Парад планет

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

Хома с Мартохой, о которых рассказывается в этой книге, хотя и не принадлежали к числу мудрецов Востока, а, как известно, были рядовыми колхозникам из «Барвинка», но и они хорошо знали, в чем заключается человеческое счастье. Они считали, что для счастья надо жить долгой полноценной жизнью и ни к чему не терять интереса, даже тогда, когда вы собирались поесть и поспать, а вас заставили плясать. Кроме того, не надо заботиться о деньгах, даже когда в кармане пусто, а в кошельке не густо. Кроме того, следует подсознательно избегать несчастных случаев или трудностей, которые могут привести к преждевременной смерти, даже тогда, когда твою беду беда породила, а беду и черт не возьмет, когда такие у вас пожитки — ни кожуха, ни свитки!.. Кроме того, всегда сознавать и не забывать, что порядок должен быть не только в хате, не только на земле и под землей, а и на небесах, пускай там даже сойдутся двое — одно дурное, другое неразумное…

Конечно, кроме этих премудростей, Хома с Мартохой исповедовали и другие, которые даже на воловьей шкуре не спишешь, например: уж если рвать, так рви не дергая; подальше спрятав, поближе найдешь; не надо все на ножки ставить; не все то вылавливай, что по воде плывет; ничем ничего не отбудешь; одни и те же глаза и плачут и смеются. Да еще много-премного других яблоневских философских премудростей, но тут мы перечислили лишь те, что роднят их с мудрецами Востока.

Желая себе счастья, Хома с Мартохой, очевидно, были знакомы с макробиотикой, то есть с проблемами долгожительства, и, избегая всевозможных фармацевтических препаратов и сложных хирургических операций, больше полагались на такие благие вещи, как культура тела, неустанная забота о здоровье, гармония между телом, разумом и душой…

После того как Хому отлучили от ударного труда в коровнике, Мартоха сказала своему мужу:

— Конечно, Хома, счастье и здоровье твое в труде. Поэтому если не может коза охранять лес — пускай его гложет, пускай все знают и видят своими глазами, что вы со своей работой — близнецы.

— Моя рука — в работе владыка, — согласился грибок-боровичок, завтракая лапшой и, хоть и отлученный, о колхозном коровнике думая. — Ибо свой заработанный хлеб лучше чужой сдобы.

— Но ведь ты за той работой и о своем здоровье забываешь, — упрекнула его Мартоха, хозяйничая у печи.

— Чем больше работаю — тем я сильней, а чем я сильней — тем больше работаю!

— Болтай, болтай! — буркнула Мартоха. — Уж если получил от колхоза этот принудительный месяц, то лучше бы подумал о своем теле, чтобы в нем дух высокий не переводился.

— А может, и вправду в этот принудительный месяц хорошенько позаботиться о своем здоровье? Чтобы потом еще с большей энергией взяться за вилы? А то ведь душа рвется к колхозной скотине, душа моя не может без артельной животины, но почему бы и душу не принудить, чтобы не рвалась?

И хотя грибок-боровичок был сегодня вполне здоровым, да ведь завтра всякие болезни могли на него, отлученного, напасть-накинуться, их звать не надо, сами объявляются. Хому даже трясти начинало, когда он только задумывался о том, что его на белом свете подстерегают ревматизм, синусит, сифилис, склероз, слоновая болезнь, тиф, трахома, флебит, цинга, цистит, паранойя, шизофрения, экзема, эпилепсия, рак…

— Боже, сколько хворей — и все мои! — ужасался грибок-боровичок.

И Хома принялся оберегать свое здоровье! Чтобы не прицепилась шизофрения, он употреблял натуральный зеленый чай и соевый соус сёбан. Но, опасаясь экземы, он вместе с тем старался пить зеленого чая немного. Остерегаясь ревматизма, он еще вдвое уменьшил порцию натурального зеленого чая, употребляя поджаренный рис, а также мясо и сезамовое масло. Чтобы не завелись глисты, особенно, не дай бог, круглые, грибок-боровичок готовил отвары из хризантем, а также поджарку из листьев хризантем в муке на чистом сезамовом масле.

А как грибок-боровичок лечился от воспаления легких! Что правда, воспаления легких у него никогда не было, а было лишь Мартохино подозрение на это, но почему бы не заняться профилактикой? Поймал грибок-боровичок в яблоневском пруду здоровенного зеркального карпа, отрезал ножом голову, собрал в кружку холодную рыбью кровь и, пока рыбья кровь не свернулась, быстренько ее выпил. Мартоха взяла макогон, истолкла того карпа в ступе, гордясь при этом, словно кургузый бык в стаде, потом истолченного в ступе карпа положила на грудь грибка-боровичка, меряя его температуру через каждые полчаса. И что же? А то, что выпитая рыбья кровь и пластырь из карпа очень помогли Хоме, он так и не заболел воспалением легких!

Остерегаясь гриппа, грибок-боровичок пил японский чай кахон, который, конечно, покупал в яблоневской лавке у продавца от деда-прадеда Петра Кандыбы. А в целях профилактики кашля не чурался даже такого средства, как ренкон, иными словами лотосовый чай, который готовил по такому рецепту: растирал корень сырого лотоса длиною около шести сантиметров, к выдавленному соку добавлял немного имбиря и соли. Против насморка употреблял также чай хару.

Чтобы очистить свою кровь, опасаясь неврастении и гонореи, нефрита и сифилиса да еще болей в желудке, он употреблял сьо-бан, то есть натуральный зеленый чай с соевым соусом сёбан. Вам приходилось слышать о чае янь-янь? А Хома не только слышал, а и пил. Вы слышали о чае банча-женьшень? Старший куда пошлют из колхоза «Барвинок» употреблял именно банча-женьшень как прекрасный тонизатор. Он, хитроумный, брал сухой натуральный зеленый чай, прожаривал его несколько минут на сковороде, потом добавлял несколько кусочков корня женьшеня, немного имбиря, а потом уже заваривал его в чайнике. Заваривая чай, никогда не брал посуду из железа или из алюминия, потому что иначе бы у него получался не банча-женьшень, а черт знает что.

Вот так грибок-боровичок заботился о своем здоровье, чтобы еще крепче сжимать вилы в руках, когда наконец он вернется на колхозную ферму. Вот так Хома придерживался принципов макробиотического дзена, то есть искусства омоложения и долголетия, пренебрегая извечными яблоневскими беспринципными принципами. Какими именно? Душа не упырь, того же хочет, чего и весь мир; нет ничего лучше, чем тот борщ: хоть и плох, да много-премного; сыпь, жинка, перца, пускай нам хоть раз на веку горько станет.

В рацион Хомы вошли водоросли конбу, иначе говоря, ламинария японика. Мартоха где-то доставала эту ламинарию японику, нарезала кусочками, варила, солила, выпаривала воду — какое прекрасное блюдо получалось! А то еще к ламинарии японике добавляла накрошенную морковь, корни лопухов и лотоса, связывала все это в пучок арбузным стеблем, варила, солила, добавляла соевый соус. Или же давала своему мужу эту самую ламинарию японику, поджаренную на подсолнечном масле. А то еще связывала длинными полосками толщиной с мизинец и жарила. А то варила уху из ламинарии японики. А то готовила голову сома в ламинарии японике, добавляя немного подливы Осавы. Не говоря уже о том, что меню грибка-боровичка не обходилось без водорослей хидзики, которые приготовлялись с лотосовым корнем на растительном масле и подавались с сыром и поджаренной соей…

Полудничая в поле, товарки Мартохи по звену выпытывали у нее, как она готовит для своего Хомы отлученного всякие блюда и напитки, потому что женщины всегда разговаривают о таких вещах. Другая на ее месте, может быть, и скрывала бы свои секреты, только чего было скрывать Мартохе, которая делилась всем со всеми?

— Спрашиваете, бабоньки, как я готовлю уме-сьо-бан? Да нет здесь ничего такого, чего бы вы не сумели. Вот поджариваю на сковороде чай трехлетней выдержки, иначе говоря, чай, до которого руки три года не доходили. Добавляю воды и только одну-единственную сливу умебоси.

— Эге ж, единственную сливу умебоси, — поддакивало звено на свекле или на кукурузе.

— Завариваю в макитре. К напитку добавляю немного традиционного соуса сёйю, то есть тамари.

— Эге ж, традиционный соус сёйю, — запоминало звено.

— Этот чай уме-сьо-бан прекрасно очищает кровь моего Хомы Хомовича.

— А как ты, Мартоха, готовишь уме-сьо-кудзу?

— Беру одну-единственную сливу умебоси, столовую ложку муки из маранты, то есть кудзу, три ложки соевого соуса, добавляю имбирь и воду, потом разминаю умебоси в воде… Потому-то мой Хома никогда не простужается, что пьет уме-сьо-кудзу.

Пытливые яблоневские женщины, до всего на свете есть им дело! Подробно Мартоха рассказывала, как она готовит устриц: выдавливает влагу и солит их, обваливает в муке, а потом добавляет куриное яйцо с крошками хлеба и жарит устрицы в глубокой сковороде с крышкой. Еще не успели женщины как следует расспросить про устриц, как разговор уже перешел на рапанов. А что рапаны? Надо достать моллюска из раковины и помыть, порезать на мелкие кусочки и пожарить вместе с морковкой и луком. Потом все это следует положить назад в раковину, налить туда подливы, которая называется бешамель, и печь в духовке. Не успела Мартоха рассказать все про устриц и рапанов, как уже подавай подругам из звена секреты приготовления оладий из креветок! Или: как жарить красную дораду и подавать ее с тушеным салатом или с капустой? А оладьи из кальмара? Как подавать сырую дораду, как ее жарить, солить или запекать? А что такое рагу из дорады? Бульон из дорады? Суп с мидиями? Нитуке из кальмара?

— Скажи, Мартоха, а почему у твоего Хомы такие чистые и белые зубы? — допытывались женщины.

— А потому. Беру посоленный и высушенный баклажан, сжигаю, а из пепла получаю зубную пасту.

— И не лысый Хома, чуб на голове густой, как у молодого…

— Помогает сезамово масло, — хвалилась Мартоха.

— И паралича у Хомы еще не было…

— Помогают одуванчик и чертополох! А еще помогает, бабоньки, горсточка семян круглого арбуза с острова Хоккайдо! Но, бабоньки, дело еще и в гречке!

— В гречке всегда дело, еще и великое дело! — усмехались молодицы, будто им служба — в дружбу, да дружба — никогда не в службу. — За жизнь узнаешь гречки из семи печей!

— Э-э, у вас всегда одно на уме, — упрекнула беззлобно Мартоха. — Пускай господь нас милует от пропащих панов, свиных постолов и ивовых дров, только не от гречки.

Ни для кого не было секретом, что Хома Хомович Прищепа, от деда-прадеда гречкосей из гречкосеев, любит гречку, но чтобы так любил! Можно сказать, прямо-таки храм для гречки он соорудил в своей душе, чтоб далеко не ходить. А соорудив, не только бил ей поклоны, набивая шишки на лбу и мозоля колени, а и наедался гречки от пуза. И кашу гречневую, и пампушки из гречневой муки, и кашу-запеканку употреблял. Скажете, что эти блюда ели и едят едва ли не все яблоневцы, в этом нет ничего удивительного. А удивительное в том, что Мартоха для своего Хомы готовила и готовит гречку не только по-яблоневски, а и по-японски. Скажем только, что он смаковал гречневую кашу «мори», для которой Мартоха секла ножом-секачом лук-шалот, тушенный в единственной ложке подсолнечного масла, доливала три чашки воды, двенадцать сантиметров сухих конбу, то есть длинных водорослей, которые добываются из океана или из моря только лишь с глубины в двадцать метров, а потом все это заваривала в кипятке. Вынув конбу, добавляла чайную ложку соли и пять столовых ложек соевой подливы. Как только смесь закипала, снимала с огня.

— А еще, поговаривают, Хома ест у тебя «анкаке»! — подкинуло звено завистливое словцо.

— «Анкаке» приготовить просто! Подогрейте гречневую кашу, которая называется «теучи», и давайте своим мужьям в чашках. А еще не забудьте на масле поджарить лук, морковку и капусту, а потом добавьте гречневой подливы. К этому тесту долейте воды и варите, пока тесто не станет консистентным…

— Каким-каким? — спросила какая-то из молодиц, не поняв.

— Ну, консистентным! — пояснила ей более сообразительная молодица.

— Ага, консистентным! — наконец поняла малопонятливая молодица.

— А потом этим варевом промойте гречневую лапшу — вот вам и «анкаке»!

— Как просто! — удивлялось звено.

— Ой, бабоньки, чем вкуснее Хома ест, тем нежнее и слаще со мною. Поэтому я и не жалею для него сока адзуки, то есть сока, выжатого из мелкой красной фасоли, или сушеных водорослей хидзики. А что уж тогда говорить про семена из арбуза «Хоккайдо»!

Какая-то из женщин поинтересовалась, а где же это Мартоха достает и семена арбуза «Хоккайдо», и адзуку, и хидзики, и лотос, и женьшень. Звено посмотрело на недотепу так, словно та с неба свалилась и на свекле очутилась. Мол, или ты не знаешь, как все достают? И Мартоха достает так же, как все люди, а само оно в руки не приплывет, если на печи лежать и в потолок плевать, тут нельзя так ходить, как черт летит и ноги свесил!

— Эге ж, нельзя так, — согласилась Мартоха. — Вот я и говорю Хоме: «Или ты, Хома, поезжай в лес по женьшень, а я останусь дома, или я буду дома, а ты поезжай в лес по женьшень!»