Подкидыш

КАМЕНЬ СТАНОВИТСЯ ОБЫКНОВЕННЫМ

Как давно уже ясно было всем друзьям, знакомым и сосе­дям, в семье Гвилизовых было четыре «заковыристых», муд­реных ребенка. Чего стоили бедным родителям «исследования» Глеба, фокусы Лили, фантазии Ивасика и упрямая ревни­вость Вовы — это и передать невозможно. Не исключено, что мама и папа тоже когда-то исследовали, фокусничали, фанта­зировали, упрямились и хотели быть взрослее, чем они есть, но теперь все их жизненные силы уходили на то, чтобы — раз-два-три-четыре — не спускать глаз с мудреных детей, отве­чать на их заковыристые вопросы, зарабатывать деньги на эту ораву, кормить их, обстирывать, лечить и отдыхать от них хотя бы во сне. И всем этим предстояло маме и папе зани­маться, наверное — раз-два-три-четыре-восемь-семнадцать,— наверное, еще лет двадцать. Так что родителям было уже не до фокусов.

Но был в семье еще один не простой, очень даже не простой человек — бабушка Нина, которую для простоты и краткости дети звали просто Ниной, но, конечно, с очень большой бук­вы. Главная заковыристость бабушки Нины состояла в том, что она видела насквозь своих заковыристых внуков и даже любила в них эту заковыристость, любила в нее проникать и торжествовать, что ничто не укрывается от ее зоркого, соко­линого, как говорил Глеб, взгляда.

Ее-то и боялись больше всего, возвращаясь домой, Глеб и младшие.

И, конечно же, Нина сразу увидела, что внуки и внучка что-то удумали, замыслили, затеяли, натворили, предприняли и учинили. Но ее сбили с толку искореженные в чемоданах туфли, белье и одежда, измятые так, что уже не разгладить. Она решила, что фокусы внуков на этом и кончились. После такой порчи добра ее уже не удивило, что не только хозяй­ственный Вова, но и все остальные взяли на себя полностью уборку в своей комнате — еще бы, конечно, теперь стараются! Так что камень был благополучно задвинут в самый угол под старинный огромный диван, на котором спала Лиля, и за­маскирован всякими игрушками. Да и вытащи его, этот ка­мень, бабушка вдруг из-под дивана, что бы она нашла осо­бенного или странного в нем — у ее внуков и не такое води­лось!

Ну а маме и папе было теперь уж вовсе не до их комнаты: работа, транспорт, магазины, дом, в котором даже семижиль­ная бабушка управиться одна никак не могла.

А вскоре настал сентябрь. Младшие братья пошли в пер­вый класс. У Вовы не получались прямые палочки. А Ива- сик никак не мог хорошо считать — внимание его постоянно рассеивалось. Просто прибавить два к двум он никак не мог.

— Чего два? — спрашивал он. — Два яблока, или. может, два кубика, или два пионера?

— Ой, да не все ли тебе равно? — выходила из себя Ли­ля. — Ну пусть два яблока и еще два яблока.

— Большие или маленькие?

— Как ты не понимаешь?! Просто яблоки. А может, два яблока и две груши — сколько всего фруктов?

— Два яблока и две груши!

— Я думала, ты отличником будешь, а ты, как дурачок. Учись у Вовы. Вовик, сколько два плюс два?

— Четыре.

— А что ты складываешь? — спросил с любопытством Ивасик.

— Копейки или рубли. Потому что копейки все одинако­вые, а яблоки стоят по-разному. Ну, конечно, поторговаться нужно.

— Да,— сказала, покачав головой, Лиля,— уж фокусни­ком никто из вас не станет, это точно: тут надо считать быстро и в уме!

Лиля представляла, как выходит на арену цирка или на ка­кую-нибудь сцену. Нет уж, она не будет ассистенткой «ма­эстро». Она сама будет фокусником-иллюзионистом. Ей во­обще не надо ассистентов. Раз-два-три — смотрите, цилиндр с моей головы, ничего в нем нет; тех, кто не верит, просим пройти на сцену и убедиться. На Лиле фрак, а волосы распу­щены, как у Аллы Пугачевой. И вот она начинает вытаски­вать букет за букетом из цилиндра, сцена уже завалена. Кто не верит, просим убедиться. Не верить невозможно — аромат от цветов перебивает запах тигров и лошадей, хотя неизвестно, что лучше. И вот Лиля из-под цветов поднимает камень. Раз- два-три — опля, камень перелетает из руки в руку, скользит по спине, снова в руке, как мяч у гимнастки, вверх по руке, на плечо. Только не пропустить миг, когда камень тяжелеет! Тогда она кладет его на пол и — пожалуйста, кто-нибудь может из публики поднять камень? Не то чтобы играть им, как она играла, а хотя бы поднять. Первыми не выдерживают, конечно, мальчишки: подумаешь, девчонка какая-то; да одним пальцем! Выскакивает первый, пыхтит, а камень ни с места. Второй, третий. Вызывают ученого Мишку, но и он тоже не

может. Тогда — прошло как раз столько времени, сколько нуж­но — и она снова играет с камнем, как с мячом, и гремит туш, и светящимися буквами вспыхивает: «Девочка-силачка Лиля Гвилизова!» И когда схлынут аплодисменты, овации, восторженные крики и еще кто-нибудь попробует поднять снова неподъемный камень, она попросит тишины и скажет:

— В этом нет никакой ловкости и никакой силы, как нет и каких-нибудь сверхъестественных явлений. Это просто ино­планетный камень, и в этом его волшебство и загадка!

Так мечтала Лиля. А уж Глеб да Ивасик — те еще боль­ше мечтали о всяких делах, связанных с необыкновенным камнем.

Но вот беда, вот штука — камень вдруг стал обыкновен­ным — он перестал тяжелеть и легчать. Глеб даже заподоз­рил, что камень подменили, и устроил допрос, но рассудитель­ный Вова сказал:

— Ты же сам сделал метку — свою, Особенную, в тайном месте — вот и посмотри, там ли твоя метка.

Глеб посмотрел — метка была на месте.

Вова и сам проверил и тут же предложил камень выбро­сить:

— Чего он теперь? Камень как камень! Никакого волшеб­ства и необыкновенности.

Вове давно не по себе было, что в доме лежит каменюка, а мама не знает. Однажды он даже решился нарушить клятву и рассказал маме, что «тот самый, ты же помнишь, ну, с моря который тащили камень, ну еще дядька поднять не мог, помнишь же, ну помнишь же?!» — что этот самый камень лежит в детской комнате под диваном. От того, что он нару­шает клятву, от раскаяния и в то же время от решимости все открыть маме он был красный и глаза у него казались больными. Ничего мама, конечно, не вспомнила, ни о каком камне, но пошла послушно в детскую за Вовой. Надо же было, чтобы именно в этот день с утра Глеб рассматривал камень, а когда послышались шаги, поспешно сунул его совсем в другое место, в раскрытый шкаф. Так что, когда мама следом за Вовой стала заглядывать под диван, ничего там не было.

Вова глазам своим не поверил и, хоть диван был претяжелый, все же отодвинул его — всякая мура там лежала: хлопушки» игрушечная железная дорога, елочные украшения. Камня не было.

— У тебя жар, мой мальчик, — сказала с нежной обеспо­коенностью мама и уложила его в постель.

Ничего из его благородной попытки открыть маме глаза не получилось. Пришлось Вове удовольствоваться безотказной нежностью мамы.

И вот теперь камень оказывался обыкновенным, и Вова надеялся, что хоть теперь его выкинут из дому. Как бы не так!

— Уже то, что камень стал обыкновенным,— необыкновен­но,— сказал внушительно Глеб.

-— Конечно же! — подхватил Ивасик.— У меня, у меня тоже — на море из молний получались листочки, а здесь они совсем засохли!

— Можно же, например, вынести в сарай,— предложил уклончиво Вова. — И если надо, там делать записи и опыты.

— Опыты делать нельзя, — опять возразил Глеб. — Можем испортить камень. Мы же не знаем, что это такое. Еще раз поклянитесь, и ты, Вова, в особенности, что не предадите наш камень! А там посмотрим, подумаем.

Клясться Вова не стал, уперся, и все тут:

— Надоели мне ваши клятвы! Подумаешь, командир на­шелся! Пожалуйста, бейте и выгоняйте! Не хочу я клясться, понятно?

Но — смирился.

Камень засунули снова под диван и больше не тревожили. Разве что залезет под диван Лиля и попробует, не «ожил» ли их камень. Следом за ней с фонариком залезут Ивасик и Глеб. Посмотрят, посмотрят да и вылезут.

А дальше и вовсе дел стало столько, что камень почти забыли.