Подкидыш

ЧТО БЫВАЕТ НА УЛИЦЕ

Впереди шли Ивасик и Лиля. Между ними Завря. Ивасик судорожно-крепко держал Заврю за ручку. Завря потихоньку подергивал руку, пытаясь ослабить хватку Ивасика. Но Ива­сик еще судорожнее сжимал его пальцы в своей руке. Лиля же почти и не сжимала Заврину руку — она «держала» его при себе разговором. Но то ли Ивасик уж очень крепко сжи­мал его ручку и при этом, может, даже выворачивал ее, то ли впечатлений было уж очень много у Заври, только он, казалось, даже и не слышит Лилю, хотя та говорила очень четко и раздельно и даже задавала вопросы, на которые Завря не отвечал. Он вертел головой, набычивался, распахивая те­менной глаз, потом, наоборот, задирал голову, прижмуривая теменной и посверкивая двумя лицевыми.

Вова шел сзади, делая вид, что он не имеет к этой стран­ной троице никакого отношения. Глеб занял пост сбоку, на­блюдая и записывая, как воспринимают Заврю встречные. А надо сказать, ничего особенного и не было. Никакого скан­дала. И даже никаких особых зевак, а тем более толпы и сенсации.

Кто-то из встречных тихонько засмеялся, а, пройдя, огля­нулся.

Детский голос сказал громко:

— Мама, мама, а что это?

И мама спокойно, словно каждый день видела такие су­щества, как Завря, объяснила ребенку:

— Это такой зверушка, из Южной Америки, видишь, он со­всем ручной и слушается своих хозяев. И пальцы в рот, как ты, не берет, чтобы не наглотаться микробов.

«Из Южной Америки, — покачал головой немало озадачен­ный Глеб. — А не хочешь, из прошлого миллионолетия? Из другой эпохи?»

А следующий ребенок даже и спрашивать у своего дедуш­ки не стал.

— Смотри, дедуля, — сказал ребенок,— какой Горыныч! Вот, дедушка, слушайся меня, а то станешь тоже таким!

Вот и все впечатления от Заври на улице. Правда, на улице тихой, спокойной, да еще в то время, когда все на рабо­те, а проходят по улице только бабушки и дедушки с детьми да еще домохозяйки за продуктами, а это такой народ, кото­рый ничем не удивишь.

Что же это, в самом деле, думал растерянно Глеб, кото­рому и записывать-то было нечего! Папа и мама совсем не уди­вились Завре, потому что считали, будто у их детей, а также в юннатском кружке может быть что угодно. Густав Иванович Густодым тоже не удивился — он столько знал, что уже ни­чему не удивлялся. А теперь оказывалось, что и встречные ничуть не удивляются Завре — они, кажется, тоже считали, что и на улице все может быть — даже трехгорбый ящер в курточке и штанах! Неужели и какой-нибудь путешественник, идущий по джунглям или по Сахаре-Рассахаре, не удивился бы, встретив Заврю в штанишках?

Зато Завря — Завря был ошарашен, потрясен. Особенно ревом упавшего мальчишки. Бабушка уже подняла малыша, ужё отряхивала его локоть и коленки, а ее внук все еще захва­тывал и захватывал раззявленным ртом воздух, все закиды­вал и закидывал голову, все закатывал и закатывал глаза. На минуту вообще показалось, что или он уже раздумал пла­кать, или потерял сознание. И вдруг мальчонка взорвался виз­гом. Визг перешел в низкий, но тоже мощный рев, потом в гудение, всхлипывания и писк. Завря по очереди зажмуривал один глаз за другим, а складки возле ушей шли у него веером. Эти складки как бы опадали в изнеможении, когда мальчишка, оборвав рев, снова набирал воздух для очередного визга. При этом Завря начинал так же закидывать голову и хватать ртом воздух, изредка косясь на очаровавшего его мальчишку, точно ли он повторяет заправку воздухом ревуна. Мальчик вдруг перестал захватывать ртом воздух, выпрямился и сказал обыкновенным удивленным голосом:

— Бабушка, оно меня дразнит!

Но это было неправдой. Завря искренне восхищался и, как только мог, подражал. Правда, визжать и реветь он не мог, потому что у него, как объяснял Глеб, не было голосовых

связок! Мальчишка, наверное, показался восхищенному Завре магом и волшебником. Возможно, по сравнению с этим мальчишкой-ревуном даже любимые Гвилизовы показались ему существами бесталанными и невзрачнымй. Во всяком случае, поспешно уводимый от обиженного мальчишки Ивасиком и Ли­лей, Завря время от времени останавливался, закидывал голо­ву, закатывал все три глаза, разевал свой длинный рот и на­чинал порциями втягивать воздух? Он даже порывался вер­нуться, когда мальчишка решил, видно, возобновить рев. Но блеска исполнения у мальчугана уже не было — так, несколь­ко жалких рулад и выдувание из бубнящего рта слезливых пузырей: бу-бу-бу.

Другое чудо уже привлекло внимание Заври — свето­фор. Честное слово, Завря попробовал тут же устроить све­тофор из своих трех глаз, но только теменной глаз зажегся подобием красного света, два лицевых глаза по-прежнему были неопределенного желто-зеленого блеклого цвета. Только после того, как Завря попробовал сам изобразить светофор, он обратился к Ивасику с щелкающим вопросом: «Что это такое? »

— Это указатель, куда можно двигаться,— ответила вместо Ивасика Лиля. Сама она все еще не умела говорить по-заври- ному, но уже неплохо понимала его. — Видишь, на этом свето­форе зеленый сигнал, а на этом красный — значит, сюда идти можно, а сюда — нельзя.

Зажегся желтый кружок — Завря снова защелкал.

— Сейчас переменится, — объяснила Лиля, — в эту сторону будет теперь можно идти, а в эту нельзя.

Теперь уже не Ивасик и Лиля вели Заврю, а Завря тащил их за собой, все время щелкая и шипя:

— А это что? А это что?

Дорожные знаки в просвете улиц и на обочинах совершенно очаровали его.

Дома вечером он вывесил возле своего угла круглый щит с «кирпичом» — мол, сюда нельзя, здесь проезд закрыт. А когда Ивасик, поглядев на этот щит, послушно повернул вспять, Завря выставил круглый зеленый знак — мол, можно,

можно, для тебя всегда зеленый свет! У входа на кухню Завря повесил квадрат с вилкой, ложкой и тюбиком, чтобы никто уж не сомневался, чем занимаются на кухне. Перед кладов­кой — знак тупика. Но больше всего его поразил знак свобод­ного перехода — шагающий зеленый человечек. Он так был занят увиденными на улице дорожными знаками, что начал их рисовать прямо на кухонном столе, на клеенке, выдавливая для этого, как краски художник, еду из своих тюбиков — суп, пюре и кисель. За что и схлопотал от бабушки Нины затрещину.