По образу и подобию

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ

Теперь я часто думаю, что было бы, если бы время можно было вернуть назад, например, к исходу того удивительного лета. Как бы потекла дальше моя жизнь, если бы Марго не забыла всякую осторожность. Неужели тогда все во мне осталось бы неразвитым и ненужным? И я по-прежнему вел бы свою привычную легкомысленную, самодовольную и суетливую жизнь, ничего не понимая и ни о чем не задумываясь? Возможно ли это? Или все-таки ничего случайного в жизни не бывает и рано или поздно что-нибудь другое, но все равно загнало бы меня в тот узкий закоулочек, где хочешь — не хочешь, а приходится набираться разума. Не знаю, не могу понять, как не понимаю теперь себя прежнего, хотя, казалось бы, все было так ясно, так просто. Я нравился себе, как ни смешно в этом признаться! И сейчас я опять нравлюсь себе. Не странно ли это? Ведь я тот и я нынешний — это два разных человека. Иль я опять все романтизирую и на самом деле знание ничего не дает, и человек — это что-то совсем другое: характер, судьба, склонности — гены, а знания, опыт, убеждения — лишь ничтожная часть личности, жалкий довесок, который ничего не меняет? Кто я, в конце концов? Ау! Кто это там смотрит на меня из зеркала? И что я, современный интеллигентный молодой человек, вообще знаю о себе? Ничего. Все путается. Не лучше ли просто рассказать все, что со мной произошло, по порядку, а выводы предоставить другим. И конечно, начну с того лета, потому что лето выдалось удивительное, такое, что сразу вдруг вспоминаешь: ну как же это замечательно — жить! С вами бывало такое? Проснешься утром и еще слышишь свой смех, там, во сне. Вы когда-нибудь смеялись во сне? Это удивительное ощущение! И сразу чувствуешь себя таким здоровым, сильным, молодым. Высунешься в окно по пояс, а там все сияет, в синем асфальте купаются белые облака, листва деревьев блестит, как море, так что больно глазам, а машины расставлены словно нарочно, чтобы были красные, оранжевые, желтые цветовые пятна. И каждую ночь шумят дожди, театральные — с ветром, грозами, грохотом и сверканиями. А утром небо опять бездонное, городской зной пахнет чистотой и цветущим жасмином. И такая кругом благодать! Отпуск!

Вот я и подумал, какого черта опять куда-то тащиться, доставать билеты на самолет, жить у чужих людей за занавесками и каждое утро брезгливо пробираться между чужими телами к морю. Да и Борис мне в этом году опять изменил. С кем ехать, куда? Зачем? Ведь есть же еще на свете Москва-река, в которой, говорят, теперь почти проточная вода. Есть Серебряный бор и Нескучный сад. Да и не такой уж я водяной зверь. Можно, наконец, и без купаний просто так всю ее исходить ножками, старую Москву моего детства, рассмотреть, распробовать, вспомнить. Ведь забыл же, забыл, некогда! Когда я последний раз был на Петровке? А в Сокольниках? Вынырнешь где-нибудь на бегу из метро и чувствуешь себя в родном городе, как иностранец, ничего вокруг не узнаешь. Это же ерунда какая-то, дома я или меня нет? И я решил: на этот раз отдыхать едет Марго, а я — остаюсь.

Думаете, это было легко? Марго — человек с характером, да еще с каким крепким, но все-таки устоять против меня она никогда не могла, ведь я — ее единственная в жизни слабость. И вот, ни о чем дурном не думая, я посадил ее в электричку и повез. Все стало так просто! О чем я думал, сидя в вагоне? Смотрел в ее милое, такое знакомое лицо, уже, увы, увядшее. Меня распирали два самых противоположных чувства — нежность к ней и радость, что она уезжает, но на лице моем блуждала привычная улыбочка, полная иронии и покровительства. Маменькин сыночек везет старушку в санаторий, разве это не повод посмеяться?

Вот и эту подмосковную платформу я тоже не помнил или не знал, но она мне сразу необыкновенно понравилась. Почему-то было пустынно и тихо. Две кривые березы, облокотившись о перила, мели плакучей листвой голубую пыльную скамейку. За березами была полянка, и по ней к близкому лесу бежала веселая песчаная дорожка, колокольчики цвели в траве.

— Ну разве я был не прав? Разве здесь не замечательно?

Она вздохнула, подняла на меня на мгновение свои выпуклые ярко-голубые, словно фарфоровые, глаза и, конечно, ничего не сказала. Санаторий начинался прямо в лесу, корпуса были небольшие, уютные. И маленькая чистая комнатка тоже мне понравилась, с бетонного балкончика виден был задний двор, проросшие травой плиты дорожки, старые деревья, заросли бузины и крапивы. И всюду витал неистребимый запах столовских щей, словом, это была идиллия в стиле «ретро». Простились мы легко, Марго чмокнула меня в лоб, наставляла на прощанье:

— Пожалуйста, веди себя благоразумно, Юра. Будь умерен, питайся нормально. И не забудь позвонить Серафиме Георгиевне насчет книжки. Я не знаю, как здесь будет с телефоном. Ну почему ты молчишь?

— Я со всем согласен, мамочка. Я буду умерен, буду питаться, я позвоню…

— Не вижу здесь поводов для иронии. Раз я обещала, значит должна выполнить. Тем более что она инвалид. Ты скажешь, что книгу я заказала и обязательно привезу после возвращения. Просто позвонишь, и все. Ну, до свидания.

Я сделал ручкой и очаровательно улыбнулся. Слава богу, моя мать не сентиментальна, не всякому так везет в жизни.

В лесу стоял комариный звон, я бодро отмахивался ореховой веточкой, солнечные пятна мелькали на тенистой дорожке. Да разве можно описать все это — жаркий июнь в Подмосковье! Когда все вокруг такое пышное, умытое, тугое и зелень в просвете солнечных лучей такой необыкновенной яркости, которую, казалось, увидеть можно только по телевизору. И все-то лето еще впереди, а за летом длинная-длинная осень, и все так прекрасно! И пока я вот так умилялся на собственную безоблачную жизнь, из Москвы прогрохотал бесконечный товарный состав, а навстречу ему уже замелькали голубые вагончики встречной электрички, той самой, на которую мне бы не надо было опаздывать. Но я ведь не знал об этом, стоял и рассеянно размышлял, стоит ли вообще спешить, когда впереди целый месяц свободы. И хорошо бы научиться жить медленно-медленно, смаковать каждое ленивое летнее мгновение, растягивать его, пусть оно будет бесконечным. Лето!

На перроне было все так же тихо и пустынно, только на скамейке под березами сидела какая-то девица. У ног ее стоял неуклюжий чемодан. Наверное, я только чуть замедлил шаг, раздумывая, стоит ли мне сесть или лучше пройти дальше, купаясь в своем блаженном одиночестве, но и этой заминки было довольно. Девица сказала бесцветным голосом:

— Опоздали, следующая электричка через час сорок.

Час сорок торчать на перроне! Вовсе не собирался я растягивать время таким идиотским способом. Но что было делать? Не тащиться же назад в душный комариный лес, и я подумал: уж лучше развлечься приятной беседой. Я развалился на скамейке с идиотским вальяжным видом и приступил к программе.

— Ну а вы, — спросил я заинтересованно, — вы тоже опоздали? Вы, вероятно, из санатория?

— Я? — Она сильно покраснела, глядя мне прямо в лицо, и больше ничего не сказала.

Личико у нее было рядовое, но выражало оно неясную тревогу и даже некоторую таинственность. А может быть, она просто быстро-быстро соображала, какой выгоднее взять со мною тон. Но я-то тогда не знал, что все это может иметь значение и для меня. Я сказал самонадеянно:

— Ну давайте хоть поговорим о чем-нибудь, убьем время. Вы откуда едете?

— Ниоткуда.

— Ну и не говорите, если не хотите. Честное слово, меня это совершенно не интересует, это я так, для разговора…

Некоторое время она молчала, затаившись, как кошка перед прыжком, прислушивалась, соображала и наконец решилась сперва попробовать лапкой, какова она на ощупь, эта добыча.

— Скажите, пожалуйста, а в Москве в гостиницу трудно устроиться?

— Сейчас, летом? По-моему, это дело сомнительное.

— А вы не знаете, это дорого? Ну, гостиница… Мне ничего такого не надо, мне хоть общежитие…

— Та-ак, — протянул я важно, самым дурацким образом забираясь в расставленную мне западню. — А вы вообще-то куда едете? Зачем, к кому?

— Ни к кому.

— Это в смысле — не мое дело или действительно ни к кому?

— Действительно. Я из той электрички вылезла и сижу. Мне вообще некуда деваться.

Только тут меня коснулась первая тревога, я беспокойно поерзал, это приключение мне не нравилось, ведь мне не восемнадцать лет и я не обязан благодетельствовать беглых девиц. Без всякой симпатии я оглядел ее еще раз. Лет двадцати, сложена нормально, дурацкий чемодан в синем чехле на пуговках. Разве еще существуют такие? Я и сейчас помню, как точно с таким чемоданом впервые приехал в пионерский лагерь. Надо мной и тогда смеялись, куда он делся потом? И откуда она вообще взялась, эта девица? Тамбов, Калуга — что-нибудь в этом роде. Все-таки мне стало ее жалко.

— А по специальности-то ты кто?

— Бухгалтер, — она выговорила это корявое слово торопливо и с надеждой заглянула мне в лицо, как будто я прямо сейчас сделаю ей выгодное деловое предложение. Стало смешно и скучно.

— Да-а. Значит, в Москве у тебя никого?

— Никого. Нет, вообще-то у меня есть один знакомый, мы вместе в школе учились, но это все давно было, я и адреса не знаю…

— Ну так это проще простого, адрес можно узнать в справочном бюро.

— Вряд ли, — она засмеялась, — его фамилия Васильев. Да и вообще ни к чему это все. Ну найду его, а у него может быть семья, и что дальше?

— Что дальше — это тебе раньше надо было думать.

Она сказала жалобно:

— Мне бы только на работу устроиться!

— Обязательно в Москве?

— А где еще-то? Я потом дальше поеду, заработаю на дорогу и поеду.

— Что ж у вас, там, в Рязани, работы, что ли, нет?

— Почему в Рязани? Я из Тамбова.

— Нет, честное слово? Вот это интуиция! А зовут-то тебя как?

— Ксения.

— Ксения из Тамбова! Великолепно. — Я совсем размагнитился и потерял осторожность, меня несло, вот тут я и сделал, по-видимому, роковой шаг — я представился. Почему это показалось мне таким забавным — расшаркаться перед провинциальной простушкой? Уж лучше бы объявился Фазилем Искандером или Никитой Михалковым. Так нет же, назвал свою фамилию: — Перфильев Георгий Васильевич к вашим услугам. Не поднести ли чемодан, электричка подходит…

В вагоне я почти забыл о ней. Она сидела, я стоял в сторонке, смотрел в окно, представлял себе, какая сегодня будет Сонечка, и размышлял, что бы такого приготовить на ужин. Это должен быть изысканный праздничный ужин на двоих — цветы, свечи, бутылка шампанского — все, как в кино. Но что со всем этим едят — я не очень себе представлял. Сосиски или пельмени вряд ли подойдут, жареная колбаса тоже… Конечно, недурно бы бифштексы с кровью, но где их берут?

На перроне я еще раз раскланялся с Ксенией. Удалиться следовало благородно, чтобы не понести внутренних, моральных потерь. В сущности, это мне урок, влезать в чужую жизнь всегда опасно. Тебе доверились — и вот ты уже раб чужих проблем, собственной порядочности и чего там еще? Нет, это все не для меня.

— Так что, милая Ксения, желаю тебе успеха во всех твоих важных начинаниях и всего тебе самого доброго.

Я с чувством пожал ей руку, она улыбнулась жалко и, перегнувшись, потащила свой синий чемодан вдаль, в небытие, в безвестность. Я вышел на площадь. Какая благодать была кругом! Бурлила, кипела, толкалась пестрая вокзальная толпа, лаковые машины с трудом пробивались сквозь нее, корзины, чемоданы, загорелые лица, чудовищная очередь на такси — Москва!

Домой я добрался в пятом часу, стащил через голову взмокшую рубаху, смял ее комком и с размаху зашвырнул в комнату. Я не ожидал, что она так полетит, развернется на лету и сядет на углу дивана, как огромная голубая птица со сломанным крылом. К чему скрывать, я люблю добротные качественные солидные вещи, они улучшают мое настроение, впрочем, разве его надо было улучшать? С чего бы это в первый день отпуска?

Белое полотняное платье валялось на диване в обнимку с голубой рубашкой, а мы с Соней вели несколько одностороннюю беседу, в том смысле, что Сонечка говорила, а я рассеянно слушал, не вникая особенно в подробности, предмет разговора был не нов, и я предпочитал молча разглядывать ее, нежно проводить кончиком пальца по этому милому личику. Без очков я видел его расплывчато, смутно — маленький ротик с оттянутой пухлой верхней губкой и темные, словно обиженные, словно чего-то не понимающие глаза, и неожиданная улыбка с беглой ямочкой на одной щеке, и эти прелестные зубки, поставленные как-то не по порядку. Все в этом лице было несовершенно и очаровательно. Как же замечательно я все придумал!

— Это неразрешимо, неразрешимо, понимаешь, — говорила между тем Соня, — он прекрасный человек, я сама знаю, что поступаю ужасно, но что же делать, Юра, скажи, что мне делать?

Конечно, ей было абсолютно все равно, что я отвечу, никакого ответа она и не ждала, важен был сам звук, тон, и я сказал с нежной растяжкой и крайне серьезно:

— Не знаю…

А что еще можно было ответить на такой дурацкий вопрос? По-моему, раз уж изменяешь мужу, то хоть помалкивай. Я-то человек холостой, с меня и взятки гладки, а вот ее мужу я не завидовал, нет. Ведь я-то прекрасно знал: что бы там Сонечка ни говорила, она уже не остановится никогда, ей нравится все это — нравится грешить и нравится мучиться. Лично я-то был не против, меня это все вполне устраивало, лишь бы только ее не осенила безумная мысль построить новую семью. На это я бы все-таки не пошел. Потому что не уверен в ее надежности и потому что я, наверное, вовсе ее не люблю. Однако вопрос этот не такой-то и простой. Надо же когда-то и мне жениться. Тридцать два года уже, пора, пора! Все вокруг давным-давно женаты, только мы с Борисом остались, но он-то ведь моложе, да и он, похоже, на выходе. Нет, конечно же жениться мне пока совершенно не хочется, скажу даже, что с каждым годом это чувство становится все определеннее. Вот это меня и пугает, так и обдаст иногда оторопью, что же я — не такой, как все? Да и Марго намекает, что это странный инфантилизм, но я Марго не верю. Она-то рада, что я не женюсь, для нее это счастье, спасение. Что бы она делала, если бы я однажды привел в наше однокомнатное гнездышко молодую жену? И привести-то некуда, но не в этом, совсем не в этом дело. Мне не нужна жена, мне прекрасно и так. Марго ухаживает за мной, женщинам я нравлюсь и не испытываю ни малейшей тяги к продолжению рода. Я не вижу в браке ни смысла, ни вкуса, может быть, я действительно инфантилен? Нет, скорее — легкомыслен, как всегда. А ведь думать об этом придется, придется. Рога трубят! И все-таки не сегодня, не сейчас… Так я думал тогда, а сам осторожно накручивал на палец тонкую прядку душистых пышных Сониных волос и тихонько потянул их на себя. Она сразу поняла, замолчала, обернулась ко мне, ее сердитые глаза влажно расширились, и в это мгновение в дверь робко позвонили. Мы переглянулись в изумлении.

Я надел очки и прислушался. Нет, я не ошибся, за дверью кто-то топтался. Одевался я медленно в слабой надежде, что там все поймут и уберутся подобру-поздорову, но неведомый посетитель не уходил, еще тише, еще осторожнее нажал кнопочку. Конечно, открывать не надо было, но я все-таки дошлепал до двери. За порогом переминалась с ноги на ногу печальная и испуганная Ксения из Тамбова с синим чемоданом в руках.

— Извините, но в гостиницах мест нет, — сказала она, глядя на меня, как заяц на волка.

— Господи, да как же ты меня разыскала?

— Как вы мне советовали, через справочное бюро.

— Ну, Ксения… Черт тебя возьми! Да как ты не понимаешь, неудобно это, я не один.

— Ну и что? Что же делать-то? Мне ведь только переночевать одну ночь, а завтра я уйду.

— Завтра! Ну хорошо, поставь чемодан, а сама пойди погуляй, Москву посмотри, успеешь выспаться, молодая еще.

Она сердито потрясла головой:

— Не могу я, Георгий Васильевич, ноги так устали, аж гудят, я же целый день гуляю. Вы себе занимайтесь своими делами, а я на кухне посижу, не съем ведь вас.

К моему великому удивлению, Соня всей этой историей была не столько обижена, сколько заинтригована и возбуждена. Ей ужасно хотелось все знать, настолько, что она осталась пить чай. Ксения рядом с Соней выглядела как деревянная ступка рядом с серебряной ложечкой, смотреть на их оживленное общение было дико, и Соня это отлично знала. И, может быть, именно поэтому расспрашивала Ксению и давала ей множество советов. Ксения отвечала угрюмо, односложно, и вид у нее был такой, как будто она вот-вот заснет. Я, посмеиваясь, наблюдал за их поединком, я-то прекрасно знал, что женщинам в таких делах нельзя доверять ни на грош, обе они прикидывались, одна тихоней, другая — добренькой общительной девочкой, а на самом деле только и ждали случая выпустить когти и вцепиться друг другу в волосы. И вовсе не из-за меня, нет; просто такая уж у них природа. Хотя, конечно, Сонечка не так уж была и спокойна. Прощалась она со мной слишком нежно, шептала что-то, что прекрасно можно было произнести вслух, и почему-то называла меня Юрашкой, что между нами не водилось и мне совсем не нравилось. Словом, впечатление было такое, что она проиграла первый раунд.

Когда я вернулся на кухню, Ксения разбирала чемодан. На столе лежали черствые пряники в бумажном кульке, затертый кусок сала и огрызок вялого парникового огурца. На ногах у Ксении уже красовались розовые тапочки с пушистыми помпонами на носах.

«А ведь, пожалуй, придется выселять ее с милицией», — подумал я с тревогой и приступил к серьезному допросу.

— Итак, что мы имеем на сегодняшний день, дорогая Ксения? Вопрос первый. Какого черта тебе понадобилось в Москве?

— А что — только вам можно? А если я тоже хочу?

— Хочу — это дурацкий разговор. Я в Москве дома, а ты у меня в гостях, хотя место тебе на вокзале.

— У меня везде место на вокзале, я детдомовская!

— А родители? Что, их совсем нет?

— Нет, сиротка я!

— Ну хорошо, сиротка. Бывает, еще не такое бывает… — Я растерялся, все-таки я представлял себе все как-то иначе. Одинокая, агрессивная, заброшенная девчонка. Мне было жаль ее, но в то же время мещанские страхи хлынули на меня лавиной. А что, если завтра она заявит, будто я затащил ее сюда силком и вообще являюсь отцом ее внебрачного ребенка? Тут уж и милиция не поможет. Что тогда — прощай, моя молодая свободная жизнь? Зачем я пустил ее? Я старался взять себя в руки и говорить рассудительно:

— Тем более, Ксения, тем более… Зачем же было уезжать вот так, с бухты-барахты? Все-таки там работа, общежитие. Зачем ты приехала-то? Где ты собираешься жить, пока найдешь работу? И вообще, зачем тебе все это нужно?

— Значит, нужно. Было одно дело у меня, да не выгорело. Я ведь здесь давно уже околачиваюсь, комнату снимала за городом, пока деньги не кончились. И она меня выгнала, бабка-то та. Вот я и сидела на перроне, ждала у моря погоды, пока вы не подвернулись… — она хихикнула.

— Так, значит, насчет гостиниц ты приврала?..

— Ага, приврала. Какие же гостиницы, если денег осталось три с полтиной. В переносном смысле, конечно. Мне надо деньги доставать, как хочешь.

— Ну хорошо, Ксения, хорошо. Давай я тебя ссужу на первый случай, может быть, все проблемы и решатся? Ну не сможешь отдать, дело ясное, ну потеряю я свою десятку или четвертной. Сколько тебе надо-то? Переживу. Честное слово, пустяки, я тоже человек…

Ксения смотрела на меня во все глаза.

— Десятку? — спросила она изумленно. — Десятку? — и захохотала. — Да что это вы вообразили себе? Что вы вообще понимаете, чтобы советы мне давать? Хотите быть благородным по дешевке? Тоже мне благодетель! Десятку от своих щедрот! А что мне с ней делать? И взамен что? Может, с вами в постель лечь? Так это теперь стоит дороже! Ха-ха-ха!

Я сидел, как будто меня оглоушили. Неужели я сморозил такую уж глупость? На мой счет, десятка вполне приличная купюра. Лично я за нее работаю полный день, ненормированный день. Но… кто их знает, этих женщин, какие у них там запросы. Я во всем этом, конечно, полный профан. Но и она хороша. С чего это она решила, что на меня можно орать?

— Честно говоря, я не понял, какие у тебя ко мне претензии. Не хочешь, и не надо. Выметешься завтра отсюда без всяких денег — и дело с концом, и больше ко мне не приходи.

Ксения вскочила и рванулась ко мне. Я даже вздрогнул от страха. Вернее, не от страха, а от чего-то другого, совершенно мне ясного по ощущению, но название для этого ощущения нашлось не сразу. Мне неприятно было ее приближение. Несовместимость — вот что такое это было, я ею брезговал.

— Ну что ты, что ты… — сказал я нервно, а она даже руки заломила от необыкновенной искренности и сердечности:

— Ой, Георгий Васильевич! Вы обиделись, да? Вы не обижайтесь. Ой, я такая дура, всегда ляпну что не надо, из-за этого у меня вечно неприятности и на работе, и вообще. Ну куда же мне теперь деваться, у меня, кроме вас, здесь вообще никого нет…

— Меня у тебя тоже нет. А друг детства Васильев?

— Я наврала.

— Зачем?

— Не знаю. Просто так. Для солидности. Я вообще часто вру, сама не знаю зачем. Но я не буду, не буду, вы меня только не прогоняйте. Мне надо денег собрать, и я сама уеду.

— Куда же это, интересно?

— К отцу в Красноярск.

— Так ты же сиротка!

— Нет, отец у меня есть, только неродной. То есть родной, но не мой, они вместе с мамой не жили, я его и не помню почти. У него, конечно, семья, но все-таки отец…

— Он тебя звал?

— Не то чтобы звал, но, я думаю, на первое время как-то спокойнее. Устроюсь, а дальше уж буду сама. Но туда билет, и гостинцев надо, и на первое время хоть что-нибудь. В общем, я так посчитала — триста — четыреста рублей. Или лучше пятьсот. А вы мне десятку предлагали… — Она посмотрела на меня, слабой улыбкой призывая забыть все былые невзгоды, а я все еще не мог решить для себя, кто она такая — несусветная нахалка и авантюристка или бедная заблудившаяся дурочка.

— Ты думаешь, пятьсот рублей на дороге валяются?

— Да ничего я не думаю. Мне бы только на работу устроиться. Вы же тут в Москве, наверное, всех знаете…

Ночью я долго не мог заснуть, ворочался на раскладушке в тесной кухне. Ну и дурак же я в самом деле. Ну, достану я завтра Ксении эти деньги, и что дальше? Она будет преспокойно пить-есть на мой счет, потом возьмет полтыщи и пойдет на следующую станцию ловить еще одного дурака. Чем плохо? А я потом буду год отдавать долги. Или еще лучше — возьмет и ограбит меня, пока я высунув язык буду бегать по городу. Ничего особенного у нас, конечно, нет, но кое-что все-таки наберется, ложки какие-нибудь, мамины побрякушки, черт ее знает что еще. Я прямо-таки видел воочию, как она крадется по квартире с двумя раздувшимися чемоданами в руках, глаза ее мертвенно взблескивают в темноте, спиной она прижимается к стене. Господи, что за чепуха лезла мне тогда в голову! Меня так и подмывало пойти и проверить всю наличность сейчас же, но я слишком хорошо представлял себе, какой она подымет крик, если я только сунусь в комнату. И какого черта я вообще валяюсь здесь на раскладушке? Тоже мне стратег! Я решил, что в комнате она больше будет чувствовать временность своего положения, а на кухне могла бы и прижиться. Но только вот что помешает ей прижиться в комнате? Уж не деликатность ли? Нельзя же быть таким идиотом и всех мерить по себе. Это мне было бы неудобно, а ей вполне удобно, храпит себе, наверное. Вот взять сейчас и преспокойно завалиться на мамину кровать! А она встанет и подляжет рядышком. И чем все это кончится? А может быть, она вообще решила женить меня? Разузнала, что я холостой, с квартирой, выследила… Тьфу, чепуха!

Хотелось пить. Я встал и открутил кран, ожидая, когда вода пойдет похолоднее, открыл окно. На улице тоже было жарко, ни дуновения. Нет, черт с ними, с деньгами, только бы достать их, купить ей билет, посадить в поезд… Ну и денек выдался сегодня! И как это я попался на такую грубую провокацию? Надо было вытолкать ее взашей, вот и все. А я этого не умею, не обучен как-то. И пожалел ее, сначала из-за этого чемодана в чехле, потом из-за того, что врала и швырялась, потом из-за неродного отца, то есть родного, но не ее. Я сам вырос без отца и слишком хорошо знаю, каково это на вкус. Мы с Марго тоже одни на всем белом свете, и больше никого, но зато у меня есть Марго, а у Ксении что?