Подкидыш

ОГОРОЖЕННЫЙ ЗАВРЯ

Невеселый оказался этот отпуск у семейства Гвилизовых. Сотрудники исследовательской станции, обосновавшейся в бухте, сказали ребятам, что Завря жив, но в глубоком ана­биозе.

— Анабиоз — это такое состояние организма, когда нет ни­каких признаков жизни, но организм не умер. Вроде летар­гического сна, — объяснил братьям и сестре Глеб.

Заврю перенесли в помещение, где лежали камни, очень похожие на тот, который в прошлом году сестра и братья увезли с собой и из которого вылупился Завря.

— Может быть, там тоже заврики? — шепотом спросила Лиля.

— Уже бы давно вывелись, — возразил Вова.

Ивасик попробовал подойти к. Завре и вдруг понял, что Не может — словно спотыкается о что-то невидимое. Этого Ива­сик не мог уразуметь. Он так же не понимал, что его не пус­кает, как не понимает непроницаемости прозрачного стекла муха.

Научные работники станции хотели подойти к Завре — и так же уперлись в нечто невидимое.

— Эге! — сказали они — Да тут, не иначе, силовое поле.

И, очень довольные чем-то, принялись расставлять свои

приборы и смотреть на экраны, на которых ничего, кроме зиг­загов, не было.

Глеб тоже был доволен, он тоже смотрел на эти экраны, слушал непонятные речи ученых, а Ивасику только сказал:

— Вот тебе и голуби, вот тебе и куб света!

Словно Ивасику было какое-то дело до таких далеких те­перь цирковых фокусов Заври, который в настоящее время лежал почти как мертвый, и к нему даже невозможно было подойти.

Но Ивасик столько ходил вокруг, что нашел место, в кото­рое мог входить, чтобы оказаться возле Заври. И каждый раз теперь находил он такую лазейку, хотя всякий раз она ока­зывалась в другом месте и только он мог в нее пройти.

— Завря, Завренька,— взывал он к своему неподвижному другу, но ни звука не слышал в ответ.

Зато «заговорили», как выражались сотрудники станции, камни. Или еще по-другому ученые выражались.

— Ну, что, работают? — спрашивал, входя, кто-нибудь из них.

— Работают! — отвечал другой.— Вот только для чего и

как, совершенно непонятно. Вообще непонятно всё это!

Глеба такие разговоры сердили: что, спрашивается, непо­нятно? Над Тихой бухтой год назад потерпел аварию инопла­нетный корабль. Прежде чем взорваться, инопланетяне в слоис­той, псевдокаменной упаковке выбросили своего младенца, а заодно системы ограждения и еще чего-нибудь.

Сказать правду, Глебу странно было, что их Завря, кото­рый сосал Ивасиков палец, таскал бабушке Нине тапки, да тапком же иногда и хлопала его Нина, что их безобразный уродец — пришелец из иных миров. Кто бы подумал, что имен­но так произойдет встреча разумов. Если бы не куб света, в котором стайкой вились голуби, Глеб вообще бы никогда, ни- когда... А что никогда? Почему-то великих вещей всегда ждешь не с той стороны. Но он хоть понимал, что тут что-то не так. А Густав Иванович? А папа? А прохожие на улице? Люди, думал философски Глеб, готовы только к такому чуду, которое тут же кто-нибудь авторитетно подтвердит, или же к чуду, которое на каждом шагу будет кричать, что оно чудо.

Слова переполняли Глеба.

— Мы могли бы так и не узнать, кто Завря! — сказал он Ивасику.

— Иля ты знаешь, кто ты? — загадочно ответил Ивасик.

— Я все же сделал великое открытие! — сказал тогда Вове Глеб.

Но Вова был разочарован: что за великое открытие — Зав­ря! Вот мама — другое дело. Но ее никто и не думает откры­вать. Потому что видят и думают: раз видят, то знают. А что они знают? Вот болен Вова, плохо ему — она только возьмет его за руку, и сразу хорошо: без всякого лекарства и компрес­сов. Это чудо или нет? От мамы идет какое-то невидимое сия­ние. Когда улыбнется — это вроде как открыл утром глаза, а всюду солнце. Или, например, сердится. Другие сердятся — неприятно, конечно, но даже сходства никакого нет. Глаза ее становятся такие темные и больные, что Вове совсем нехорошо делается. Единственное, что портит маму,— ее суетливость. Ведь это унижает прекрасную маму. Ей нужно просто быть н не суетиться — и тогда она не может не излучать нежности

и счастья. И почаще останавливать взгляд на Вове, и почаще дотрагиваться до него. А Завря... Конечно, он уже привык к Завре, и он даже сочувствовал Завре, что мама к нему со­всем равнодушна. Но, слава богу, Завря этого не понимал.

Постепенно все как-то успокоились, кроме Ивасика. Ивасик почти не отходил от Заври.

— А вы знаете, — сказал он однажды ученым.— Завря растет.

— Может быть, худеет? — не поверили ему. — Как мож­но расти, ничем не питаясь? Это противоречит законам при­роды.

Но законы природы Ивасика не касались. Он был уверен, что не ошибается, что Завря становится больше, а как да что, это уж было дело природы. Раз растет, значит, жив, значит, не нужно терять надежды.

У мамы и папы кончался отпуск. Вова, конечно, уехал с мамой, а Лилю, Ивасика и Глеба ученые со станции взялись отправить домой позже. Бабушка Нина не знала, что ей и де­лать, но, поскольку трое из четырех внуков остались на стан­ции, она осталась с ними. И скоро все сотрудники станции звали ее просто Ниной и слушались почти во всех жизнен­ных спорных вопросах. Она стала на станции снабженцем и поваром. О Завре Нина не беспокоилась.

— Впадают же в спячку медведи, замерзают лягушки — значит, и твоему Завре пришла пора отдохнуть, — урезонивала она Ивасика.

— Я знаю, он не умер,— соглашался Ивасик. — Но вдруг я уже состарюсь, а он всё будет спать. А очнется и испу­гается.

— А ты что, так и просидишь возле него всю жизнь?

— Посмотрим.

И Нина удивилась, поняв, что Ивасик теперь кажется го­раздо взрослее Вовы, хотя родились они в один день, Вова всегда быстрее рос и был крепче, да и сейчас сантиметра на четыре и килограмма на три обгонял Ивасика. Но уж очень суров и серьезен был теперь ее самый хрупкий внук.

И даже когда он однажды сказал начальнику группы:

«Завря оживает, — и объяснил: — У него кожа другого цвета становится», даже и тогда Ивасик не радовался, не ликовал, а был серьезен и насторожен.

И настал день, когда Завря действительно очнулся.

— Завря, Завря! — позвал потихоньку, чтобы не напугать, Ивасик.

Завря посмотрел на него, но не засвистел, не обрадовался, смотрел так же, как на всё остальное вокруг — внимательно, но без всякого чувства.

Ивасик и призванная на помощь Лиля посвистели и по­щелкали, но Завря, внимательно посмотрев на них, опять не откликнулся.

— Он разучился разговаривать!» — горестно воскликнул Ивасик.

— Возможно, он еще не пришел в себя,— сказали ему ис­следователи. — Возможно, у него выпадение памяти — это бы­вает после сильных потрясений.

— Нет, это камни. Это камни разучили его!

— Разучили, так научим. Чего ты расхлюпился? Роди­тель, называется, — сказала решительно Лиля.