По Острию Бритвы

Глава 19

Когда мне было девять лет, и я была студентом Академии Магии Оррана, я впервые стала учиться сражаться. Спарринг был обязательным предметом обучения. Существовали десятки областей изучения и исследований, и многие Хранители Источников посвятили свою жизнь развитию сельского хозяйства или кузнечного дела в Орране. Возможности применения магии в повседневной жизни поистине безграничны. Но все Хранители Источников, которые учились в академии, должны были уметь сражаться. Не только из-за войны с Терреланом, но и из-за перспективы любой войны. Орранская империя следила за своими Хранителями и была готова использовать их в военных целях, где бы они ни понадобились. Мы с Джозефом были другими. Нас учили быть оружием против терреланцев. Нас учили сражаться с помощью нашей магии. Я думаю, это была оплошность. Они должны были также научить нас драться без всякой магии.

Конечно, у спарринга были свои правила. Первое и самое главное — нам никогда не разрешалось использовать всю нашу силу против наших противников. Они тоже были такими же, как и мы, Хранителями и орранцами. Они тоже были оружием, которое готовилось обрушить разрушение на терреланцев. Просто не было смысла перегибать палку и убивать наших одноклассников. Но это никогда не останавливало сучку-шлюшку от попыток.

Нас с Лесрей часто ставили друг против друга. Вскоре преподаватели поняли, что мы с Джозефом никогда не будем нападать друг на друга. Мы всегда очень хорошо работали вместе, и наставники хотели поддерживать и лелеять эту динамику, а не разрушать ее. Я думаю, наставники верили, что мы придадим друг другу силы и будем преданы делу Оррана. Оглядываясь назад, я думаю, что они были правы. Джозеф не был так предан Оррану, как я, Я заботилась о том, чтобы оставался лояльным. У меня не было его силы или ума, и он заботился о том, чтобы я оставалась жива.

Но Лесрей меня ненавидела. Я понятия не имела, почему. Нас ставили друг против друга потому, что наставники академии считали нас почти равными по силе. Я была настроена на шесть Источников, Лесрей — на пять. То, что мы обе могли использовать пиромантию и порталомантию, было еще одной причиной. Преподаватели сочли важным, чтобы мы научились сражаться, используя магию, которую также может контролировать противник. В магическом сражении противодействие противнику часто так же важно, как и нанесение своего удара.

Мы учились на третьем курсе, когда Лесрей впервые попыталась убить меня. Конечно, она утверждала обратное, но я знаю, что это правда, даже если наставники ей поверили.

Пиромантия — это не магия управления огнем, как многие полагают, а магия контроля над температурой. Хорошо обученный пиромант может сжечь город дотла или заморозить озеро. Нас учили сражаться как огнем, так и льдом, обмениваться огненными шарами и замораживать землю под собой. Я всегда считала, что очень восприимчива к магии, особенно к огню. Несмотря на это, Лесрей была сильнее. Или, может быть, просто лучше. Или, может быть, просто более безжалостной. Кем бы она ни была, она была еще и пиздой.

Я всегда предпочитала окрашивать мой огонь в зеленый цвет, просто потому что могу, и мне нравится этот цвет. Лесрей предпочитала синий лед, чтобы сбить с толку своих противников. Так было сложнее понять, пыталась ли она заморозить меня или сжечь. Хотя, по правде говоря, обычно было и то, и другое.

Площадка для спарринга озарилась отблесками пламени, бьющегося друг о друга. Стены из песчаника были обожжены таким жаром, что камень давно почернел. Даже земля под ногами была хрупкой от такого количества огня и льда. Я не помню то сражение так отчетливо, как хотелось бы; воспоминания затуманены болью, которая за ним последовала. Я помню, что мы некоторое время обменивались пламенем, обращая атаки соперницы на ее саму. Работа ног важна, как и в любом виде боя, и мы кружили друг вокруг друга, всегда в движении. Всегда высматривая щель для удара.

Сучка-шлюшка атаковала меня огненным шлейфом, который волной покатился по земле в мою сторону. Я уже собиралась перепрыгнуть через него, но моя нога не двигалась. Я даже не заметила, как она приморозила ногу к земле. Я смогла только вскинуть руки и отразить волну огня своей собственной силой, что затемнило мое зрение. Это должно было быть победой, согласно правилам академии. Я так и не увидела приближающуюся сосульку, только почувствовала ледяную боль в боку.

Я помню, как с криком упала на колени. Когда пламя погасло, я увидела, как тает сосулька, и, подняв глаза, увидела Лесрей с мерзкой ухмылкой, знающую, что она победила. Знающую, что она меня убила. Это длилось недолго, поскольку Джозеф нанес ей психокинетический удар, отбросивший ее к дальней стене. Но было уже слишком поздно. Я рухнула на землю, истекая кровью из раны в боку размером с кулак.

Джозеф добрался до меня первым. Я помню, что почувствовала, как в меня хлынула его магия, когда он пытался исцелить меня с помощью своей биомантии. Ему было всего двенадцать лет, но он знал об анатомии землян больше, чем большинство наставников. Я помню, как приходили эти наставники и чувствовала магию других людей внутри себя. Я помню боль. Потом я потеряла сознание. Джозеф любил рассказывать мне, как он испугался, когда я перестала кричать. Он мог чувствовать биение моего сердца через свою биомантию и позже рассказал мне, что почувствовал, как оно остановилось.

Когда я проснулась, в голове у меня стучало, а бок горел огнем. Ирония ситуации не ускользнула от меня. Джозеф спал на стуле рядом с моей койкой, его лицо было бледным и осунувшимся, кожа — восковой и ввалившейся. Мне сказали, что наставники пытались удалить его, но он им сопротивлялся. Ты можешь подумать, что двенадцатилетний ребенок в основном безобиден. Ты сильно ошибаешься. В конце концов, они позволили ему остаться, и я не думаю, что он перестал исцелять меня своей магией хотя бы на мгновение. Из-за попытки Лесрей я потеряла пять дней жизни и несколько недель восстанавливалась. Джозеф потратил почти столько же времени на восстановление здоровья, которое он влил в меня. Любая магия накладывает свой отпечаток на Хранителя, и биомантия — не исключение. Насколько мне известно, Лесрей даже ни разу не была наказана. Наставниками академии, по крайней мере. У меня, однако, долгая память и страсть хранить обиды.

Веревка была редкостью в Яме. Не потому, что ее нельзя было найти, она была повсюду — от ведер до тележек и лифтов. Она была редкостью, потому что использовалась вся веревка, которую доставляли в Яму. Деко был головорезом и управлял Ямой, как криминальной империей, но у него были люди, которые следили за каждым поступающим ресурсом, и такие вещи, как веревка, распределялись экономно. Это не значит, что такие струпья, как я, ничего не могли найти. Нужно было просто знать, где искать.

Я знала человека, за которым охотилась, и примерно представляла, где он может быть. Лепольд был высоким, долговязым струпом, у которого была странная привычка брать потертую старую веревку, разматывать ее и затем снова заплетать. Я думаю, что он каким-то образом находил это отупляющее скучное занятие забавным или расслабляющим. В Яме не было недостатка в безумцах. Он повсюду носил с собой несколько отрезков и использовал их в качестве ставок в особо ценных азартных играх. Я была уверена, что смогу победить Лепольда в большинстве игр, в которые он любил играть, но я была менее уверена в том, что у меня есть что-то достаточно ценное, чтобы побудить его рискнуть своей драгоценной веревкой.

Учитывая мою растущую дурную славу среди струпьев, я, вероятно, могла бы опередить людей, ожидавших возможности сесть за стол. Куда бы я ни пошла, я привлекала пристальные взгляды и перешептывания, и каждый раз, когда Деко вызывал меня, слухи росли. Думаю, шрамы и заживающие раны тоже помогали. Я была совершенно уверена, что выгляжу как злобная и дикая скалистая кошка. И все же я ждала своей очереди и наблюдала за ходом игры, изучая Лепольда и других игроков, слушая их разговоры.

Когда на столе освободилось место, я забралась на табурет и улыбнулась остальным. У меня была определенная репутация как за игровыми столами, так и за их пределами, так что двое игроков рассмеялись и убрали свои ставки, когда я села. К счастью, Лепольд не был одним из них.

Он уважительно кивнул мне, и я ответила тем же. «Я надеялась получить шанс выиграть веревку», — быстро сказала я, прежде чем кто-либо успел определиться со ставками.

— Надеюсь, не в обмен на тебя, — ответил долговязый плетельщик веревок. — Я бы хотел выиграть что-нибудь равноценное.

Я сунула руку в карман, вытащила маленькую коробочку и положила ее на стол.

— Табакерка? — спросил Лепольд. — При всем уважении…

— В ней нет гребаного табака, — сказала я с понимающей улыбкой, после чего между нами повисло молчание.

— Хм, тогда что в ней? — спросил Леопольд.

Я постучала по крышке коробки:

— Тебе придется выиграть ее, чтобы узнать.

Я заметила, как двое других игроков посмотрели на Лепольда, и увидела, как тот прикусил губу. Из игр, за которыми я наблюдала, я поняла, что ему всегда нравилось смотреть на ставки других игроков, даже после того, как он выходил из игры. Он был любопытен по натуре, и я собиралась заставить его повеситься на этом любопытстве. Через несколько мгновений он вытащил из-за пояса моток веревки и положил его на стол. Не самый длинный кусок, примерно в рост Хардта, но этого было бы достаточно, чтобы у нас все получилось. Двое других игроков сделали свои ставки. Я должна признаться, что стала бы богатой женщиной, если бы выиграла игру. Ну, богатой по стандартам Ямы, то есть чертовой нищей в любом другом месте.

— Не возражаете, если я сыграю? — Джозеф проскользнул на последнее оставшееся место. Я едва сдержалась, чтобы не выругаться. Голос в моей голове предупредил меня, что он попытается разрушить все мои планы, и в то время это казалось правдой.

— Я, черт возьми, против, — прорычала я.

— Любой может присоединиться, если у него есть ставка, — ответил Лепольд, и это было правдой. Правила игры за игровыми столами не допускали личной вражды.

Джозеф вытащил из своих лохмотьев полбуханки черного хлеба. Это вызвало несколько удивленных возгласов и множество голодных взглядов. Хлеб выглядел таким свежим, какого мы не видели уже много месяцев, а черный хлеб в Яме был редкостью, примерно, как золото в темноте. Я знала, что не я одна спросила себя, откуда у него хлеб. Я могла бы спросить его. Я хотела спросить его. Я хотела знать, чем он занимался в течение последнего месяца.

Очевидно, он получил его от управляющего. Плата за все твои секреты.

— Я бы сказал, что этого достаточно, — сказал Лепольд, облизывая губы при виде хлеба. Остальные игроки, похоже, согласились. — Игрок с самой высокой ставкой выбирает игру.

Джозеф посмотрел на меня, и я поняла, что, черт возьми, он собирается сказать. У меня уже тряслись поджилки, когда он это сказал:

— Доверие.

Для меня это был новый опыт. До этого дня я играла в Доверие только с Хардтом и Изеном за столом. Они знали меня достаточно хорошо, чтобы понимать, что я гораздо более коварна, чем любой бросок костей. Эта группа игроков отличалась от них. Они играли по-другому. И они меня не знали. Джозеф, с другой стороны, пытался загладить свою вину. Мы оба знали, что он на моей стороне, и каждый раз, когда мы играли друг против друга, он выбирал дружбу. В первый раз я выиграла у него кость. Во второй раз мы оба решили пожать друг другу руки, хотя я и возмутилась такой фальшивой любезностью.

Другие игроки по одному выбывали из игры. Я бываю безжалостна там, где это необходимо, и, одновременно, непредсказуема. Не раз я проигрывала, чтобы запутать своих противников. В Доверии всегда есть искушение выбрать предательство, чтобы оставить судьбу на произвол броска костей. Такие игроки обычно проигрывают быстро и с большим треском, уступая более сообразительным соперникам, которые готовы переждать агрессию. Впервые я была одним из самых сообразительных. Джозеф тоже играл по-умному. Он уже дружил с парой других игроков и использовал эту дружбу к своему преимуществу.

Лепольд вышел из игры последним, проиграв свою последнюю кость Джозефу одним броском. К этому моменту у Джозефа тоже оставалась последняя кость, и он был более чем счастлив вывести обладателя веревки из игры. У меня самой оставалась всего одна кость, но Доверие меняется, когда остаются только два игрока. Больше не имеет значения, сколько костей набрал игрок. Когда участвуют два игрока, всегда разыгрывается только один раунд.

Остальные игроки не выходили из-за стола. Они были не настолько глупы, чтобы отказываться от своих ставок, уходя из-за стола. Если мы с Джозефом выберем предательство, игра перезапустится, и все смогут играть снова. Если мы оба выберем дружбу, то разделим ставки, и веревка была единственным, что меня действительно волновало. Хотя буханка хлеба, поставленная Джозефом, была соблазнительной.

Я посмотрела на Джозефа через стол, и он улыбнулся мне в ответ. Я ненавидела эту улыбку почти так же сильно, как и скучала по ней. Тогда я поняла, что он выберет дружбу. Его не волновали ставки, он просто хотел, чтобы мы снова стали друзьями. Стали бы такими, какими были.

Ты играешь не против Джозефа. Ты играешь против управляющего. Он пытается отнять у тебя это. Он хочет, чтобы ты потерпела неудачу, потому что тогда у тебя не будет другого выбора, кроме как приползти обратно к управляющему и умолять терреланцев позволить тебе стать одной из них.

Я пыталась не обращать внимания на эту мысль, но она повторялась снова и снова. Страх — мощный мотиватор. Иногда он побуждает нас к добру, к бегству от опасности или уклонению от огня. В других случаях это побуждает нас совершать зло, брать до того, как оно будет взято, или нападать первыми. Не доверять тем, кто нам ближе всего. Сссеракис питался страхом, лелеял его и черпал в нем силу. Во мне он нашел нескончаемый пир.

Каждый из нас выбрал грань и прикрыл кость рукой. Долгое время мы наблюдали друг за другом. Я знала Джозефа бо́льшую часть своей жизни, знала о нем все важное, но я не могла быть уверена в том, что он собирается делать. Я знал его так же хорошо, как саму себя. Я доверяла ему свою жизнь. Или, по крайней мере, доверяла раньше. Я больше не была так уверена. Я не была уверена, доверяю ли я ему свою жизнь или свою надежду. Я снова обдумала все возможности. Даже если бы он снова предал меня и забрал веревку, в которой я нуждалась, у меня был бы еще один шанс. Возможно, он даже дал бы мне веревку. Все, что мне нужно было сделать, это выбрать дружбу, и моя победа будет обеспечена. Так или иначе, я бы добыла веревку. Я почти уговорила себя на это.

— Готова? — спросил Джозеф, все еще улыбаясь мне. Я смотрела на эту улыбку и не узнавала ее. Я даже не узнавала лицо, которое он мне показывал. Голос в моей голове шептал об обмане, и я не знала, как его игнорировать.

Я кивнула, и мы оба убрали руки. Игральная кость Джозефа показала дружбу, и я вздохнула с облегчением. Я только раз взглянул на его лицо, чтобы увидеть там боль, но не смогла выдержать больше одного взгляда. Произнеся несколько пустых фраз об удаче и следующем разе, я собрала свой выигрыш и убежала прежде, чем Джозеф смог найти слова.