Парад планет

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Надо сказать, что академик Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго обращался за медицинской помощью к лучшим отечественным и зарубежным отоларингологам. Отечественные ухогорлоносы успокаивали ученого, говоря, что бывает и хуже. Известно, лучше один глаз свой, чем оба чужие, известно, слепой слепому стежки не укажет, известно, слепой не видит, а хромой не скачет, но ведь у вас, Аполлон Кондратьевич, все совсем по-другому. Для вас, мол, не только две, а и одну обедню служить не станут, у вас не болит — оттого ваш язык и молчит. Вам не надо, чтобы баба ворожила, да и голову сложила. Про вас, глухого, не скажешь, что для вас ни смерти, ни черта, что вам уже свет не мил, что вам траву-мураву уже не топтать. Глухому — везде хорошо, потому как глухой — это не старой да дурной, к нему старость еще не пришла и хворей не привела, ему не надо воду жевать, когда хлеб нечем кусать.

Так успокаивали академика Козака-Мамарыго наши отечественные ухогорлоносы. Зарубежные отоларингологи тоже деликатно намекали, что глухота пройдет, когда для человека пора придет, что смерть не перебирает — всех забирает, и глухарей, и тетерь, и что глухому отроют яму не меньше, чем слепому или хромому.

Конечно, после таких разговоров с отечественными и зарубежными специалистами академик Козак-Мамарыго начинал чувствовать себя значительно лучше, порой ему даже казалось, что он может обойтись без французского слухового аппарата, будто бы подаренного марсельскими докерами. И втайне от всех он лелеял сокровенную мысль, что смерти искать не надо — сама придет, а когда смерть придет, уж тогда он наверняка избавится от глухоты!

Так вот, когда в тот приснопамятный вечер грибок-боровичок, которого никому из академиков так и не удалось одолеть в стихийном интеллектуальном турнире, пообещал вылечить слух большого спеца в области технических наук, в глазах его коллег засветилась надежда на чудо. Потому что если кто-то из них даже всю свою сознательную в науке жизнь и боролся с народной медициной, то — будем откровенны! — до конца человеческого облика не терял, где-то в неофициальном закоулке души веря в целительную силу до конца не убитой им народной медицины. Аполлон Кондратьевич принадлежал именно к таким светочам нашей науки. Он посмотрел на грибка-боровичка глазами покойника, которому забыли положить медные пятаки на веки, и сказал:

— Ладно, к черту всякие там фазовые пространства и топологическую структуру сложных органических полимеров в моем мозгу! Пока купило не притупило, покупаю, Хома Хомович, ваш товар, ибо всегда то берешь, без чего не проживешь!

Гай-гай, и этот академик под влиянием Хомы не смог не почерпнуть из сокровищницы яблоневской народной мудрости присказок и пословиц.

— Давайте, хлопцы, отойдем за курятник! — скомандовал старший куда пошлют. — Там народ нас не увидит.

Шефы без всякого понукания послушной отарой потянулись к курятнику вслед за грибком-боровичком. В зарослях дерезы остановились. За горизонт садилось солнце, с поля возвращалось, поднимая пыль и мыча, стадо коров. Лицо у Хомы было красным, будто подрумяненное закатом, И если маститый Мастодонтов-Рапальский смотрел на яблоневского колхозника как на новоявленного мессию, то у Ионы Исаевича Короглы губы дрожали в саркастической усмешке.

— Раздевайтесь! — приказал старший куда пошлют выдающемуся спецу в области технических наук.

Академик Козак-Мамарыго поначалу испуганно ухватился за полотняные штаны, крашенные бузиною, потом растерянно дернул за шнурок свою сорочку-вышиванку.

— А может, только рукава сорочки закатать? — несмело пролепетал он.

— Кто же лечит от глухоты человека, у которого только закатаны рукава? — промолвил грибок-боровичок, обращаясь ко всем присутствующим за курятником шефам, словно к своим ассистентам, и они с умудренным видом дружно закивали головами.

Увидев, что коллеги полностью поддерживают Хому, и понимая, что тут не Дом культуры, который обязывает к определенным нормам поведения, Аполлон. Кондратьевич неуклюже стянул вышиванку и передал ее в руки коллеге Короглы. За вышиванкой снял майку и уже хотел было спустить штаны, как опять отозвался старший куда пошлют:

— Кто же лечит от глухоты человека без штанов? Вы разуйтесь!

Разувшись, а также вынув из уха французский слуховой аппарат, академик Козак-Мамарыго предстал перед своими коллегами и перед грибком-боровичком не только полуголым, а и глухим. Еще в босоногом детстве его тело было татуировано всякими веселыми рисунками и изречениями, которых маститый Аполлон Кондратьевич не стеснялся разве что в присутствии своей второй жены.

— А вы чего смеетесь? — сказал старший куда пошлют, обращаясь к шефам, которые иронично разглядывали своего коллегу. — Не видели голого академика? Молчите, сякие, ибо и вы такие! Не видит сова, какая сама…

Академики послушно согнали усмешки с лиц, спрятав свою иронию поглубже, приберегая ее для другого случая. Грибок-боровичок достал из-за лацкана пиджака обыкновенную цыганскую иголку с ниткой, которую носил с собой на всякий случай: чтоб в случае надобности пришить пуговицу, залатать дырку или, может, заняться иглотерапией.

Эге ж, заняться иглотерапией. Ибо когда грибок-боровичок достал из-за лацкана пиджака цыганскую иголку, то Мастодонтов-Рапальский, Короглы, Козак-Мамарыго и другие приезжие шефы сразу догадались, что Хома непременно практикует в иглотерапии. Эта их догадка переросла в уверенность, когда тот цепкими пальцами, будто клещами, взял глухого академика за левое ухо и, выбрав какую-то невидимую точку в раковине уха, собрался уже проколоть химерную точку острым кончиком цыганской иглы. На посиневших от страха губах Аполлона Кондратьевича расползлась, словно турецкий святой на топчане, змеиная усмешка. И тогда старший куда пошлют загнал кончик цыганской иглы в правое ухо.

Лицо у Аполлона Кондратьевича стало как у того кота, который знает, чье сало съел. Усадив спеца прямо на землю, грибок-боровичок загнал кончик цыганской иголки в левую пятку своего стихийного пациента, спустя минуту с не меньшей сноровкой — в правую пятку.

Шефы с необыкновенным вниманием следили за манипуляциями народного иглотерапевта из Яблоневки, фиксируя каждый его жест, выражение глаз, мимику лица.

— Вот и все, сделала Гапка бисового батька! — весело воскликнул грибок-боровичок, вынимая цыганскую иглу из пятки Козака-Мамарыго, — не будьте таким шустрым, как медведь на ловле мух, одевайтесь и обувайтесь, чтобы народ не заглядывался.

— Да неужели? — удивленно вскрикнул Аполлон Кондратьевич, и лицо его расцвело такой неудержимой улыбкой, что если бы немного ее придержали, то лодырь поймал бы.

— Не сама пряла, кума помогла, правда? — радовался чужому счастью старший куда пошлют. — Думали, если уродилась лошадь с лысиною, то так она и пропадет?

— Слышу! — кричал за курятником Козак-Мамарыго, которому, казалось, по такому случаю было не жаль утопиться в чистой воде. — Теперь я слышу без французского слухового аппарата, подаренного марсельскими докерами!

И татуированный спец в области технических наук бросился обнимать и целовать грибка-боровичка, своей чародейной иголкой излечившего его от глухоты, от которой не могли излечить лучшие отечественные и зарубежные отоларингологи!

Что тут началось среди приезжих шефов-пациентов, мужчин в годах, а раз в годах — значит, с видимыми или невидимыми болячками и хворями! Кой-кому из них показалось, что они жизнь по ветру пустили, что они век прожили, будто в ступе истолкли, пролетели их годы, словно ветры вокруг света… Но не все еще потеряно на земле, раз им посчастливилось в Яблоневке встретиться с народным целителем!

— Конечно, такие уж наши года, что сегодня живешь, а завтра гниешь! — прочитал старший куда пошлют прозрачные мысли в головах академиков. — Не волнуйтесь, граждане, подходите по одному, да не лезьте поперед батька в пекло…

И пока летнее солнце садилось за горизонтом, старший куда пошлют занимался иглотерапией за колхозным курятником. Он и без врачебных справок, без медицинских диагнозов и анализов видел, что вот у этого академика, с лицом, смахивающим на хомяка, болит голова, прямо раскалывается, будто клепки порассыхались или обруч с нее свалился. А ну-ка, уважаемый, разувайся, сбрасывай свои импортные замшевые туфли, поколем тебе голые подошвы. Ну, что, перестало, голова уже не раскалывается, клепки на месте?.. А ты, дорогуша, прославился в области геронтологии и гериатрии, изучал биологические возможности удлинения человеческой жизни? Не хочешь верить, что против нашего века нет лекаря, не хочешь соглашаться с тем, что час от часу, а к смерти ближе, не хочешь знать, что сколько ни летай, а все равно доведется на землю падать?

И ладно бы там болезнь как болезнь, а то ведь разболелись у тебя зубы на шефских работах в колхозе «Барвинок». Ладно, можешь не разуваться и не раздеваться, а только подставляй свое ухо, вот ухо мы и поколем цыганскою иглой. Видишь, уже не болят, уже не морщишься, уже опять свято веришь, что сколько ни жить, а не доведется «за упокой» служить, да уж шут с тобою, людям нужны и такие геронтологи. Пускай они, как это у вас по-ученому говорится, ломают голову над онтогенезом и старением, над конституциональными типами старения, над увеличением стабильности генома, над ионизирующей радиацией и свободными радикалами, — то есть над всем тем, над чем призваны ломать голову наши геронтологи!

А это что ж за благочинный академик, который будто бы одолжил свою физиономию у какого-то святого на день или два, да забыл вернуть и носит ее уже не один десяток лет? Можешь и не признаваться, на твоем лбу написано, что борешься со всякими культами, что ты уже не одного боженьку взял за ноженьку да и трахнул о землю, что ты и хомопоклонников сейчас бы разогнал, если б догнал, а к Хоме тянешься, чтобы избавил тебя от тайного греха. Одних богов свергаешь с постаментов при всем честном народе, а втайне от всех бьешь поклоны иному богу и — бутылке, любишь, чтобы хрен да редька живот вспучили, а мед да горилка все потушили. Цыганская игла лечит и от тайного алкоголизма, вот только не кривись, будто тебя схватило, как попа за живот. Известно, к бутылке-кумушке легко привыкнуть, но как только иголка цыганская отучит от греха, сможешь честно всем сказать: «Убирайтесь со своими богами, останемся с тютюном!»

А чьи это глаза такие растерянные, будто их хозяин у дядьки служит, а у тетки плату берет? Неужели специалист по философско-методологическим проблемам прогнозирования? Свой путь в науке он тоже начинал со смелого проекта. В юном возрасте трудясь на незначительном промышленном предприятии, которое всегда испытывало нужду в воде для производственных целей, выдвинул идею транспортирования антарктических айсбергов. Целый караван айсбергов можно было б транспортировать от Земли Грейама, через море Росса, через Индийский океан, Суэц, Средиземное море, Дарданеллы, Черное море!.. И ничего страшного нет в том, что к Шпитькам (а именно там в юном возрасте трудился будущий специалист по философско-методологическим проблемам прогнозирования) не ведет ни одна водная артерия, можно ведь прорыть канал — и айсберги с дешевой антарктической водою будут причаливать прямехонько в Шпитьках!.. Так от какого недуга вы решили полечиться у грибка-боровичка? От аллергии, бронхиальной астмы, сосудистых заболеваний, болевых синдромов? Побыстрее разувайтесь, подставляйте свои голые пятки и уши: цыганская иголка в руках яблоневского иглотерапевта лечит и от злоупотребления никотином. Да не дергайся так, словно проиграл в карты и отца, и мать, и семью. Рефлексотерапия старшего куда пошлют излечит тебя от курения, чтобы больше не отвлекало оно тебя от наифантастичнейших проектов — скажем, перекачать помпой питьевую воду в Шпитьки из самого центра Земли. Или с помощью мудро сконструированных «солнечных ловушек» черпать энергию из неисчерпаемых космических запасов. Или же весь транспорт в Шпитьках, что работает на бензине, заменить на транспорт, работающий на атомной энергии.

Гай-гай, у каждого пациента нашлась болячка для грибка-боровичка! Скажем, среди приехавших шефов Хома сразу приметил одного пучеглазенького с набрякшими веками, что указывало на заболевание щитовидной железы. А ну, пучеглазенький, иди к моей цыганской иголке, полечу, ведь ты же, кажется, занимаешься радиосвязью между цивилизациями, которые находятся в разных планетных системах, изучаешь возможности осуществления межзвездной связи с помощью оптических методов, хочешь связаться с инопланетными цивилизациями, запуская автоматические зонды, — так зачем тебе, такому хорошему, еще и зоб!

А этот академик держится прямо, словно шест проглотил, глядит виновато, словно и после смерти для него поздно будет каяться в грехах. Ага, да ведь это выдающийся полиглот, который, специализируясь в украинском языке, в совершенстве владеет почти всеми языками мира и лишь в украинском спотыкается. А ты с какой немощью просишься к моей цыганской иголке, надеясь на силу народной рефлексотерапии? Говоря по-научному, у тебя хвороба славная, как раз под стать твоей учености: Хеда семантическая афазия! Ты-то сам не догадываешься о своей семантической афазии, о своем цветущем симптомокомплексе, который мешает улавливать смысл грамматически сложных фраз, соотношений между словами, выражающийся с помощью атрибутивных конструкций, сравнительных конструкций, флексий, предлогов. Это значит, что у тебя поражены участки мозга в темечке, затылке и висках, но ты не догадываешься об этом, нет. Вот я тебя поколю цыганской иглою, полечу яблоневской иглотерапией, может, и избавишься от своей Хеда семантической афазии, заодно и в украинском языке перестанешь спотыкаться, перестанешь от нее стареть, будто от сердитой жены, наоборот — помолодеешь, словно от доброй и веселой!

Пока грибок-боровичок за курятником в дерезе колол цыганскою иглой приехавших шефов, солнце село, наступили мягкие и теплые летние сумерки. В этих сумерках радостно светились глаза тех, кому помогла чудодейственная рефлексотерапия. Зеленоватые волчьи огоньки блестели в глазах академиков, которым не удалось пробиться к народному иглотерапевту сквозь толпу более проворных коллег. Что ж, не повезло, а уже пора ехать, подан автобус, шофер давит и давит на клаксон, призывая своих пассажиров.

Прощаясь, маститый Мастодонтов-Рапальский долго и сердечно тряс мозолистую руку старшего куда пошлют. Тряс бы и тряс, если б его не отодвинул экспансивный Аполлон Кондратьевич Козак-Мамарыго, который сказал:

— Спасибо, спасибо… Но я так привык к французскому слуховому аппарату, подаренному марсельскими докерами, что буду и дальше носить этот подарок в нагрудном кармане.

Потом с Хомой прощался Короглы Иона Исаевич.

— Что вам известно о синдроме Хойзингера? — спросил он у грибка-боровичка.

— Ага, знаю, вы едите землю, — ничуть не удивившись, промолвил тот.

— Когда переживаю циркулярную депрессию, — горделиво произнес Иона Исаевич.

— Не только при циркулярной депрессии, — возразил яблоневский иглотерапевт. — А также во время припадка психопатии…

Иона Исаевич хлопал глазами, будто его несправедливо обидели, но молчал.

— А также когда обостряется ваша шизофрения!

Академик Короглы, который еще совсем недавно так чванился своей ученостью перед старшим куда пошлют, не стал отрицать ни припадков психопатии, ни обострений шизофрении.

— Непременно приеду к вам со своим синдромом Хойзингера, — пообещал Иона Исаевич так, что было видно: за его обещаниями на резвой кляче не надо будет поспешать. Его золотые глаза в темноте чуть-чуть поблескивали, будто в них драгоценного металла осталось по унции, не больше. И, преодолев свою великую гордыню, наконец похвалил: — А как вы сегодня прекрасно читали и комментировали первый бейт из пятой газели Дивана златоуста Бабура: «Твои черные волосы стали дивным несчастием для сердца, моему разбитому сердцу твои волосы были черной бедой…»

Наконец, распрощавшись со старшим куда пошлют, шефы-академики потянулись к автобусу, тяжко вздыхая, что судьба-разлучница не слишком милостива к ним. А Хома спрятал за лацкан пиджака цыганскую иголку, которая сегодня в его сноровистых руках вернула здоровье стольким ученым мужам, и подался домой. Дорогой по своей привычке размышлял вслух, ибо, как говорится, что в печи — то и на стол мечи!

— Разве академики не такие люди, как все? Пока едят да пьют, то и кучерявчиком зовут, а как попьют, поедят — прощай, шолудяй!