Парад планет

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Неспроста, видать, зоотехник Невечеря упрекал чудотворца Хому в том, что тот со своими заскорузлыми мозгами отстал от стремительной поступи научно-технического прогресса, который вторгся в яблоневский коровник. Может, грибок-боровичок и не отстал бы, если бы сам принял активное участие в революционных переменах, если бы своевременно примкнул к группе таких технических революционеров, как доярка Христя Борозенная, фуражир Илько Дзюнька, зоотехник Трофим Невечеря. Если б только не этот золотоглазый академик Иона Исаевич Короглы!

Возможно, в ходе научно-технической революции кому-нибудь там в Большом Вербном или в Сухолужье легко и без душевных терзаний удалось распрощаться с вилами и начать чистить навоз в коровнике скребковым транспортером или шнековым насосом собирать и перекачивать в цистерны навозную жижу. Возможно, этот кто-нибудь имел ясный ум, молодые мозги, не жалел о вчерашнем дне, ибо жил днем завтрашним. Возможно!

А у старшего куда пошлют Хомы Прищепы из Яблоневки вдруг случилось раздвоение души и раздвоение личности… Будто бы его посетили так называемые антагонистические галлюцинации Сегла, грибку-боровичку показалось, будто он очутился в центре противоборства двух антагонистических сил, его естество стало ареной их смертельной стычки, а сам он — лишь пассивным полем боя.

В пору раздвоения личности (вилы еще не разлюбил, а скребковый транспортер еще не полюбил) старший куда пошлют подвергся нападению болезни, которую можно назвать как цефалогические психозы Мингаццини. Голова болела так, будто ей не хватало нескольких дубовых клепок, а в пасмурном сознании вспыхивали дикие зрительные и слуховые галлюцинации, которые вряд ли подобали рядовому яблоневскому колхознику. Мерещились Хоме цветные вспышки, змеистые молнии в хате и во дворе, а когда он шел по улице, то мерещилось ему, что вот-вот из попутного грузовика на ходу выскочит шофер, чтобы наброситься на чудотворца с ножом…

Может, и не следовало бы об этом говорить, но все же надо сказать, что в пору раздвоения личности жестокая судьба послала старшему куда пошлют еще одно суровое испытание: он пережил ужасы мании эротического преследования. И ладно бы, если бы со стороны родной жены Мартохи, об этом не стоило бы упоминать, а то ведь… Едва он вышел за ворота, как ему почудилось, будто молодая соседка со скромными глазами шепчет ему: «Хома Хомович, я такая пригожая, что можно с лица воды напиться, а вы еще хлопец молодой, будто барвинок. Давайте с вами сходим за хлевушек да из моей пшеницы напечем хлебушек, а из вашей пряжи наткем полотна!» У грибка-боровичка от этих слов сладких растеклось сладкое тепло по всему телу, но мужчина должен избегать женщин, уклоняться от непрошеных соблазнов.

Убежал недалече, за околицу села в левады, глядь, а в левадах вдоль ивняка идет самогонщица Вивдя Оберемок, брюхатая и лохматая, и будто бы так обращается к старшему куда пошлют: «Горе людям с детьми, мне же горе без детей, но и мне хотелось бы наследников без посредников. Так не посодействовал бы ты мне, Хома Хомович, хоть одним маленьким, что не понесет ложки за ухо?»

Сбитый с толку чудотворец чесанул подальше от греха, добрался до моста через пруд, а тут по мосту идет учительница младших классов сельской школы Ганна Ксаверьевна, которая уже переживала вторую или третью молодость, и так обращается к нему: «Вы, Хома Хомович, не будьте хуже прошлогоднего: придете с вечера, а пойдете утром, — никто и не скажет, что ночевали. Дайте же обняться и поцеловаться, любите меня убранную — полюбите и неубранную!»

Чудотворец припустил во все лопатки и от учительницы младших классов Ганны Ксаверьевны! А только в тот день почему-то буквально каждая встречная женщина липла к нему, будто портновская смола к кожуху. Слава богу, что мудрый Хома со своей раздвоенной душою в раздвоенной личности хорошо знал про эту манию эротического преследования, которая с ним приключилась, и сумел подготовиться к ней. А если б и ведать не ведал? Хорошо, что помучила Хому эта мания эротического преследования — и отпустила, видно, эту хворь какая-то другая хворь поглотила.

Что только с ним, раздвоенным чудотворцем Хомой, в этот час не происходило!.. Сел за стол завтракать, взял ложку в руку — и замер в позе императора Наполеона, который размышляет о битве под Аустерлицем: зрачки расширились, не реагирует на свет или какую-нибудь там аккомодацию и конвергенцию. Смотрит на него Мартоха и лишь головой сочувственно покачивает: «Пускай старший куда пошлют хоть раз в жизни посидит так, как император, ибо не все же императорам сидеть по-императорски. Хорошо, что это мания величия, а не какая-нибудь там астазия-абазия, от которой бедному Хоме ни лечь, ни сесть, ни спать, ни встать».

— Хома, — говорила родная жена Мартоха, — если ты так страдаешь по вилам, то лучше не страдать!

— Конечно, лучше не страдать, — соглашался Хома, — но никак не вырву их из сердца!

— А ты взял бы в сердце этот скребковый транспортер — и горя не знал бы!

— А разве я говорю, что не хотел бы этого? Может, и возьму. Но я так сроднился с вилами!

— Сроднишься и с транспортером! Вот раньше мы в колхозе тоже не видали ни балета на ферме, ни зверинца на свекле, ни шефов-академиков, а теперь пришлось, потому что научно-техническая революция. Без этого теперь ни хлеб не уродится, ни сало на свинье не нарастет. Не так страшен транспортер, как ты его малюешь. Вон как шчах! Даром пропало и голодание, и макробиотический дзен.

— Знаешь, что у меня на душе? Такое чувство, будто одна моя рука тянется за вилами, а другая уже протянулась к навозотранспортеру.

— Ты сам себя ударь по руке, которая тянется к вилам, и перестанешь страдать. Перед людьми уже совестно, что ты так убиваешься. Гляди, чтобы тот Короглы опять не прислал какого-нибудь письма в правление по твою раздвоенную душу.

— Может быть… Не все же болтать о свекле и яйцах, да сколько там уродило жита на ста гектарах земли… Пускай теперь поговорят о том, что уродилось на ста гектарах моей души!

Грибок-боровичок, завтракая гречневыми галушками на сале, вяло жевал и тоскливо размышлял: «Может, прибегнуть к системе Станиславского? Научиться управлять своим вниманием — значит, научится командовать самим собою! Когда приду в коровник, все Пространство Внимания поделю на три части. Большая часть — весь коровник с новейшей техникой и скотиной. Средняя часть — скребковый транспортер и коровенка, подле которой работаю. Меньшая часть — скребковый транспортер и я сам, душа моя, черноземные гектары, на которых я должен пестовать дородные колоски ударного труда. Но когда я еще к большей, средней и малой частям Пространства Внимания по системе Станиславского добавлю четвертую часть, то есть внутреннюю, чтобы прислушаться к сердцу, душе и голове, вот тогда я неминуемо обращусь к транспортеру, оторвавшись от вил!»

Так к чему прибегнул чудотворец Хома? Досыта наевшись гречневых галушек на сале, он, по мудрому совету родной жены Мартохи, которая научилась читать его мысли, прибегнул к самовнушению! Хома надулся и стал внушать сам себе:

— Я очень хочу, чтобы мои трудовые руки никогда больше не касались вил!.. Очень хочу, чтоб мои руки никогда не касались вил!.. Мои руки никогда не коснутся вил!.. Мои руки не касаются вил!.. Руки не касаются вил!

Переведя дух, будто гору с плеч сбросил, грибок-боровичок вытер пот на лбу и сказал:

— Кажись, открестился, чтоб их холера взяла!

— А теперь внуши себе любовь к скребковому транспортеру, — посоветовала Мартоха.

Лицо чудотворца Хомы стало таким, будто из глаз его совы вылетели, а вместо них соловьи там посвивали гнезда.

— Я очень хочу, чтобы в моем сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — произнес грибок-боровичок, и щеки его расцвели, будто пионы, на которые вот-вот прилетят пчелы.

— Э-э, Хома, у тебя, видать, на языке медок, а на душе ледок, — упрекнула Мартоха.

— Очень хочу, чтобы в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — уже с искренним вдохновением внушал себе страсть к новой технике старший куда пошлют.

— Э-э, слова твои ласковы, а мысли лукавы, — догадливо сказала Мартоха, почувствовав раздвоенную душу своего страждущего макробиотика.

— Хочу, чтобы в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру, — еще увлеченней, едва ли не со стоном произнес Хома.

— О, уже не скажешь, что на словах ты милости просишь, а за голенищем нож носишь, — похвалила жена.

— Чтоб в сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру! — вскрикнул Хома, будто ему вол на ногу наступил.

— О, уже не играешься, будто кот с мышью!

— В сердце зажглась любовь к скребковому транспортеру! — храбро самовнушал себе грибок-боровичок.

— О, твоя отвага мед пьет и цепи рвет!

— Люблю скребковый транспортер! — промолвил старший куда пошлют голосом человека, который ест хлеб с солью, с водою, живет правдой святою.

— Вилы были милы, теперь милее транспортер!

— Люблю транспортер! — уверенно повторил чудотворец Хома.

— И упрямый же ты! — молвила Мартоха. — Как привязался душою к вилам, так и отвязался.

— Теперь, если ты мне хоть слово про вилы, я тебе сто слов про транспортер.

Видали, как пострадал чудотворец Хома от научно-технической революции? Бр-р, раздвоение личности — и не у кого-нибудь, а у законного сына планеты Меркурий, как определил заморский гадатель Майкл Макговерн. А еще эти цефалогические психозы Мингаццини! А еще мания эротического преследования!..

Великое и сердечное спасибо самовнушению, которое обновило заскорузлые мозги старшего куда пошлют!

Пришел чудотворец Хома в коровник — и словно прилип к скребковому транспортеру!