Подкидыш

ВОПРОСЫ, НА КОТОРЫЕ СТЫДНО ОТВЕЧАТЬ

Дома прежде всего принялись обрабатывать раны собаки и Заври.

Не обращая внимания на боль, Завря, свистя и щелкая, допытывался:

— Что они хотели сделать с собакой?

— Что такое «убить»?

— Почему они хотели ее убить?

— Разве можно убивать?

— А меня тоже могут убить? А Ивасика?

— Почему женщина плакала?

— Это плохие люди? С ними никто не захочет рядом жить?

— Что такое суд? Зачем он?

И опять, словно не понял:

— Что они хотели сделать с собакой и щенками?

Стыдно было отвечать на эти вопросы.

Ивасик тоже спрашивал: где был Завря, когда ушел из дому. Завря отвечал рассеянно. То оказывалось, что он был где-то совсем близко от них, то, наоборот, далеко. Не сразу Ивасик понял, что днем Завря в самом деле бывал где-то непо­далеку и даже наблюдал за ними с чердака, а ночью уходил бродить. Иногда Завря бродил и днем, но тогда очень прятал­ся. Тот красочный рисунок базара Завря действительно сде­лал Вовиными фломастерами по памяти, а видел он базар в тот раз из-за водосточной решетки, из-под земли. Понять, как он попал под водосточную решетку, было решительно невозможно, уж очень рассеян был теперь Завря и отвечал с пятого на десятое.

— Но почему, почему ты убегал от нас, Завря?

Как ни старался Ивасик, он не мог удержаться от этого юпроса. Но и на этот вопрос Завря отвечал рассеянно. Один раз он сказал: «Не знаю». В другой: «Мне мешали твои гла­за». В третий: «С одного места смотреть надоедает». И опять Ивасик не выдержал и спросил:

— А ты знал, Завря, как мне плохо было, как я боялся за тебя?

— Тебе было плохо? — переспросил Завря.— Как — пло­хо? Как собаке и щенкам?

— Может, даже хуже, — сказал Ивасик.

И тогда Завря сказал:

— Мне стыдно. Я не подумал. Я, наверное, болел.

И оказалось, так и было. Завря в самом деле болел — толь­ко он еще не знал этого и лишь потом догадался.

Первые два дня после возвращения Завря отказался от еды. А когда на третий бабушка Нина насильно усадила его за стол, Завря, всё думая о чем-то, рассеянно протянул ручку к хлебу, взял его и отправил в рот.

— Он жует! — сказал шепотом Глеб.

И сначала никто даже не понял Глеба, ведь все они были немного не в себе от событий последнего времени. Потом Ива­сик нахмурился, наклонился к Завре и засунул палец ему в рот.

— У Заври зубы!

Бедному Завре пришлось раз десять раскрывать рот и тер­петь, пока ощупывают его зубы. Его просили съесть то одно, то другое. И неохотно, и очень медленно, но все-таки терпеливо Завря жевал и жевал. Он уже не нуждался в тюбиках, которые наловчились готовить ему в семье. Немудрено, сказал Глеб, что Завря был болен и даже ушел из дому, не так это про­сто — вырасти сразу двум десяткам зубов, от этого можно за­немочь и даже испортить нервы и характер. Так что, если по­думать, нет ничего удивительного, что их Завря совсем неве­селый стал.

— Это не от зубов,— сказал Ивасик,—а от мыслей.

— Еще бы! — воскликнула Лиля. — Эти живодеры запросто могли его убить.

— Он не о себе. Он о щенках.

Завря взял Ивасика за руку и подержал. А потом вылез

из-за стола и ушел к собаке и щенкам, которых целый день вылизывал.

— У него целебная слюна,— предположил Вова.

— У тебя, может, тоже целебная, да ты щенков вылизы­вать не будешь, — заметила Лиля.

— Мы могли потерять Заврю. И уже никто никогда не узнал бы, кто он. Надо его везти в Москву, к профессору.— решил Глеб.

— А собака с щенками?

— Вы все еще дети, и не понимаете, что Завря уникален. Собак много, а Завря один.

— Один, один, — проворчал Ивасик. — А мы?

— Да не в том смысле один. Короче, надо ехать в Москву и как можно скорее!

— Посмотрим, — задумчиво молвил Ивасик, словно имен­но он был старшим, а не Глеб.