Подкидыш

МАШИНА БЕГАЕТ НА ВЕРЕВКАХ

Пришлось купить несколько кубиков Рубика.

Завря моментально выкручивал на них фразы. Научился даже пустые квадратики вставлять между словами, вот толь­ко гласными по-прежнему пренебрегал. Ничего, теперь все же разгадывать его ребусы-головоломки стало легче. Но уж что бы он ни писал, где-нибудь, хоть в начале, хоть в конце, хоть посредине, вставлял обязательно: «Завря Гвилизов из Камня, очень умный человек, солнышко». Разумеется, без за­пятых и почти без гласных букв. Да, Завря считал себя их братом и вообще человеком. То, что у него хвост, а у них хвоста нет, что у него три глаза, а у них два, что у него три горба, а у них ни одного, ничуть не разуверяло его в том, что он человек и их брат. Он, между прочим,— знали бы родите­ли! — маму считал не только их, но и своей мамой, папу на­зывал папой, а Нину считал даже больше своей бабушкой, чем их. «Нина»,— называл он ее на своем щелкающем языке, и бабушка его понимала — она неизменно оборачивалась на два его щелканья, обозначавшие «НН».

Вот так вот, «Завря — человек» и все тут. И, очень воз­можно, он был прав. Уж коли он жил и рос с ними, разгова­ривал, хоть и непонятно, но человеческими словами и даже писал почти по-человечески, кем же он и был, как не Зав- рей-человеком!

Итак, Завря писал все понятнее и понятнее, и все быстрее читали его ребята Гвилизовы. Но фразы у него все-таки были очень странные:

«Машина бегает на веревках-ногах — так и муха на по­толке».

«По окнам проходят головы — ноги в подвале».

Ивасик только один и понимал такие фразы и объяснял нетерпеливо:

— Это Завря видит троллейбус за воротами, а колес из-за ворот не видно, вот он и думает, что троллейбус по прово­дам, как муха по потолку, на двух ногах бежит-катится. А когда мимо окон проходят люди, Завря же только головы ви­дит, а ноги-то, он понимает, где-то внизу, а я ему недавно о подвале рассказывал.

— Вы понимаете или не понимаете?! — закричала вдруг Лиля.— Он же ничего, кроме дома, не знает! Он же, как в тюрьме, живет, наш Завря! Он же никогда за всю свою жизнь даже во дворе не был!

— Нно зимой же было холодно, — растерянно возразил Ивасик.

— Зимой-зимой! Но уже давно не зима! Вы уже и сами не замечаете, что вокруг вас делается!

Все обернулись к окну. Даже Завря. В самом деле, какая там зима — была настоящая весна. Розовым облаком кругли­лись цветущие жердёлы, белыми облаками — цветущие виш­ни. В желтом пуху цветов выглядывали из-за соседнего дома ветви тополей. И первые листочки на тополях, на фруктовых деревьях сами были как золотистые цветы — топорщились, нежились и блестели на солнце.

— Но что же это будет, если Завря покажется на улице? — беспокойно спросил Ивасик.

— В зоопарк его заберут, вот что! — решил Вова.

— Как... в зоопарк? — побледнел Ивасик.

— Или в мединститут для вскрытия.

— Как... вскрытия? Не имеют права — он же наш.

— Имеют!

— Не выдумывай, Вова! — прикрикнул Глеб. — Но вот о чем следует подумать, так это об инфекциях. Завря у нас до­машний. И любая уличная инфекция может оказаться для него смертельной...

— Те-те-те-те-те,— передразнила старшего брата Лиля. — Ах-ах, он домашний! А вы? Вы что, тоже домашние? Или, входя к Завре, вы проходите дезинфекцию? Скажите, что про­сто трусите: как бы чего не вышло!

— А если Завря убежит? — чуть не плача, воскликнул Ивасик.

— Так что, теперь ему никогда не дышать свежим возду­хом?! Тогда уж сдайте его в настоящую тюрьму. Да вы просто стесняетесь появиться на улице с Заврей: я вижу вас насквозь!

— Неправда, я не стесняюсь! — крикнул Ивасик.

— Как хотите, а я с ним рядом по улице не пойду, — заявил Вова.

— Его не убьют? — продолжал терзаться Ивасик.

— Скандал, во всяком случае, будет,— молвил Глеб. — Но попытка — не пытка.