Парад планет

ГЛАВА ПЯТИДЕСЯТАЯ

Фук на фук как попадет, то это ни к чему не приведет, но Хома не только фуков набрал и в фуках роскошествовал, Хома умел приготовлять — умел и подавать, не обижал батьку своего лысого, а матерь плешивую… Так вот, этому фортелю, который выкинула научно-техническая революция в Яблоневке, удивляться не стоит, чтобы не уподобляться тому Семену, который поясок затянул — да и думает, что поумнел…

Стояла прозрачная, солнечная осень. В садах светились спелые поздние яблоки, легкая паутина бабьего лета плыла над селом, словно беззвучные серебряные струны. Возле школы детские голоса на переменках звенели, будто звоночки. Пахло подсохшим калуфером, мятой, пасленом. В полях пахали на зябь, и механическая тракторная музыка волнами наплывала на село.

Мартоха после полудня шинковала капусту в сенях и все думала о Хоме, который как ушел вчера с утра в коровник, так и не вернулся. А ну как угодил в какую-нибудь беду?.. С улицы донесся глухой гортанный рокот трактора, потом этот же трактор затарахтел у ворот, въехал во двор… Выглянула женщина из сеней, кого это там лихоманка принесла, глядь — а на тракторе Хома благочинный.

— Радуйся, народ, кот сало несет, радуйся, не реви, потому как уже перед дверьми! — упрекнула его Мартоха, ибо какая бы жена не упрекнула, если ее муж шляется невесть где.

— Трактор выбивал в колхозе, чтоб огородик свой вспахать! — виновато крикнул Хома из кабины.

— А не бегал ли, часом, твой бычок без веревочки?

— А, Мартоха, ты бранишься, а солнце светит! — буркнул грибок-боровичок да и въехал в огород.

Пока он там пахал, Мартоха шинковала капусту, потом, оттаяв сердцем, начала готовить ужин для мужа, который хоть и бродяга, хоть, может, его бычок всю ночь и носился без веревочки, а все же труженик, и трактор вон привел на огород, и вместо тракториста сел в кабину, ибо, видать, все механизаторы сейчас на колхозных полях работают.

Хома допахал огород, сколько там пахать, когда в руках не заступ и не плуг на конной тяге, а машина, которая ворочает землю лучше целой упряжки лошадей.

— А иди-ка ужинать! — позвала Мартоха, когда муж остановил трактор у хлева.

Хома сидел в кабине и улыбался так, будто выиграл по денежно-вещевой лотерее электробритву «Харьков».

— Давай сюда ужин, на трактор, — сказал грибок-боровичок.

— На трактор? — удивилась Мартоха, и от удивления ее левый глаз стал будто бы ближе к лесу, а правый будто ни к бесу. — Может, ты уже такая важная птица — то ли козодой, то ли перепелица?

— Да встать не могу, — пожаловался ей Хома, сидя в кабине. — Так что ужин сюда неси…

— Га? Побраталась свинья с пастухом, эге? — разгневалась Мартоха. — Где-то хлестал горилку целую ночь, а теперь ломаешься как макароны? Вот я тебя сейчас накормлю, подожди!

И Мартоха, посылая злых шмелей из разгневанных очей, открыла дверцу кабины, дернула мужа за руку так, что едва из плеча не вырвала. Грибок-боровичок поморщился от боли, будто тот выигрыш по денежно-вещевой лотерее ему лишь приснился, но даже не шелохнулся, словно прирос к сиденью трактора. Жена, гневаясь, уже и за ногу ухватила, а Хома сидит, будто скала, недвижимый. Лишь трактор покачивался на колесах, словно нечистая сила его трепала.

— Да я буду не я, пьяница чертов, если не возьму тебя в охапку и не занесу в хату. Ишь как нализался!

— Мартоха! — умоляющим голосом сказал грибок-боровичок, словно к самой богоматери обращался. — Да не сдвинешь ты меня с места, ибо я прирос к трактору, а трактор прирос ко мне!

— Вижу, ты не наберешься разуму ни к старости, ни к смерти! — вконец разгневалась женщина, пытаясь вырвать мужа из кабины. — Вырос, да ума не вынес.

— Мартоха, угомонись! — просил раздосадованный грибок-боровичок. — В старину когда-то в Яблоневке водились динозавры, а я, может, записался в первые тракторозавры!

— Куда, куда?

— В тракторозавры!

Мартоха угасла, как угасает бойкий огонь, залитый водой.

— Динозавры… — прошептала со страхом в глазах. — Тракторозавры…

— Ну, когда-то на земле еще водились кентавры, — положив руку на руль, успокаивающе промолвил старший куда пошлют. — Извини, наполовину мужчина, а наполовину конь.

— Какая половина мужчина, а какая половина конь? — прошептала Мартоха.

— С головы до пояса мужчина, а ниже пояса конь.

— Лишенько! — вскрикнула Мартоха. — Ниже пояса — конь…

— Да не бойся, Мартоха, — успокаивал ее Хома, — потому что я ниже пояса вовсе не конь.

— А кто же ты ниже пояса?

— До пояса я человек, а ниже пояса — трактор.

— Лишенько! — опять вскрикнула Мартоха, и сердце у нее в груди ухнуло, словно иорданская полынья под железным ломом. — Ниже пояса — трактор!..

Хома на тракторе походил на того виноватого медведя, что корову съел, а Мартоха возле трактора походила на ту виноватую корову, что в лес зашла и свой конец нашла.

— Не печалься, Мартоха, еще не в таких оказиях оказывались, не впервой!

И тогда Мартоха, ломая руки и кусая губы, тихонько заголосила, кляня на чем свет стоит и судьбу свою, и научно-техническую революцию, и мужа. У других яблоневских женщин мужья как мужья, впереди прогресса не бегут и от прогресса не отстают, а этому ошалелому Хоме больше всех нужно. От динозавров и кентавров — прямехонькой дорогой в тракторозавры! Она кляла тот день, когда Хома, проснувшись утром, увидел сияние над ее головой, кляла его увлечение магией, и злоупотребление санс-энергией, и макробиотический дзен, и сорокадневное голодание, и шефов-роботов (в особенности же этого шелапута Мафусаила Шерстюка!), и машину времени, и невидимого грибка-боровичка. Мартоха даже кляла выходы старшего куда пошлют в астрал, о которых лишь интуитивно догадывалась, ибо раз уж он выходил в астрал, значит, не зря, Хома не из тех, что будут выходить попусту.

Хома слушал с философским спокойствием, а когда Мартоха умолкла, новоявленный тракторозавр отозвался:

— Мартоха, не ищи виноватых, потому что, видать, ты сама виновата…

Когда Хома перешел в наступление, Мартоха умолкла, потому что женщины любят чувствовать над собой твердую мужскую руку. И хотя сегодня это была рука тракторозавра Хомы, но все же!..

— А как теперь у тебя на душе? — спросила примирительно Мартоха. — Или и души нет?

— Душа была, душа есть, — приходя в себя, успокоил ее грибок-боровичок, то есть тракторозавр Хома. — Вместо того чтобы кричать, разглядела бы меня получше.

Видно, он еще хотел и похвастаться!

— Не у каждого яблоневца есть глаза да еще такие фары в придачу, как у меня, — вел рассудительно он. — А погляди на колеса на резиновом ходу! Разве дедок Бенеря может похвалиться такими? Или зоотехник Невечеря? Даже у директора школы нет таких и не скоро будут.

Заинтригованная горделивым видом и словами тракторозавра Хомы, оттаяла душой Мартоха, внимательней стала приглядываться к представшему перед ее глазами научно-техническому диву. А это диво, придя в себя и напыжившись перед нею, говорило:

— У меня имеется такой передний мост, какого ни у кого из мужчин в Яблоневке нет!

— Эге ж, хороший мост, чтоб он тебе боком вылез…

— А бак для горючего? Знаешь, сколько я заливаю литров?..

— Знаю, как ты заливаешь себе фары…

— А коробка передач безотказная!

— Попробуй тебе откажи…

Всем хвалился Хома, чего у других нет. И гидроусилителем рулевого управления, и воздушным фильтром, и водяным радиатором, и генератором. Играючи, без всяких усилий нажимал на педали управления тормозами, так нажимал, будто они стали продолжением его ног, ведь Хома наполовину стал заводской машиной! Он не мог нахвалиться рычагом ручного управления, регулятором топливного насоса и рычагом переключения передач. Заинтригованная Мартоха даже в мотор заглянула — мотор был теплым, пахло от него бензином, соляркой, маслом. Набравшись смелости, она указательным пальцем потрогала муфту сцепления — вдруг тракторозавр Хома захохотал:

— Ой, не щекочи меня, Мартоха!

А она, лукавая, чтоб досадить мужу, который вот так надумал опередить научно-технический прогресс, одной рукой щекотала муфту сцепления, а другой стала щекотать радиатор. Конечно, тут смех разобрал бы и трактор, а что уж говорить про тракторозавра Хому, который даже в бытность свою обыкновенным человеком любил отпускать смешки из гречневой корчажки! Вот он и хохотал, играя карими глазами, содрогаясь туловищем и вибрируя колесами.

— Прекрати, Мартоха, — умолял ее, — а то уже колики в основном цилиндре гидравлической системы! Хватит, что-то булькает даже в масляном насосе!

— Я тебе не сделаю худого, — посмеивалась проказница Мартоха.

А у тракторозавра Хомы слезы от смеха выступили не только на глазах, а и на фарах.

— Мартоха, ты не русалка, а я не парубок, я тракторозавр, у меня от твоей щекотки сводит педаль ножного управления регулятором топливного насоса. Если я сделаюсь от смеха калекой, кто меня такого отремонтирует, об этом ты подумала?

— А ты обо мне думал, когда в тракторозавра превращался, а? Ты со мной посоветовался? А как ты теперь в паспорте будешь записан, какой у тебя пол, национальность? Тебя мать таким не рождала, сроду таких украинцев на свете не бывало. Разве песни или сказки для таких тракторозавров складывались? Кому нужен такой муж?

— Не сердись, — буркнул Хома, — теперь яблоневские женщины еще больше потянутся ко мне, чем прежде. Сразу и муж и тракторозавр — не одна позавидует такому хозяину!

Мартоха, сплюнув через левое плечо, пошла в хату, а Хома тем временем зажег фары, потому что на дворе стемнело, на Яблоневку опустилась ночь. И возникла у него вдруг под большими осенними звездами в голове мысль об Экклесиасте, сыне Давида, царя иерусалимского. Говорил этот проповедник, что суета все, что нет ничего нового под солнцем, поколение уходит и поколение приходит, а земля извечно стоит. И мудрость — это погоня за ветром. Во многой мудрости много печали, кто умножает познания, тот умножает скорбь. Не остается памяти о мудром, как и о неразумном, на вечные времена, и все забывается, и мудрый умирает так же, как и неразумный. Лучше доброе имя от оливы хорошей, а день смерти человека — от дня ее рождения. Хуже смерти — женщина, это ловушка, ее сердце — тенета, а руки ее — цепи. Веселись, но помни про дни темноты. И миндаль зацветет, и отяжелеет кузнечик, и исчезнут желания, ибо отходит человек в вечный дом свой, и готовы окружить его по улице плакальщицы, доколе не порвался серебряный шнурок, и не разорвалась золотая повязка, и у ручья не разбился кувшин, и не сломился круг, и не канул в криницу… И вернется прах в землю, а дух возвратится опять к богу, который дал его! Бесплодная суета сует — все!..

Вот такие нахлынули мысли в звездную осеннюю ночь на тракторозавра Хому, но он, конечно, ничуть не был согласен с проповедником Экклесиастом! Ибо мудрость — все-таки не уловление ветра, ибо Мартоха таки не ловушка, да и разве рождался уже под солнцем когда-нибудь хоть один предшественник тракторозавра? Были ихтиозавры, динозавры, кентавры, но свет еще не видывал такого самодельного и самочинного тракторозавра, как Хома, и хотя и возвращается ветер на круги своя, но в эпоху научно-технической революции родилось и немало нового, и мудрость — это не уловление ветра!

Вскоре Мартоха принесла из хаты макитру вареников с сыром и, забравшись в кабину, угостила Хому. Наработавшийся за целый день, он уминал их с таким волчьим аппетитом, что аж за ушами хрустело, аж в воздушном фильтре всхлипывало, аж в основном цилиндре гидравлической системы булькало.

— Как мы теперь заживем? — спросила Мартоха, кончиками пальцев нежно касаясь рулевого колеса, словно это была теплая мужская рука.

— Как ездила на мне, так и дальше будешь ездить! — заверил тракторозавр Хома. — Только теперь с большей скоростью.

— А не будем жить так, как кошка с собакой?

— Мартоха, не бил я тебя кулаками и ногами, не буду бить и рычагами и колесами!

— Может, теперь ты станешь как тот, что не бьет, не ругает и ни в чем не помогает?

— Мартоха, что должен сделать, сделаю сегодня, а что должен съесть, то съем завтра!

— Не дай бог коня ленивого, а тракторозавра ревнивого!

— Мартоха, мои сердце и мотор к тебе летят, мои глаза и фары на тебя глядят!

— Пой, Хома, песню, она длинная…

— Мартоха, жила ты со мной в платьице и в счастьице, эге ж? Хоть я и тракторозавр, но будет у тебя в жизни и радость, и сладость.

Мартоху радовало, что тракторозавр Хома не отвернулся от яблоневской народной мудрости присловий и поговорок, как это порой случается с некоторыми, которым еще ой как далеко до настоящего тракторозавра, а они уже не только от своей мудрости отбились, а и к чужой не прибились.

Млея сердцем, как в девичестве, Мартоха льнула к законному своему тракторозавру Хоме, и запах бензина и солярки волновал ее не меньше, чем когда-то запах табака и здорового пота. Тракторозавр Хома также прижимался к Мартохе, ибо, став научно-техническим чудом, он любил свою родную жену не меньше, чем когда-то, а может, и больше. Эге ж, больше, ибо, имея мощный двигатель и много лошадиных сил, он теперь и любил Мартоху всеми этими силами, а не только одной своею. От прикосновения ласковой женской руки к баранке Хома испытывал блаженство не только в двигателе или в генераторе, а и в дифференциале, и в педали ножного управления регулятором топливного насоса, и в выхлопной трубе. И когда Мартоха наступила ногой на педаль управления тормозами, тракторозавр Хома даже застонал от удовольствия, аж завибрировал капотом и колесами, а фары у него то открывались, то закрывались.

— Ой, Мартоха, — прошептал он, — кто кого любит, тот того и голубит.

Наконец Мартоха так пылко прижалась к тракторозавру Хоме, что его насквозь будто сладким током пронзило — и от этого тока вдруг заработал двигатель внутреннего сгорания, потревожив тишину ночную громким рокотом.

— Самовозгорание от нашего жара! — вскрикнул Хома, который много чего изведал от женщин, но такого еще не доводилось. — У меня дрожит вся ходовая часть.

— И моя ходовая часть дрожит, — призналась Мартоха.

— А что творится с муфтой сцепления!.. Если б ты только знала!

Но муфта сцепления была так далеко, из кабины рукой ни за что не достать и не потрогать, поэтому, понятное дело, Мартоха поверила своему Хоме на слово, что и вправду с муфтой сцепления творится что-то небывалое. Уже не владея собой, она припала к устам любимого тракторозавра, тот ответил таким длинным и страстным поцелуем, что женщине страшно стало. Конечно, стало страшно, потому что мотор даже взревел, никогда еще Мартохе не приходилось целоваться с тракторозавром, не ведала, к какой напасти могут привести такие поцелуи. Поэтому оттолкнулась локтями от его груди и выскользнула прочь из кабины.

— Мартоха! — окликнул ее Хома не то голосом человеческим своим, не то ревом двигателя, потому что они слились воедино, создавая волшебный тембр не земного, а небесного звучания. — Чего ты убежала, иди-ка сюда…

— Боюсь, Хома, я словно та мышь, для которой и кошка зверь.

А поскольку Мартоха и вправду боялась подступиться к Хоме, охваченный любовью тракторозавр, ловко крутанув рулем, двинулся на жену. Освещенная ярким светом фар, она какое-то мгновение стояла вся побелевшая и окаменевшая, потом испуганно попятилась, не спуская взгляда с грозного тракторозавра.

— Жена, какого врага боишься? — рокочущим машинным голосом гремел Хома. — Или ты за моею спиной потеряла свой гребень золотой? Обниму и поцелую — к столбу не приревную.

Мартоха, облитая дрожащим электрическим светом фар, уже к самому крыльцу отступила, уже и на ступеньки поднялась, уже и за порог шмыгнула, уже и двери закрыла изнутри.

— Мартоха! — заревел тракторозавр Хома, аж стекла забренчали в окнах. — А чего ты от мужа закрываешься? Почему в хату не пускаешь?

— А пусть господь милует, чтоб я такого на порог пустила! — донеслось из-за дверей.

— Мартоха, не гневи меня, до сумасшествия не доводи, потому что или главная передача поломается, или тормоза не выдержат. Я хоть и железный, да не весь!

Но испуганная Мартоха и не думала открывать. Тракторозавр Хома угрожал и двери высадить, и окна выбить, ездил от одного окна к другому, светил фарами, чадил удушливым дымом из выхлопной трубы, раздавил глиняную мисочку, из которой куры пили воду, ободрал ствол вишни, но Мартоха все упорствовала! Соседи и внимания не обратили на этот шум во дворе грибка-боровичка, полагая, что тракторозавр хорошо набрался, как это, наверное, между тракторозаврами водится, поэтому Мартоха и испугалась его кулаков, не пускает в хату.

Наконец, отчаявшийся и убитый горем, тракторозавр Хома остановился во дворе у ясеня и, горько всхлипнув, замер под высокими осенними звездами. Наверное, подумалось ему, в эпоху научно-технической революции сознание женщины — даже такой, как Мартоха! — еще отстает от общего поступательного движения вперед, и потому он и вынужден спать не под теплым женским боком, а во дворе под ясенем. И когда Хома задремал, то в подсознании его мелькнуло: конечно, пророк Экклесиаст во многом ошибался, потому что не мог предвидеть появление тракторозавра, но зато словно в воду смотрел, когда о женщинах высказывался так непочтительно…