вот чем обернулось гостеприимство благодарного колхозного правления!..

Мартоха так славно рассказывала про приезд зверинца на свекольное поле, так красочно описала уснувших гадов, что Хома вдруг тоже захмелел, у него тоже помутилось в голове, словно на минутку и он превратился в какого-нибудь гада — полоза или кобру.

— Вот видишь, как бывает, Хома, — говорила родная жена Мартоха, — кто-то пил сегодня в поле, а у амурского тигра должна болеть голова! Хорошо, человек завтра в городе найдет чем похмелиться, а что делать этой обезьяне-гусару, когда ее опять потянет погусарить?

— Или рыси? — произнес Хома. — Так, чтоб потом про нее в зоопарке все звери говорили, что рысь семь лет похмелялась, с похмелья и померла.

— Э-э, и правда, негде напиться двугорбому верблюду, так чтоб он и стежки не увидел спьяну.

— И не напьется бегемот, чтоб ему море было по колено.

Вот так искренне, по-человечески посочувствовав зверям, Хома с Мартохой вслух помечтали о таком дне, когда на уборку свеклы наведается в Яблоневку цирк — вот бы славно поработали колхозники, если бы прямо в поле перед ними выступали циркачи, да с такими номерами, каких до сих пор еще никто не видел! Или пусть бы приехал Эрмитаж — хоть и немного их, а нашлись бы любители в Яблоневке, которые захотели бы посмотреть Рембрандта, Веласкеса, Рафаэля или Тропинина. А насмотревшись шедевров, и в работе непременно бы оживились: может, в передовики по району и не вышли б, но и последних не пасли бы, это уж точно, потому что в магическом влиянии искусства на ударный труд сомневаться не приходится…

Вот так размечтались Хома с Мартохой, и хотя море их мечты казалось еще большим, чем настоящее, да из настоящего вода не годится, а из их моря мечты ох и вкусна водица — легко ею упиться…

Когда они наконец уснули, грибку-боровичку приснился крылатый Икар на колхозной ферме с вилами в руках. Крылатый Икар так исправно орудовал вилами возле навоза, что старший куда пошлют подумал не без зависти: «О, этот умелец возле речки не станет копать колодец, он про праздники не спрашивает и сорочки не латает. Такой и премии будет огребать, и дополнительную оплату, и фотоснимок его повесят на Доске почета». И грибок-боровичок во сне почувствовал, что у него за плечами свербит и чешется, из-под лопаток вырастают крылья, и вот-вот эти крылья поднимут его с кровати и унесут от родной жены…

А Мартохе снилась свекольная плантация за селом и разные звери. Они гуляли и резвились на воле — верблюды, лани, лоси, олени, кабаны, белые носороги, слоны. Они тянули к колхознице морды с умными и веселыми глазами, и голоса их будто бы складывались в песню: «Долго Хима юлила, пока хлопца обдурила… На свадьбе погуляем: дядько к маме сватается… Не женился — веселился, обженился — запечалился…» Вот так пели в Мартохином сне всякие заморские и незаморские звери, все про девиц и женихов, про ласки и таски, про ухаживание и сватанье, да и что ты с тех зверей возьмешь: они и лето просвистят в поле, и зимой работать не станут, пето-пето среди лета, придет зима — пусты закрома. Да не беда: какой-нибудь колхоз «Барвинок» их накормит…