Подкидыш

ИВАСИК УМЫВАЕТ РУКИ

Совещание в семействе Гвилизовых было бурное.

— А почему нет?! Почему нет?! — кричала возбужден­ная Лиля. — Почему Завре не участвовать в цирковой про­грамме?

— Завря еще маленький,— отбивался Ивасик.

— А деньги платить будут? — деловито интересовался Вова.

— Конечно, будут! И еще какие!

— Я знаю! — крикнул Лиле Ивасик. — Ты давно только и мечтаешь стать выступательницей! Хочешь быть фокусницей? Вот и выступай! А Завря тут при чем?

Это было правдой. Лиля, наверное, всегда хотела быть фокусницей, вообще циркачкой. Только не знала об этом, пока родители не повели их в цирк и она не увидела фокусника. А уж фокусничала-то, как говорит бабушка Нина, с пеленок. Лиле нравилась всякая выдумка, всякие переполох и смех, всякие удивление и неожиданности. Она хотела делать сама эти неожиданности, загадки и разгадки. Глебовы загадки при­роды казались ей скучными так же, как его будущие разгад­ки. Если бы вдруг с неба прилетели инопланетяне, это бы ей, конечно, понравилось, но еще больше бы понравилось, если бы она сама как-нибудь сумела взлететь в небо, в самый кос­мос и вернуться оттуда, будто инопланетянка.

Ду-ю-ду.

Я из пушки в небо уйду.

Вместе с Глебом ходила Лиля смотреть кинофильм «Вос­поминание о будущем». Глеб сидел как вкопанный и что-то записывал. Лиле же было даже скучно: что это за иноплане­тяне, которые не могли как следует заявить о себе — столько веков, и одна путаница! Когда же папа, прочитав газету, сказал, что все эти чудеса, показанные в кинофильме, просто подделаны под инопланетные, Лиля пришла в восторг. Неко­торое время, засыпая, она все думала, как бы еще что-нибудь подделать, да так, чтобы уже окончательно запутать скучных ученых. Потом увидела новую цирковую программу: под ку­полом цирка летали, все в блестках и серебряной чешуе, воз­душные гимнасты — и опять «заболела» цирком, воображала себя воздушной гимнасткой и, очень размечтавшись, даже воз­душной балериной. А что? Превратилось же спортивное пар­ное катание в танцы на льду! И даже в воде теперь танцуют — как это называется? И когда они нашли прошлым летом ка­мень, который становился то легким, то тяжелым, прежде всего Лиля подумала, конечно, о цирке: как с помощью такого камня можно устроить невероятное представление. Потом вдруг появился Завря — это уж был фокус так фокус! И вообще Зав- ря все больше нравился Лиле — такой смешной, такой пре­красно-безобразный, такой веселый и неутомимый, ну прямо будто он был родным сыном Лили. Или, вернее, так, словно он был сыном Ивасика и ее, только Ивасик был мамой, а она папой, а еще лучше не папой, а бабушкой Ниной. Потому что папа был немного скучным, хотя об этом своем наблюдении и впечатлении Лиля не говорила никому, даже братьям — так, знала про себя, и всё. И побаивалась, как бы не стать с годами похожей на папу. Лучше бы папа и мама были ее детьми, она бы уж сумела их немного растормошить и научить любить жизнь и всякие неожиданности. Так вот частенько размышля­ла Лиля, глядя с удовольствием и удовлетворением на Заврю и мечтая, как будут они с Заврей выступать в цирке. Для этого и язык Заврин учила, раз уж у него нет голосовых свя­зок и он не может разговаривать по-лилиному. Но так даже лучше, опять думала она, никто и не догадается, что Завря разговаривает — так, шипит что-то, свистит и щелкает, а между тем она и Завря во время цирковых фокусов будут все под­сказывать друг другу. Но это казалось так далеко, когда-ни-

будь в будущем. И вот вдруг на них с Заврей обращает вни­мание сам Сергеев, знаменитый и прославленный, и сам пред­лагает им с Заврей выступать в цирке! Но все это может лоп­нуть из-за трусливого, как какая-нибудь мамаша, Ивасика! Правда, за Лилю Вова. А за кого, интересно, Глеб? Угораз­дило же Лилю родиться после него, а не вперед, теперь он старший — и всего-то на год, а вот командует, и приходится подчиняться. Да, в очень большой степени дело зависело от Гле­ба. Ивасик, наверное, тоже понимал это, потому что восклик­нул:

— Глеб, скажи им!

И Глеб сказал:

— Цирк нежелателен — это может нарушить чистоту экс­перимента.

— Эксперимент! — с осуждением воскликнула Лиля.

— А ты лучше? — крикнул Ивасик.— Какие вы все-таки все: эксперимент, цирк! А на Заврю вам наплевать!

— Как это наплевать! Как это наплевать! — разом выпа­лили трое других, но дальше их голоса разделились.

— Ты думаешь, Ивасик, Завря так и просидит возле тебя всю жизнь? — размахивала руками Лиля. — Ты думаешь, это очень интересно сидеть возле тебя всю жизнь? А там ему бы аплодировали тысячи людей, он бы стал знаменитым!

— Ты хочешь быть знаменитая,— был непримирим Ива­сик.

— Ты думаешь, бррат, это очень честно — не только самим сидеть на шее у родителей, но еще и Заврю им содержать? — бубнил Вова.

— Ты-то сам, Вова, будешь в публике, а он — прыгай? Эгоисты! — отбивался Ивасик.

— Когда я говорю о чистоте эксперимента,— солидно ска­зал Глеб,— я думаю прежде всего о Завре.

— О себе и науке! — вставил Ивасик.

— Прежде всего о Завре, — настойчиво повторил Глеб. — Аплодисменты, фокусы и кувыркания — дальше этого твои мечты не идут, Лиля? Это что, женская ограниченность? Между тем за нашим Заврей...— он сделал значительную пау-

зу,— тайна. Может быть, мирового значения! Когда Завря вы­лупился из камня, я думал, он чудом сохранившийся, закон­сервированный в окаменевшем яйце потомок древнего ящера. И хотя ни в одной — я повторяю: ни в одной! — книге, ни в одном палеонтологическом справочнике такого динозавра, таких рептилий, как наш Завря, я не нашел, хотя бы прибли­зительно таких, я все же думал, что вполне могло быть боль­ше форм динозавров, чем обнаружено их отпечатков, костей и скелетов. Прошлое, думал я, еще не до конца открыто! Да так оно и есть! Но все оказалось гораздо сложнее и зага­дочнее. Когда я узнал, что Завря разумен, понимает члено­раздельную речь, способен обучаться письму ^ тут я задумал­ся по-настоящему. Ведь разумных ящеров на Земле не было!

— А может, были? Мы только не знаем?

— Если были бы разумные ящеры, была бы и культура. А от культуры остается побольше, чем следы и кости. Ума без культуры не бывает.

— А дельфины?

— Нет, если ум довольствуется тем, что есть, и только приспосабливается, а не познает и творит, это не разум.

— Так кто же Завря?

— Не знаю.

— Пусть он будет человек, — сказал примирительно Ивасик.

— Людей и так хватает, а вот Завря один-единственный, уникальный.

—- Очень ему это нужно!

— Ну, до чего ограниченные! Ничего им не надо. А вот Завря вырастет и спросит вас!

Пусть Завря единственный-разъединственный, — вмеша­лась в разговор Лиля.— Но прежде всего он жи-вой. Если он не будет жить полнокровной жизнью, что же, будет он разви­ваться, скажи, Глеб? Он будет, как музейный экспонат. Что вы все — о науке, о человечестве? А Завре — жить.

— Конечно, он должен зарабатывать, — вроде как согласился Вова.

— Ты-то зарабатываешь?

— Я ребенок.

— И он ребенок!

— Дело не в заработке!

— Глеб, — сказала проникновенно Лиля,— если ты бу­дешь держать Заврю взаперти, ты же ни-че-го не узнаешь.

И держали взаперти, и не держали взаперти — все рав­но никто ничего о Завре не знает. Уж на что Густав Ива­нович...

— Но Сергеев — не Густав Иванович и не наш папа. Сер­геев — он же все о зверях должен знать. Даже эту, как ее, зоопсихологию. Когда он увидит, какой он, наш Завря, уж он и в Академию наук, и куда угодно обратится. Он же спе­циалист по зверям.

— Завря не зверь.

— Ну все равно.

— А как ему, все рассказать, что ли, Сергееву?

— Не поверит!

Нет, сначала сделать представление, а потом объяснить!

— Уже всё решили? — подал голос Ивасик.— А вот мы с Заврей еще Не решили!

— А ты спрашивал? А ты спрашивал у Заври?

— Спрашивал!

— Ничего ты не спрашивал — мы бы видели. Спрашивай, чтобы мы слышали!

— Пожалуйста! Завря, слушай меня внимательно!

Впрочем, Завря и до этого слушал внимательно. Никто на

него не смотрел во время спора. Но он то смотрел во все гла­за, во все свои три глаза, складки на нем двигались, как на лошади, которую донимают слепни.

— Завря! — продолжал Ивасик. — Ты хочешь рядом во вся­кими зверями лазить по ступенькам, прыгать через огонь, бегать в трусиках по кругу, не спать по вечерам, слушаться дрессировщиков и смешить всякого, кто заплатит рубль?

Ивасику казалось, что он нарисовал ужасную картину. Но Завря зашипел и щелкнул, и даже Вова понял, что он ска­зал «хочу».

— Ну, ваше дело, — сказал Ивасик. — Делайте что хоти­те! Я умываю руки.