Подкидыш

ГОЛУБИ В КУБЕ

Очень нервничали они все перед премьерой. Кроме Заври. Ивасика и Лилю взяли ассистентами Сергеева. Но ведь они еще ничего не умели — даже Лиля. А когда на сцене были хищники, их вообще отгоняли в проход. Собственно, они были ассистентами не Сергеева, а Заври — они нужны были на край­ний случай. Но ведь и непонятно было, когда уже нужно вме­шиваться. Завря часто придумывал во время репетиции что- нибудь новое, и Лиля с Ивасиком были как на иголках: нарушение это программы или нет? Глеб, который считал себя, хоть и сидел в зале, главным объяснителем да и руководи­телем, громким шепотом вразумлял их:

— Это не нарушение — это импровизация!

И вот наступил день премьеры. Афиши были вывешены за неделю, и на них был изображен Завря рядом с Сергеевым и дрессированными животными. У афиш останавливались,

спорили, что это за зверь — Завря. Даже в часы пик в транс­порте говорили о новой цирковой программе — что знаме­нитый Сергеев придумал что-то особенное, невероятное. Уже за три дня до премьеры билетов в кассах не оставалось. Было написано: «АНШЛАГ».

За пятнадцать минут до начала представления Дирк был полон. Все спешили занять места. Все боялись пропустить момент появления необыкновенного артиста. Наконец вспых­нули прожекторы, направленные на проход от кулис к арене и на саму сцену. Заиграл оркестр, и вдруг сквозь музыку по­слышался свист. Глеб, сидевший с Вовой в публике, весь подо­брался, но нет, кажется, ничего: свист не вносил разлад в музыку, он как-то ловко в нее вплетался.

Начался парад — всё, как обычно, только рядом с артис­тами, обгоняя их, а иногда вскакивая на парапет, бежал Зав­ря, изображая всех и каждого: гимнасток, идущих упругим шагом, гимнастов, кувыркающихся на ходу, даже слона, дви­жущегося вперевалочку. Зал хохотал и аплодировал, и сквозь этот смех слышался пронзительный свист-смех самого Заври. Кто-то из мальчишек в зале свистнул в ответ. Завря откликнул­ся точно таким свистом. И покатились вперемешку аплодис­менты, смех, свист. Вдобавок Завря то и дело соскакивал с парапета, подбегал к особенно понравившимся ему свистунам и обнимал их — особенно горячо тех, кто в испуге от этих объятий визжал. Так что, когда к аплодисментам, смеху и свисту прибавился визг, это уже было настоящее столпотво­рение. Ребята Гвилизовы были как на иголках: не пора ли вмешиваться? Но вот артисты, заканчивая парад, двинулись за кулисы, и Завря бросился за ними.

Да, никогда не думали Ивасик, Лиля и Глеб, что будут так волноваться за своего воспитанника. Но Сергеев, хотя тоже был настороже, считал, что все идет как надо.

На квадратном турнике вертелись и перескакивали гим­насты. Едва они заканчивали, к турнику бросался Завря и кру­тился на своих коротких ручках и, крутанувшись, вспрыги­вал на перекладину и бежал по ней, и будто бы сваливался, и даже хвостом пытался цепляться, хотя хвост его совсем не

был приспособлен для этого, а потом все же взбирался на тур­ник и снова бежал поверху.

— Смотри, смотри, папа,— кричал малыш,— он на хвосте по турнику бегает!

А Ивасик вздыхал тяжело:

— А меня уже в голове все вертится и мелькает.

— А ты говорил, дома его держать,— торопливо, чтобы не очень отвлекаться, шептала ему в ответ Лиля.— Он же, как в тюрьме, был дома. Видишь, сколько ему движения тре­буется!

Четыре гимнаста держали на плечах шесты, а две гим­настки прыгали с одного шеста на другой. И Завря тоже прыгал. И на ходулях бегал вслед за артистами и даже сва­лился с ходулей, но так ловко, что и Лиля с Ивасиком не поняли, нечаянно или нарочно.

Эквилибристы выехали на арену, оседлав свои велосипеды, как вздыбившихся коней, на одних задних колесах и при этом не держась за руль. Что они только не выделывали со своими велосипедами! И так же мастерски, только очень смеш­но, катался Завря, приспособившись даже править ногами рулем, а руками вертеть педали. Зрители то и дело разража­лись аплодисментами и свистом.

Подошла очередь дрессированных животных. Сам Сергеев ушел в тень — можно сказать, что он ассистировал Завре. Под свист Заври тигры выстраивали пирамиду, на которую легко взбегал Завря, посверкивая своей пупырчатой кожей и чешуйчатым, специально придуманным для него комбине­зоном. Львы, притворно рыча и кровожадно зевая, прыгали на барабаны и, повинуясь свисту и шипению Заври, подни­мали передние лапы, опираясь на задние ноги и хвост. Змеи- удавы, шипя и свистя, как сам Завря, свивались, вытягива­лись крученым столбом, опадали, проныривали в кольца друг друга, раскачивали Заврю, а в заключение он съехал по их спинам, как со скользкого холма, и сразу же рассыпалась змеиная горка, и змеи покачались, приподнимаясь на хвос­тах, как бы раскланиваясь, и уползли в свою клетку.

Но, оказалось, это еще не все. Под грохот барабанов на

арену выкатили огромный черный куб. Ивасик аж рот рас­крыл. «А ты и не знал?» — прошептала Лиля, прежде чем присоединиться к Завре. Она делала вид, что помогает Завре накрыть черный таинственный куб парчовым покрывалом, но больше раскланивалась, чем помогала.

Сергеев внес поднос с горящими свечами. Свет в зале по­гас. Зрители затихли. Раздавалась только быстрая дробь бара­банов. И вот в руке у Заври горящая свеча. Завря обходит с нею вокруг куба, потом приподнимает покрывало и кидает свечу в куб. Кидает, как кидают какой-нибудь там мяч или камешек, словно это не горящая свеча. Вот в его ручке еще одна свеча, и она следует за первой. А грохот барабанов медленно нарастает. Лиля ввозит на арену клетку с голубями и делает реверанс. Однако никто не видит ее реверанса — все зачарованы странной игрой Заври со свечами. Одну за дру­гой кидает Завря свечи в куб — десять, двадцать, может быть, тридцать. Барабаны умолкают. Розовый луч прожектора вы­свечивает Заврю так, что он весь сверкает и переливается. Завря взмахивает ручками и начинает стягивать покрывало. И что же? А ничего: черный куб как стоял, так и стоит, только щели на углах его светятся. И это удивляет больше всего — неужели брошенные свечи продолжают гореть, не по­тухли? Завря медленно-медленно начинает поднимать черный куб. Луч прожектора переходит на клетку с голубями, она открыта, но голуби не вылетают, они словно тоже прикованы взглядом к Завре; вернее, не к Завре, его ведь едва-едва видно, а к тому месту, где в это время Завря поднимает чер­ный куб, а под ним проступает другой, светящийся. Завря опускает в сторону черный куб, который едва виден, а на его месте остается сиять светом собранный в куб свет погасших свечей. Да потому что это не свечи горят — свечей там уже и нет. И тут снимаются с места голуби, они летят в руки к Завре, и он опускает их в сияющий куб. Голуби порхают, но почему-то вылететь за пределы сияющего куба не могут. Или это стекло? Но вот Завря вдвигается в сияющий куб, и ровно половина его освещена, а половина во тьме. Потом он отодви­гается, и весь уже в темноте. Голуби стайкой продолжают колыхаться в сияющем кубе. И — что же это напоминает Гле­бу? Да вот же, рассказ Лили о «глазе» в грозовую ночь над морем — сам «глаз» светился, но свет вокруг него не рас­пространялся.

Завря вскидывает обе ручки вверх, и сияющий куб вместе со стайкой голубей в нем начинает подниматься вверх, да так и зависает под куполом, и в нем тихой снежной стайкой вьются голуби.

Остолбеневший Ивасик перевел взгляд на Лилю. Конечно, Лиля могла изобразить что угодно, но Ивасик слишком хо­рошо знал свою сестру, чтобы понять: она не притворяется, она поражена так же, как он. А за нею стоял Сергеев — он был тоже глубоко поражен, это Ивасик увидел совершенно точно. И тогда Ивасик прислонился к барьеру, возле которого простоял, не шелохнувшись, все это время, сполз по барьеру на корточки, сел на пол, зная, что на него сейчас не смотрит ни одна живая душа, и почему-то расплакался.