Подкидыш

О ЧЕМ РАССКАЗАЛИ КАМНИ

Завря все больше оживал, если можно так выразиться. Он уже много двигался. Он все рассматривал. Он купался в море. Ивасик очень испугался, когда Завря впервые вошел в море. В крайнем случае, сказали Ивасику, поднимут в воздух верто­лет, и Завря никуда не денется. Но Завря даже и не двинулся вглубь. Он бегал, подгребая ручками, по мелководью, так что нос его, три глаза, три горба и хвост были на уровне воды, а сам он весь под водою.

Каждый день теперь Завря купался. Несколько раз отплы­вал он подальше, но ненадолго и неизменно возвращался на берег. Ходил он и вдоль моря по берегу — скорее, уж не ходил, а бегал. Но останавливался, недовольный, если следовали за ним. Одному Ивасику разрешалось сопровождать его, хотя по- прежнему Завря молчал и, похоже, даже не помнил, кто такой Ивасик.

Прошло какое-то время, и Завря заговорил: засвистел-защелкал. Но сколько ни вслушивались Ивасик, Лиля и Глеб — это не были прежние, «человеческие» слова. Вскоре Лиля и Глеб перестали прислушиваться к Заврику. Глеб даже сказал:

— Завря впал в младенчество, он произносит неосмыслен­ные звуки.

Ивасик оказался терпеливее. Он все вслушивался и вслу­шивался в Заврино «бормотание», а, выслушав, подолгу го­ворил с Заврей по-старому: то голосом, то свистами и щел­каньями. И тогда отрешенный взгляд Заври останавливался на нем, и волны морщин проходили по коже его лица, его шеи и плеч. Но так и не услышал Ивасик в ответ ни одного знакомого слова.

Лиля приносила Завре его рисунки и записки, его посла­ния. Опять волна морщин пробегала по лицу Заври — но нет, Завря явно не узнавал своих творений.

— Эти камни совсем отшибли ему память, — жаловался Ивасик.

Так оно, видно, и было. Но вместе с тем Завря все осматри­вал, до всего дотрагивался и все свистел, шипел и щелкал. Однажды, когда он подошел к Нине и начал быстро и сосредо­точенно дотрагиваться до ее лица, шеи, рук, она не вытерпела и хлопнула его кухонным полотенцем. И — право, чудо! — Завря вдруг засвистел-засмеялся, как прежде. Но сколько по­том ни смешили его, что ему ни показывали, как с ним ни заигрывали — нет, больше он не засмеялся.

Но Ивасик приободрился. Раз уж Завря засмеялся, зна­чит, рано или поздно вспомнит и все остальное, решил он. И опять старательно говорил он с Заврей, и опять слушал, как щелкает и свистит тот.

— Хлеб! — говорил Ивасик сначала голосом, а потом ши­пением и щелканьем, и показывал хлеб, и даже ел сам и кор­мил Заврю.

— Ивасик! — говорил он голосом, а потом фырканьем, свистом и щелчком и указывал на себя.

Завря смотрел внимательно, а потом принимался за соб­ственную тарабарщину. А ученые всё записывали: и речи Ивасика, и лепет Заври, и излучение камней, которые «рабо­тали» все активнее.

В часы, когда Завря спал, на станции начинали воспроиз­водить все то, что услышали и записали днем. Глеб, стараясь вникнуть, обязательно присутствовал при этом. Ивасик раза два тоже приходил, но, едва умолкал магнитофон и включа­лись компьютеры и мониторы, Ивасик переставал что-нибудь понимать, по одним экранам бежали зигзаги и молнии, по другим нескончаемые ряды цифр. Зигзаги и молнии еще напо­минали Ивасику что-то светлое и согласное — прошлогоднюю радость, такую прекрасную догадку, что всё в мире от молний. Но Завря был не от молний, и листик распустился на ветке, которая тоже не была молнией и они не понимали с Заврей друг друга, и потому все эти зигзаги и цифры казались Ива- сику бесполезным занятием.

Но однажды Ивасику торжественно объявили, что Заврин лепет — отнюдь не тарабарщина, а речь, но еще непонятная. Однако есть и ключ к этой речи — камни и их излучение, пульсация их излучения, зигзаги и кривые, все эти ряды цифр показывают связь между собой, соответствие. Похоже, что камни обучают Заврю, разговаривают с ним и переводят ему слова Ивасика.

Теперь уже Ивасик не меньше, чем все остальные, ждал, когда ключ к речи Заври и камней будет подобран, вычис­лен, найден, угадан. И этот день настал. Говорил Ивасик, го­ворил Завря, говорили «камни», а компьютеры работали пере­водчиками. Впрочем, когда Ивасику сказали: «Говори, спра­шивай», он так растерялся, что сначала вообще не мог вы­молвить ни слова, а потом не нашел ничего лучше, как спро­сить:

— Завря, у тебя не болит голова? — но тут же поправил­ся. — Завря, ты помнишь меня?

Завря ответил сразу на оба вопроса.

— У меня не болит голова. Немного помню. Недавно не­много помню. Ты хороший человек.

— Завря, а ты помнишь, как ты говорил про себя: «Завря хороший человек, солнышко»?

И Завря засвистел-засмеялся, и радостно засмеялись все вокруг, слушая, как разговаривают друг с другом на челове­ческом и еще неведомо чьем языке Ивасик и Завря.

Но дальше стали открываться такие поразительные вещи, что уже не до смеха было.

Начать с того, что не подтвердилась ни одна догадка Глеба, или, вернее сказать, подтвердились сразу обе.

Да, Завря был землянин, потомок древних, вымерших на Земле ящеров. И в то же время он был инопланетянин.

Дальнейший рассказ Заври был так странен, что этот рас­сказ долго еще потом обсуждали и объясняли себе и друг другу все слушавшие в тот день Заврю.

В то время как ящеры на Земле стали гибнуть, в нашей

Вселенной уже существовали высокоразвитые цивилизации. Они наблюдали планеты, где уже возникла жизнь, но при этом никак не вмешивались, ибо пути развития жизни на разных планетах, в разных условиях неповторимы и даже самый раз­витый разум не может предвидеть, во что и как она разо­вьется. Иные формы жизни приводили к возникновению ра­зума, и каждый разум был так же уникален и неповторим, как породившая его жизнь. И не было, сказал Завря, во всей Вселенной ничего важнее этих особенных путей развития разных цивилизаций. И те цивилизации, что уже высоко раз­вились и знали и умели так много, что могли бы направлять едва возникшие цивилизации, раз и навсегда наложили на это запрет. Потому что совсем не нужно, чтобы цивилизации повторяли друг друга, ибо нечего тогда будет поведать им друг другу, когда встретятся они наконец.

Но случается, что жизнь и разум в каком-нибудь уголке Вселенной стоят на краю гибели и, если нет уже у них ни одного пути к спасению, бывает тогда, что могущественная космическая цивилизация спасает гибнущий вид разума, по­селяет его представителей на подходящую планету и, выжив­ших и окрепших, возвращает на прародину.

Среди бесчисленных ящеров, населявших Землю в те далекие времена, зародился и разумный вид. Существовал этот, довольно мелкий по тем временам вид, в двух природных сти­хиях: в прибрежных лагунах, на мелководье, и на суше, так что три глаза ему были очень кстати, от своих же громадных предков получил этот вид в наследство не один головной мозг. Эти мозговые наросты, развиваясь в сложных условиях, сдавили, сузили пищевод и желудок, так что была у Завриных предков и особая забота — предельно измельчать пищу и не очень наваливаться на еду — есть понемногу. Когда вы­мирание ящеров стало необратимым, пришельцы из иных си­стем спасли Завриных предков, и выпестовали, и вернули да­лекого их потомка Заврю вновь на Землю.

— И много таких планет, где космические цивилизации спасают гибнущие виды разумных? — спросили Заврю.

— Камни говорят: да. Это большая планетная система.

— Как зоопарк Даррелла,— прошептал Глеб. — Как Джой Адамсон, спасающая гепардов и львов. Сохранить и возвра­тить природе то, что может исчезнуть навсегда.

— А... а как ты сделал куб света? А как тяжелел и легчел камень? — спросил Ивасик.

— Я не знаю, — сказал, подумав, Завря. Камни заработали сильнее, и Завря прибавил: — Это просто чудеса. Чтобы об­ратить внимание разумных на подкидышей, их «снабжают» чудесами.

— Ну, а та цивилизация — какая она?

— Камни не говорят, — ответил Завря. — А я не знаю. Я ведь родился здесь, на Земле.