По образу и подобию

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

Ксения брела по улице. Иногда она вспоминала про красивую походку, подбирала живот, распрямляла плечи, руки должны быть слегка согнуты в локтях, подбородок повыше, Верка говорила, подбородок — это самое главное, но ощутимых результатов от всех этих усилий она не наблюдала, никто на нее не оглядывался и не умирал от восторга. Наверное, здесь, в Москве, все такие умные. К тому же одета она была очень так себе, и краситься сейчас жарко, и вообще к чему эти муки, она и так неплохо устроилась, Верка до сих пор не верит, думает, что все это вранье, а на самом деле живет Ксения где-нибудь под лестницей. А вот и нет! Живет она у Жорика со всеми возможными удобствами и уезжать пока не собирается, куда ей спешить? Лето, самая благодать, никуда от нее не убежит эта проклятая работа, еще наработается за целую-то жизнь, если не удастся хорошенько выйти замуж. Конечно, за артиста или кого повыше вряд ли получится, а вот хорошо бы за военного. Ученые ей тоже особенно ни к чему. Ну вот, к примеру, Жорик, шикарный, конечно, кадр, ничего не скажешь, с ним пройтись по улице — девчонки бы умерли, но толку-то что? Неделю живут в одной квартире, а он мимо нее ходит, как мимо стенки. Конечно, у него свои есть девушки, ну и что с того? Она-то, Ксения, что — вовсе не человек? Если она не московская, так ее презирать надо? Ну и пусть презирает, ей плевать, а она будет и будет у него жить, и ничего он не сделает, потому что интеллигент паршивый.

Ксения вздохнула удовлетворенно, что так хорошо во всем разобралась, и свернула на бульвар. На часах все еще не было двенадцати, опять придется сидеть на лавке, опять надо делать выражение лица, как будто ты просто так отдыхаешь и никуда не спешишь и вообще прекрасная незнакомка. Спешить-то ей и, правда, было некуда, но убивать время тоже нелегкое дело, особенно когда нет денег, с деньгами-то она нашла бы чем заняться. Нет, как это некоторые люди устраиваются, что все у них есть — мужья, квартиры, деньги, интересно, как это им удается? А впрочем, плевала она на все! Зато у нее есть то, чего нет почти ни у кого, — свобода, она свободна и поступает так, как ей вздумается, и сейчас она завалится к Верке, и они целый день будут пить кофе, слушать музыку и валять дурака. С Верки как раз и началась эта удивительная и свободная жизнь Ксении, до тех пор ничем не примечательная, даже в детдоме она никогда не жила, в детдоме жила Верка, а Ксения только приходила к ней в гости. И мама у Ксении была неплохая, отзывчивая, и обеспечивала нормально. Вот чего у нее не было, так это отца, ни в Красноярске, и нигде, и никогда, ни пьющего, ни трезвого, вот это она как раз выдумала напропалую, и деньги ей были в общем-то ни к чему, совсем о другом она мечтала, хотелось жить интересно, чтоб что-нибудь происходило. И никаким бухгалтером она в жизни не была, легко сказать — бухгалтер, это же учиться сколько надо, и все сплошная математика, с которой у Ксении всегда были нелады, все восемь лет, которые она выдержала в школе. Потом работала на стройке, и в магазине, и в парикмахерской пол мела… Где она только не работала! Потом даже пришлось трудовую книжку потерять, были от нее одни неприятности. И лет ей было вовсе не двадцать пять, как она врала Жорику, а девятнадцать, это она прибавила для солидности, а он, дурак, поверил. И ничего ей не нужно было от этого Жорика, кроме человеческого отношения, но разве он поймет? Умный-умный, а дурак, насмешливо думала Ксения, такие девушки, как она, может быть, тоже не каждый день попадаются… Ну все, теперь пора, уже можно к Верке. Ксения поднялась, потянулась со вкусом, без стеснения, теперь уж она уходит, плевать, что они подумают, а впереди целый день удовольствий до самого вечера. И, пританцовывая, чуть не вприпрыжку, поскакала она к метро.

Верка Ермакова первая уехала из их поселка больше года назад поступать в театральный институт. Верка была самая красивая из них, правда, больше не на лицо, а на фигуру, хотя и лицо у нее тоже ничего, смазливенькое. Но самое главное, конечно, это то, что у Верки были связи, один знакомый режиссер, который сказал, что запросто ее устроит, куда она захочет, в институт или сниматься в кино на второстепенные роли. Девчонки собирались вечерами, горячо все обсуждали, спорили, выйдет, не выйдет, и решили так, что, конечно, будет это все не бесплатно, придется Верке с этим типом пожить, но поскольку в высшие сферы иначе не пробиться, то в конце концов плевать, тем более что вообще ей этот режиссер нравился, хоть и не очень молодой дядечка, но симпатичный, и одет по моде, и денег, наверное, навалом, и занудничать зря не будет, у них там это просто. Так она и поехала. Без Верки в поселке была дикая скука. Девчонки ждали известий, исходя любопытством и завистью. Наконец Верка написала: она поступила, правда, не в театральный, а в студию народного танца при каком-то Доме культуры, из этой студии, оказывается, вышла куча талантов, и вообще ей всегда нравилась хореография, она и в детдоме танцевала, так что все хорошо, просто замечательно. Про режиссера она не писала ничего и адреса обратного не дала, но так было даже интереснее, оставался простор для фантазии. Вечером девчонки собрались на кухне. Поужинали, судили и рядили, как там Верка, решили, раз ничего не написала, значит, уж точно с этим режиссером что-то есть, она такая, любит темнить. Ксения сказала: «Это нечестно, раз был уговор в кино, то и устраивал бы в кино». Лично ей хореография совсем не нравилась, но все же и она соглашалась, главное дело — устроиться в Москве, сразу все не бывает, а потом… потом и они к ней приедут, они такую клятву дали — держаться вместе.

— А может, в нее, девочки, там еще иностранец какой-нибудь влюбится, таких красавиц, как Верка, тоже не на каждом углу встретишь…

— И уедет она за границу, в какой-нибудь Париж! Вот смеху-то будет!

— Всех обскачет, Верке это раз плюнуть…

Потанцевали немного, попрыгали, ужин как-то быстро забылся, опять хотелось есть. Они ничего плохого не сделали, просто открыли кладовку, взяли несколько банок консервов, печенье, конфеты. А назавтра поднялся шум — взлом, кража, милицию вызвали. Это же надо! А говорят — детдом все равно что родной! Чего же тогда милицию вызывать, у себя же взяли, не где-нибудь. И начали их таскать. Девчонкам-то что, они свои, одна Ксения чужая, да старше всех, хотели ей пришить, что это она инициатор кражи, вот уж она наревелась тогда, на всю жизнь. И богу молилась, и по полу каталась, только бы выцарапаться из этой истории. Обошлось. Правда, милиции она с тех пор боится до дрожи, аж зубы стучат, постового на улице и того обходит дальним кругом, понимает, что глупо, но боится, и все, другие высоты боятся или там змей, жуков, а она — милиции. Конечно, не в той одной истории было дело, на работе тоже вышла неприятность, она тогда в парикмахерской работала и сразу подумали на нее, раз уже был один привод, а она в том деле была почти и ни при чем. Да вспоминать не хочется, ушла она оттуда, устроилась в столовой подавальщицей, а тут приходит повестка из милиции. Вот где она испугалась, три дня пряталась по сараям, дома не ночевала, потом рассказала про все маме. Мама сама в милицию ходила, сказала, что Ксения уехала в другой город к тетке. А ее, оказывается, просто так вызывали, для разговора. Ничего себе разговорчики! Ксения чуть со страху не померла, да еще парикмахерскую вычистила из трудовой книжки бритвой. Дура, конечно, пришлось потом эту книжку потерять, но это уж пустяки. И тут пришло письмо от Верки ей, Ксении, на ее домашний адрес! А в письме было такое! Ну как самому близкому другу пишут. С искусством оказалось все гораздо сложнее. Народная студия Верке очень нравилась, особенно спортивный танец, там у нее все получалось, а с классическим она от других отставала, но дело было, конечно, не в этом, а в том, что студия-то была не профессиональная, а самодеятельная, для рабочих какого-то завода, выгонять они Верку не выгоняли, потому что она очень способная, но жить-то где-то надо, и кушать хочется, и одеться, как полагается артистке. Владимир Афанасьевич, конечно, обещает помочь, но пока ничего не выходит. Наверное, она сама виновата, держалась с ним не очень-то правильно. Но любовь у них все равно не вышла, потому что негде, а так встречаться у него нет интереса. Теперь, правда, есть надежда, она устроилась в одну семью убираться, с жильем, конечно, с кормежкой, выходной в воскресенье, и еще пятьдесят рублей в месяц. Люди оказались невредные, против танцев не возражают. Детей у них нет, вернее, есть один, но он уже школьник, дома зря не торчит, белье сдают в прачечную, готовить не заставляют, она все равно ничего не умеет, а главное, полдня никого нет дома. Вот это и было интереснее всего, Верка приглашала ее, Ксению, к себе в гости, в Москву, потому что она надеялась, что к тому времени что-то прояснится с театральным институтом или кино и они будут поступать вместе. Правда, у Ксении внешние данные не особенно и гарантий она не дает, но почему не попробовать?

И Ксения полетела. Матери она наврала, что посылают в деревню на покос, а может быть, и на все лето, на работу даже не зашла, денег там всего ничего, она у матери выпросила на подкорм, да туфли одни продала, ничего, не пропадет как-нибудь, с голоду у нас еще никто не умирал, и — тю-тю!

Примчалась сразу по адресу, выходит тощая такая, в очках, физиономия кислая. «Вера, — говорит, — здесь больше не живет». — «Как не живет? А где же она, мне ее обязательно надо!» — «А вы кто, не Ксения?» — «Ксения». — «Тогда хорошо, она вам записку оставила. И слава богу, и кончим с этим». Но Ксении было все равно, что она там бормочет, она схватила записку, не записку, а целое письмо на двух страницах, села на чемодан и стала читать. И опять все сразу стало интересно и удивительно.

Ах! У Ксении даже сердце зашлось от нахлынувших возможностей, вот это подруга! Не подруга, а настоящий друг, сама живет и другим помогает выйти на настоящую дорогу, пусть даже в кино она не попадет, в это Ксения не очень верила, разве в этом дело? Она жить хотела настоящей современной жизнью, быть в центре событий, рядом.

Ночевала она в ту ночь на вокзале. Когда дочитала Веркино письмо до конца, выяснилось, что идти туда можно только днем, после двенадцати, а то на площадке очень любопытные соседи. Но это Ксению не беспокоило нисколько, на вокзале тоже было очень интересно, и она даже познакомилась с симпатичным молоденьким солдатиком, жаль только, что он куда-то уезжал. А утром пошла гулять по Москве, вернее, она не гуляла, а разыскивала Верку по адресу, но разыскивала не как вчера, а без спешки, с удовольствием, каталась на метро, глазела на магазины. И все равно пришла раньше срока. Вернулась за угол в пельменную, потом сидела на лавке, а ровно в двенадцать уже звонила в заветную дверь. Вот это был денек! Они облазали в квартире все углы и закоулки, перерыли шкафы и чемоданы, все было интересно, потом вымылись вместе в ванне, врубили музыку и сели пировать. И тут тоже выяснилось много интересного. Особенно приятно было Ксении, что Верка не забыла их поселок, родной детдом, подруг и ее, Ксению, в частности, не каждый человек прошлое помнит, когда так меняются жизненные обстоятельства. С искусством у нее дела шли тоже хорошо, плохо было то, что режиссер Владимир Афанасьевич неожиданно уехал в заграничную командировку на несколько месяцев, а ведь все будущее зависело от него. Но Верка его очень ждала и верила ему как самой себе, потому что он давно уже стал близким ей человеком. Ксения даже ахнула от этой фразочки и на всякий случай решила ее запомнить, если надо будет кому-нибудь красиво соврать. Потом они обсудили, как жить дальше. Решено было хозяевам пока не объявляться, хорошие-то они хорошие, но все равно люди чужие, не пролетарского происхождения. А вдруг еще и выставят, тогда никуда не денешься, а так будет жить и жить, пока не поймают, а когда поймают, там видно будет.

Вот так и началась прекрасная московская жизнь Ксении. По вечерам и утром она пряталась, зато, когда хозяева уходили на работу, начиналось веселье и танцы, иногда к ним приходили Веркины подруги по народной студии, они мерили платья, щедро менялись кофточками, шапочками, помадой, хохотали и ели, Верке все разрешали брать в холодильнике. Тяжеловато было только по выходным. Однажды Ксения даже попалась толстой задышливой хозяйке. Ксения в первый момент растерялась, но Верка сразу сообразила и выручила ее:

— Это ко мне подруга зашла. Клавдия Ксенофонтовна, можно мы пойдем погуляем?

— Конечно, Вера, вы же сегодня выходная, только возвращайтесь, пожалуйста, не поздно, а то Андрей Михайлович просыпается и потом не может заснуть…

Вот так все и шло. Комната была небольшая, с окном на кухню, спала Ксения на полу, на тюфячке, а Вера на раскладушке. По вечерам, притаившись и сдерживая смех, слушали они скупые и непонятные разговоры хозяев. Все было хорошо, пока однажды не случилось несчастье. Был вечер. Вера ушла на занятия в студию, хозяйка копошилась на кухне, потом прошкандыбала по коридорчику и вдруг стала медленно открывать дверь Ксениной комнаты. Единым духом Ксения махнула под кровать, подтянула колени к носу, сдерживая дыхание и испытывая боль и неудобство от попавшей под самое ребро жесткой алюминиевой ножки. Старуха все еще возилась у входа, Вера нарочно протянула шнур от лампы так, чтобы он мешал войти в комнату, но вот перед Ксенией выросли отекшие медлительные ноги, а потом, как в страшном сне — перевернутая вверх ногами насмерть перепуганная старушечья физиономия:

— Боже мой! Кто это? Кто там?

— Это я, тетя Клава, Ксения…

Старуха со стоном плюхнулась на стул.

— Живая! А мне показалось, там труп под кроватью, искала утюг, наклонилась, а там ноги…

Проклятый утюг и правда стоял на полу. Ксения вылезла, отряхивая пыльную юбку.

— Что вам там надо было, что вы там делали?

— Я здесь живу, тетя Клава.

— И давно?

— Третью неделю.

— Боже мой! — старуха снова тяжело опустилась на стул. — Ну скажите мне, ну зачем же так? Ну если вам негде было жить, сказали бы мне, спросили бы, что же мы, не люди? Зачем же вот так, под кроватью, тайком? Это же гадость! Вы тоже детдомовская?

— Да.

— Я понимаю, Вера это сделала из самых добрых побуждений, но исподтишка присутствовать, наблюдать чужую жизнь, как это можно? Андрей Михайлович выходил неодетый… Как же вам не стыдно было? Элементарная деликатность…

— Мне стыдно, — сказала Ксения, — но Вера сказала — вы не рассердитесь, она сказала, что вы очень добрые люди…

— Что же, если добрые, то можно поступать таким вот образом? — неожиданно для Ксении старуха разозлилась, впилась в нее уже какими-то другими, жесткими, незнакомыми глазами. — Я давно замечала неладное, все не на месте, все вверх дном, вещи стали пропадать.

— Это Верка! — в неожиданной панике выкрикнула Ксения. — Я знаю точно, она шарфик взяла малиновый, потом две кофточки, книги, Мопассана и еще эту — «Любовь? Любовь», она ее на день рождения девчонке одной подарила, и всякие ложки-вилки, не все, понемножку, и еще…

Старуха смотрела на Ксению все так же зло и неподвижно:

— Да что же это вы на подругу так? Она же вам помогла, приютила, для вас же старалась?

— Ну и что же? — держала свое Ксения. — Вы думаете, если она мне помогла, так я буду нечестность прикрывать? Никогда! Я не такая! Ее и с прошлой работы за это выгнали. Вы, может быть, мне не верите? Так посмотрите сами, вот ее чемодан, откройте, откройте, — и Ксения трясущимися пальцами откинула крышку Веркиного чемодана. Она сама удивилась, чего там только не было, но старуха отвернулась и сказала, брезгливо глядя на Ксению:

— Уходите, пожалуйста, отсюда и чтобы я больше вас никогда не видела. С вещами.

Потом Ксения уже не могла понять, почему повела себя так странно, призналась в том, в чем никак нельзя было признаваться, и врала как-то не в ту сторону. Как получилось, что она продала Верку, самую любимую свою подругу? Неужели только потому, что так выходило интереснее? Наверное. Ну и что? Потом все равно все как-то забылось. Когда на следующий день Ксения позвонила Верке по телефону, Верка была как ни в чем не бывало, смеялась, рассказывала, как готовится к концерту, а про хозяйку сказала: «Она мне про тебя чего-то там наплела, У вас, говорит, плохая подруга…» Ксения замерла, прижав трубку к уху, но продолжения не последовало. Все прошло, прошло как дым, все-таки Верка — человек, не стала слушать старую мымру.

Хорошо-то хорошо, но жить теперь было негде, денег тоже не было. После долгих мытарств устроилась наконец Ксения на чьей-то даче сторожить собаку, на месяц, бесплатно, то есть ей дали деньги на прокорм собаке, на эти деньги они питались вдвоем, не очень сытно, потому что варить Ксения не умела, а всухомятку питаться дорого. Деньги быстро кончились, но и уезжать домой было тоже никак нельзя, это было бы дезертирство, а единственный влиятельный человек, который мог им помочь в новой жизни, режиссер Владимир Афанасьевич, все еще не возвращался из-за границы. Надо было терпеть и ждать, тем более что приключения Ксении совершенно еще не надоели, она только входила во вкус, только примеривалась. Она чувствовала в себе такие силы! Вот тогда и стала она ходить со своей собачьей дачи с чемоданом на станцию, ждать свою судьбу. Но вот что она сумеет подцепить такого типа, как Жорик, ей и в голову не приходило, сказал бы кто — не поверила бы. Это такое было везение! Правда, потом стала она догадываться, что чем больше люди учатся, тем дурее делаются, что-то у них смещается в мозгах, простые вещи перестают понимать, которые младенцу ясны. Но это уж совсем другой вопрос, это уже было ее познание жизни, ее научное открытие, а для жизни Жорик был очень даже подходящий, лучше некуда, даже не приставал к ней, хотя лучше бы все-таки приставал, потому что она даже вначале чуть в него не влюбилась. Но потом поняла, что чувство это будет бесперспективное, и не стала. Ну его! И мало-помалу начала она снова заглядывать к Верке. Сначала тряслась как осиновый лист, но Верка сказала: «Ну чего ты трясешься? Ну поймают — и что? Съедят, что ли? Ну выгонят еще раз, а ты и так уйдешь. Плюнь и разотри, жить надо гордо». И она подумала — правда, кто они ей, чтобы их бояться? Сами на ладан дышат, а людям хотят диктовать свои законы. Просто они уже не понимают молодежи, не понимают современного мира, вот в чем дело. Ксения очень стала много думать теоретически и втайне гордилась своим умом. Даже Верка это за ней признавала и подругам своим объясняла: «Ксения у нас — голова, с фантазией девушка, она далеко пойдет».

День прошел, как всегда, замечательно. Вера ее учила, как выгибать руки, как правильно ставить ноги, ногами она выделывала прямо чудеса — на одной стоит, а другую возьмет двумя руками и вытягивает прямо вверх, аж за ухо, а сама в это время телевизор смотрит или книжку читает. Замечательно это у нее выходило, но Ксения не завидовала, у каждого в жизни должен быть свой интерес, у Верки — танцы, а у нее, у Ксении, что? Она еще не придумала, она большое значение придавала случаю, и хотелось ей встретить какого-нибудь удивительного человека, вроде Веркиного Владимира Афанасьевича, и чтобы он сразу в нее влюбился, а дальше уж как получится, — могла бы она и за границу уехать, если бы было с кем, могла бы и учиться, если б надо было, могла бы и в искусстве в высший свет войти, потому что хотя Верка и намекала, что у нее внешние данные не те, но зато уж актерских данных у нее никто не отнимет. Кто из девчонок может так соврать, как она? И не запутаться и не сбиться, потому что она как бы и не врет вовсе, а входит в роль и сама уже во все верит и переживает, как по-настоящему. Что же это, если не актерский талант? Вот то-то и оно. Но только пользы с этого пока никакой нет. Кто ее возьмет в искусство без связей? Уж настолько-то она в жизни разбиралась.

Пора было выкатываться от Верки, опять сидеть на скамейке, пока она не выйдет гулять. Это хорошо, что лето, а как бы зимой? Нет, без своего угла тоже не жизнь. Разве это справедливо, что у стариков, которым жизнь уже безразлична, все есть, а молодежи надо мучиться в нищете? Нет, если бы что-нибудь зависело от нее, совсем бы не так она все устроила, совсем по-другому…

Потом они отправились с Веркой в ЦПКиО. Верка была такая разодетая, что Ксения даже покраснела от досады, а Верка достала из сумочки нитку красных бус и с ухмылкой протянула Ксении:

— На, надень. Да не бойся, они не Клавдины, это мне девчонка одна дала поносить.

И они отправились гулять по дорожкам, чинно, под ручку, нюхали рассаженные на клумбах цветы, шептались, хихикали, присаживались на лавочки, если рядом была интересная молодежь. Но что-то не везло им сегодня, никто не заговаривал с ними, никто ими не интересовался. На эстраде играл какой-то старомодный оркестр, и сидели перед ним одни сморчки в панамочках, и дождь начал накрапывать некстати. Ксения не прочь была с горя покататься на аттракционах, но Верка пожалела денег, она копила на сапоги. И разговор, который давно собиралась завести с нею Ксения, тоже не ладился, а так важно ей было узнать, как все было у Верки с Владимиром Афанасьевичем, это Ксении не из любопытства нужно было, а для жизненного опыта. Но Верка этой темы почему-то избегала, то ли наврала все, то ли у них что-то там вышло не так. Все больше сомневалась Ксения, да есть ли он на самом деле, этот Владимир Афанасьевич, и если есть, то правда ли, что он за границей? А может быть, он просто бросил Верку и надеяться на него в будущем — чистая глупость?

Домой она вернулась рано и в плохом настроении. И Жорик открыл ей дверь тоже какой-то встрепанный и помятый.

— Явилась? — сказал он скучным голосом. — Очень хорошо. Я давно уже хочу с тобой поговорить, да все как-то не получается. Не до тебя мне, понимаешь? У меня у самого голова кругом, а тут еще ты… Ну, одним словом, нет у меня таких денег и негде взять. Ехала бы ты назад, а? Все равно тебе надеяться не на что. Знаю, что нехорошо, знаю, но ты мне как кость в горле торчишь, понимаешь ты это? Мешаешь ты мне!

Ксения стояла набычив голову. Зареветь ей было раз плюнуть, тем более такое настроение, она и заревела, ожидая, что будет дальше.

Жорик забегал, заахал, махал руками, но Ксении было безразлично, что он там бормочет, она вела свою роль:

— Я уеду, уеду, не беспокойся, я бы завтра уехала, если бы было куда, — это, между прочим, правда была, ей уже тоже немножко надоело на одном месте. В общем-то прав Жорик, пора сматываться, наигралась уже. Она громко хлюпнула носом, прислушалась и хлюпнула еще, пожалостливее. Жорик подскочил как ужаленный:

— Да перестань ты реветь! Не гоню же я тебя, черт возьми, просто объясняю: ничего ты здесь не высидишь, понимаешь? Нет у меня денег! Сама о себе позаботься, здоровая баба уже, а сидишь и ждешь, когда тебе все само в рот упадет. Не жди, не обломится, вот я о чем с тобой разговариваю, дошло или нет?

До Ксении дошло. Правильно мыслит этот Жорик. Ну еще недельку она покайфует, а дальше что? Надо о будущем думать, время-то идет.

Ночью она не спала, ворочалась под простыней. Душно было, парило, дождь вчера так и не разгулялся, и сейчас было влажно, как в бане, давило. Она встала, грудью легла на узенький пыльный подоконник, высунулась в окно. Ни звездочки не было на небе, ни ветерка в воздухе, только где-то вдалеке погромыхивало, прокатывалось да мерно гудела за домами большая улица. Живут же люди! И ночью не спят, носятся куда-то, а она? Закупорилась с этим заучившимся чудиком на восьмом этаже и ждет, пока грянет гром. Не грянет он, нечего и ждать. А если бы даже и грянул, так что? Все равно бы ничего у них не вышло. Разные они, все равно бы Ксении с ним не ужиться, она бы со скуки померла. Значит, пора о себе позаботиться. Голова все-таки этот Жорик, правильно сказал, само в рот ничего не упадет. Она стащила с себя рубашку и улеглась поверх простыни, голая, на Жорика плевать, а думалось так легче, даже ознобец легкий пробегал по распаренной коже. Вот так-то лучше, глупо стесняться себе во вред. И даже появился у нее соблазн повернуть к себе зеркало, чтобы полюбоваться всласть, как она сейчас выглядит, но она этот соблазн отмела. Некогда сейчас заниматься пустяками, думать надо, что сейчас делать. На вокзал с чемоданом не пойдешь, это тебе не собачья дача, а Москва, здесь слезьми изойдешь, переступят через тебя, никто не обернется, Москва слезам не верит, торопится жить. Да и что ей высиживать на этом вокзале, билет подальше в один конец? Больно надо! Ей человек нужен, человек! Ей в институт надо в какой-нибудь технический, вот куда, и без чемодана, а, наоборот, совсем налегке, чтобы не пугать сразу, и улыбочку сделать такую веселенькую, как будто ждет кого-то, дождаться не может. И обязательно кто-нибудь спросит: «Девушка, вы не меня ждете?» — а она скажет: «Может быть, и вас, это большая тайна», — а он скажет… Нет, это уже пошла ерунда, но главная мысль была дельная, дельная. В институтах сейчас идут экзамены, народ разъезжается, кто в отпуска, кто на практику, народ молодой, но перспективный, и настроение летнее. Вот что ей надо, вот! Она натянула на себя простыню и, довольная, почти счастливая, закрыла свои бесцветные цепкие глазки.