Подкидыш

«ОНИ ЕЩЕ И СВИСТЯТ»

Конечно, Ивасик и Вова перенесли больше, чем Глеб и Ли­ля. Но оказалось, что могли бы и не стараться. Пока они до­бывали деньги для кремов, Завря выбрался из детской комнаты — и это при том, что Глеб, ссылаясь на свои опыты и за­нятия, собственноручно вставил в дверь детской английский замок! — нашел в ванной тюбики с зубной пастой и сейчас, развалившись на диване, сосал мятную пасту, а рядом уже валялся пустой тюбик из-под «Поморина».

Полдня Ивасик сидел над своим другом, боясь, не забо­леет ли тот. Но нет — все было в порядке.

— Древность полна загадок,— изрек по этому случаю Глеб.

Стали английский замок не просто захлопывать, но еще и поворачивать в нем ключ. Однако через два дня, вернувшись из школы, они застали Заврю с тюбиком сапожного крема в коротких ручках и рот его уже был коричневый от высосан­ного крема.

И снова тревоги — и снова Завре хоть бы что.

— Ты заходил в детскую? — спросила как-то вечером папу мама. — Как они только живут в этом запахе? По-моему, у них пахнет всем, даже сапожным кремом!

— Ничего, пусть развиваются,— сказал, не отрываясь от газеты, папа.

Глеб долго думал над феноменальным поведением Заври. А потом сказал маме, что хочет сам сходить за продуктами, голбасы он, которую велела взять мама, правда, не купил — зато принес несколько тюбиков с пастой-сыром. Конечно же, Завря с огромным удовольствием высосал сыр. Лиля хотела уже выбросить тюбик, но Глеб остановил ее. Он провел ряд опытов. Наливал воду в тюбик — Завря не пил ее. Насыпал в тюбик муки — Завря муку выплевывал. Потом Глеб размеши­вал в воде муку, пока не получалась паста, и напихивал в тюбик — Завря съедал эту «пасту» с завидным аппетитом.

Братья и сестра занялись опытами всерьез. Чего только не превращали они в пасту: яички и манную кашу, суп и мясо, пудру и детскую присыпку. Завря ел всё. Животик его раздул­ся, и он, продолжая быстро бегать по комнате, придерживал живот маленькими руками. Ивасик уже страдал. Он прекра­тил опыты угрозой, что все расскажет маме и папе, если они не прекратят напичкивать всем подряд Заврю.

Ничего, однако, с Заврей не случилось. Он оказался воистину всеядным. Всеядным, но не всякоядным. Он мог есть все, что угодно, но только из тюбика!

И ведь он рос. Рос и умнел.

Все мысли братьев и сестры были заняты Заврей. И они не заметили, как над ними сгустились тучи.

Должны были бы, конечно, понимать, что, если уж начали плохо учиться, к ним станут приглядываться, мама начнет расспрашивать в школе и у знакомых, не замечают ли они у ее детей каких-нибудь нездоровых наклонностей. Так и полу­чилось. И тут раскрылось то, о чем они уже совершенно за­были.

— Лиля, где твои ручки? — спросила однажды вечером мама.

— Вот,— протянула вперед руки Лиля.

Но мама даже не улыбнулась.

— Ты собираешься поступать в торговое училище или открывать капиталистическое предприятие? — Голос у мамы дрожал. — Неужели, — продолжала мама, — ты совершенно не ценишь наших подарков?

Лиля не выдержала:

— Как же не ценю? Я продавала по самым высоким це­нам!

— Разве дело только в деньгах? Я думала, ты умная де­вочка. Ведь эти ручки... мы выбирали, ловили, привозили откуда только могли. Я всегда знала, что ты фантазерка. Но я думала, ты добрая, отзывчивая девочка. Неужели тебе этот спектакль дороже нашего уважения и нашей любви?

Лиля молчала, опустив голову, и мама удивилась, какое упрямое, не соглашающееся лицо было у дочери.

— Мама, не сердись на нее, мы после тебе все объясним, — попробовал заступиться за Лилю Глеб.

— А я не только на нее сержусь,— сказала мама, глядя холодными глазами и на Глеба.— Это ведь ты, кажется, гово­рил, что потерял деньги на кремы. А между тем вы завалили тюбиками из-под кремов весь мусорный ящик, не так ли? Как ты это объяснишь?

—

Я не могу объяснить, — пробормотал Глеб.

— А я считала, ты все на свете можешь объяснить,— ска­зала с печальной иронией мама.— Но ведь и в самом деле, всего труднее объяснить вранье, особенно маме, которая, если бы вы ее попросили, сама дала бы деньги на кремы или что там вам нужно...

— Мамочка, — начал было Вова.

Но мама и на него взглянула так, словно не узнавала его:

— А ты, оказывается, попрошайничаешь, милостыню про­сишь, «ради бога». И даже в милиции успел побывать, как по­стыдный попрошайка. Господи, что же с вами творится, дети! Ведь раньше, глядя на вас, мои знакомые говорили: «Вот что значит большая, дружная семья!» А теперь говорят: «Нет уж, с теперешними детьми дай бог одного-двух воспитать!»

— Нас осуждают, а сами говорят «дай бог», — пробормо­тал обиженный Вова.

— Я... я тоже просил милостыню, но я не скажу зачем, — выпалил Ивасик.

— Дожила, — молвила мама и пошла к дверям. Но от по­рога обернулась и крикнула с возмущенными слезами: — Они еще и свистят маме вслед! Гадкие дети! Как только не стыд­но! Прекратите сейчас же! В доме не свистят даже такие дети, как вы!

Но свистели-то не они. Свистел из-под дивана Завря.