Полихромный ноктюрн

24. Сквозь тьму

В вязкой тьме тускло горел светлячок. Устало освещал знакомые, но изменённые до неузнаваемости места. Люди, которые буквально вчера шли по тракту, что пересекал здешние поля с редкими гористыми вкраплениями, едва ли признали своё недавнее здесь пребывание. Лесные охотничьи угодья, поддавшись влиянию событий, скрылись от знакомых взглядов в подвале забвения. При длительном всматривании, на приличном расстоянии, заросшие деревьями участки казались живыми. Тяжело дышали, испускали тонкую обволакивающую ветви паутинку.

Мысли своими попытками использовать воспоминания обрекали себя на падение в волчью яму непонимания, где на дне поджидали острые колья для прикосновения к тем, кто постарается подогнать всё видимое, и не только, под привычную картину мира. В пределах её правил — вода, налитая в сосуд, принимала его форму, а сейчас же — иначе. Невидимый шулер, перетасовывая свойства, нагло нарушал законы геометрии и форм. То, что выглядело тупым, на деле могло оказаться бритвенно острым. А в свою очередь, заточенной временем фрагмент горной породы овладевал качествами дуги. Подобным обмен ролями — сам по себе сигнал о нарушениях в рассудке, либо предупреждение о том, что всё ранее известное — лишь верхушка бесконечного айсберга. От шороха и треска которого, утопая в тишине, убежит сама реальность, чтобы попытаться найти укрытие, временно затаиться в объятиях мыслей тех, кто не посещал в эти дни «Оренктон».

Многое стало иным, а в толпе изменений скрывалось и нечто новое, не всегда видимое и не всегда объяснимое. О присутствии бесформенного гостя должны были безмолвно сообщать древние механизмы выживания. Однако, изначальные инстинкты, которые предупреждали о приближающейся опасности, предсмертно хрипели или вовсе молчали. В глубинах чувств случилось великое предательство. Предательство самого себя способно породить новую форму растерянной беспомощности. Как при неспособности руки сжать столовый прибор; как при непослушании челюстей и жевательных мышц в момент попыток утолить смертельный голод. Сложно вообразить, что испытывает человек, осознавший, что предатель внутри; предатель — он сам.

Ныне гниющие и деформированные земли не до конца утратили способность быть освещенными пламенем (украшенного узором) ручного фонаря из прочных материалов. Таким его сделал практичный мастер и добавил крепление на корпусе для удобного ношения на поясе.

Его хранителем был мужчина в чёрном плаще с жёстким и высокоподнятым воротником, оберегавшим лицо от порывов грызущего ветра. Воздушная стихия проносилась с некой ритмичностью похожей на приглушённое биение гигантского сердца невообразимого существа. Его отголоски причиняли физическую боль, как при покалывании крошечными иглами.

Джентльмен со знаковым головным убором — остроконечной шляпой, не останавливался ни на секунду. Тяжело шагал по липкой земле. С нечеловеческим упорством продолжал движение, потому что за промедление нужно платить, а плата взималась жизнями. Непозволительная роскошь. Подобно маяку, который служил не только точкой сопоставления на карте, настойчиво и самоотверженно противостоял шторму, исполнял свой долг. Свет усилий уводил корабль от неминуемого крушения на рифах кошмарного пиршества, предотвращал гибель и медленное погружение в безразличную холодную бездну чёрных пучин. Всеми доступными средствами не допускал момента разложения и превращения экипажа в корм для обитателей глубин.

Его «судно» куда более скромных размеров, но не менее важное. С трудом преодолевая неестественные препятствия, вел впереди себя одноосную телегу, применяемую во времена поветрий и войн для транспортировки тел погибших. В ящике на колёсах находились два неправдоподобных мертвеца. Одним из них была юная на вид девушка с изувеченным лицом. Волосы её — цвета пепелища погоревшего дома; одета во всё мужское, словно копирующее отражение. Такой выбор одежды казался странным — привлекал к себе лишнее внимание. Внимание, обреченное на столкновение с едким остроумием за своё нарушение спокойствия. Не выбирая выражений, проницательно подмечала скрытое, а затем разбивала, возможно, самое ценное — человеческое самомнение. Особенно точные удары приходились по мужчинам, и не только, которые звали её в сторону или же в дом для непубличных действий. Сейчас же, спокойная обладательница холодного ума дрожала как листик на ветру, когда проводила прямое переливание крови и перевязывала раны второму.

Скармливала пилюли причудливого цвета из его футляра с надеждой, что они помогут. Опрометчивое решение, но с учётом всего, вполне соответствовало сумасшедшим обстоятельствам, было единственно верным. Да и иначе она не могла. Не могла в бездействии слушать, как Рамдверт делает хрипящие, вероятно, последние вздохи.

Пара игл и трубок хитроумного механизма объединяли их сердечные ритмы в одно течения жизни. Кана — не имя, а скорее прозвище, хранила в своей голове специфические знания и навыки, которые приобрела после ухода из родных краёв, последовав за Рамдвертом. Кана демонстрировала отточенность умений своими действиями. Всё делала с завязанными глазами. В один из осколочных моментов разбитого зеркала реальности, обернувшегося нескончаемой ночью, её голову обмотали чёрным шарфом. Ткань плотно закрывала часть лба и глаза. Этот шарф принадлежал и повязан тем, кого считала наставником. И он же запретил ей, сказав: «Что бы ты ни услышала, не снимай его, не открывай глаза».

Те, кто были в Оренктоне, позавидовали бы ей, будь у них такая возможность. Ведь чудовищные формы и не менее чудовищные голоса оставляли следы в разуме. Некоторые едва заметны, а некоторые подземным углём выжигали рунический символ карты Лиодхау в воспоминаниях, чем влияли на мировосприятие, воспроизводя образы пережитого.

Немногое можно сказать наверняка, но в том, что до переполненности полного водой сосуда не хватало всего одной капли, которой могли послужить состояние и внешний вид того, кто лежал рядом, сомневаться не приходилось. Рамдверт находился на диаметрально противоположенной стороне от жизни. Получи она телесное воплощение и способности к воспроизведению человеческой речи, то тут же отказалась бы от прав на это произведения бойни со словами: «Довольно с него!». Всё из-за многочисленных ран различных степеней тяжести. Кости рук сломаны, от плечевых до ногтевых вывернуты. По крайней мере, видимое подходило под это определение. Но самое страшное увечье могло медленно прорастать и таиться во внутричерепной медузы. Последствия роста зерна предательства едва ли можно предугадать, и только время расставит все точки. И неизвестно станет ли он той самой Легендой о собирателе зрительных сфер, или же его путь закончиться в кровавой телеге. Иногда Рамдверт поднимался из рва болезненного сна, пытаясь что-то сказать, но каждый раз речь не могла преодолеть всех препятствий, не могла добраться до ушей тех кто рядом. Раз за разом, терпя неудачу, соскальзывал обратно на самое дно беспамятства, сжимая до хруста проржавевший за одну ночь топор.

Метаморфозы не избежал даже воздух. Проникая в лёгкие, необходимый жалил, так же как множество железных ос, и оставлял на языке тошнотворный вкус. Болезнетворных глотков нельзя избежать, оставаясь живым; от них не скрыться, и без них никак не обойтись. С каждым вдохом уверенность в том, что он обжигает плоть, как безумие кислотными слюнями жжёт разум, только усиливалась. Лишь непоколебимая воля к жизни, перешагивая пределы, продолжала поглощать его.

Направитель толкал телегу с неправдоподобными мертвецами в сторону перекрёстка, как можно дальше от зоны искажения. Подобно насекомому, пытающемуся выбраться из ловчей воронки прожорливой личинки, что клацала челюстями на самом её дне.

Прорываясь сквозь тернистые заросли обстоятельств, пустивших корни в Оренктоне, беглец добрался до большой дороги — Связующего тракта. Тогда Грегор отчётливо почувствовал скользящие по спине прикосновения кого-то незримого. Воображение человека, с учётом всего, торопилось нарисовать тварь столь отвратительную, что её появление в подземных царствах приравнялось бы к вторжению языка муравьеда в муравейник. Мгновение, в котором со дна чёрного озера подсознания стали проявляться очертания подобных существ, служило верным признаком: была переломлена и пересечена запретная черта. После чего приветствующие восторженные аплодисменты вылились в далёкий пронзительный гул. Гвалт, похожий на роящихся кровососущих членистоногих, отплачивающих за питание разлагающей монетой нездоровья, надувал пространство, как какой-нибудь гнойник. Безумно носился над землёй в поисках жертвы для проклятого бартера и потоками растекался от Оренктона. Хоть и утихал по мере отдаления от источника, но никак не терял давящих свойств. Этот пронзительный визг оправдано мог занять законное место в наборе орудий мастеров пыточных дел. Оставалось только найти того, кто взял бы такие кусачки в руки и смог бы их применить. Такой гул сам по себе способен размягчить сознание, сделать его мягким, податливым, примерно так же, как это делает вода с глиной. Из такого материала чудовищный гончар способен изобразить непредсказуемые, самые смелые формы. И вряд ли нашлась бы тайна способная долго укрываться в пластичной массе.

Весь какофонический оркестр, играющий под взмахи безумного дирижера, казался настолько неестественным, что обычный скрежет ржавого колеса, вызванный трением о каменистую землю, только подчёркивал общую инородность. Хоть вращающаяся на оси скрипка и фальшивила, но такой контраст прилежно играл роль природного минерала — нашатыря и выдёргивал разум из полуобморочного состояния.

Грегор самоотверженно продолжал путь. Остроконечная шляпа плотно сидела на его голове, не падала и не сползала из-за его усилий. Тени ложились таким образом, что изредка можно увидеть и второй головной убор — неосязаемый цилиндр с плоским верхом проклёвывался из колпака. Джентльмен не медлил, не притормозил, даже когда хлюпанье из-под ног резко сменилось на хруст маленьких костей. Связующий тракт вывернул, обнажил обратную сторону жил в своём движении.

Бегло осматриваясь, беглец увидел: летевшие со стороны города птицы, как и прочее, больше не поддавались никаким рамкам нормальности. Ни видом, ни действиями. Из клювов пытались, и весьма успешно, издать копию человеческих криков или нечто похожее на них. Ближайшее созвучие жило в подземных тюремных камерах, где дознаватели получали уродливое удовольствие от применения своих умений; богатым арсеналом вытаскивали нужную правду или же склоняли к признанию любого. Не заслужено терзаемые пернатые судорожно махали крыльями, пытались преодолеть свои скоростные возможности для того, чтобы улететь как можно дальше. Утратив природную навигацию, на полном ходу бились о землю. Перепутав твёрдую породу и небесный простор, отравленные стремились куда угодно, только не обратно.

Но большее безумие, схожее с человеческим, таилось в другом — выжившие после взлёта (не в ту сторону) нападали на себе подобных, не позволяли даже и пытаться тем взлететь. Клювами хватали собратьев по стремлению за крылья и лапы, а затем тут же принимались клевать с не присущим для вида жадным голодом. Все их редкие движения, что совершали после, нельзя назвать естественными. Скорее кукольными, ломкими и хрустящими. Неподвижно лежавшие птицы чёрными глазами следили, провожали живых. Во мраке из маленьких останков прорастало нечто похожее на извивающиеся лепестки ранее не виданных цветов. Всё обратилось совсем не красивой поляной, где по бутонам тарабанила совсем не утренняя капель.

Вдоль проложенного пути с обеих сторон проявлялись безликие мрачные силуэты. Будто тени горячего воздуха на свету, они неустойчиво плелись, рассматривали трупные ростки. Делали это безмолвно, пока их внимание не перекинулось на обремененного выживанием человека. Медленно, но с прежним упорством, «маяк» уводил мобильную станцию переливания крови от рифов морока. Сам того не заметив, зашёл в некий коридор из призраков. Увидев живого и провожая пустыми глазницами, раскрыли тянущиеся рты, начали выкрикивать разное в его сторону.

— Бросил своих? Теперь их головы плавают где-то там. Грегор! Их больше нет. Все мертвы. Ты тоже мёртв, но ещё не понял этого, — проорали по левую руку.

С каждым шагом об маяк бились волны слов.

— Убежал, как трус. И этих тоже бросишь. Вот же вашего торговца разворотило. Моим свинкам понравилось бы его мясо, — раздалось после шага правой ногой.

— Вороны? Гавраны? Да обычные разбойники, помешанные на золоте. Неужели не хватило микатов?

— Я слышала вы людей похищаете, уроды! Ещё и глаза вырываете! Наверняка вы ещё и ложку используете!

— Вермунды звали тебя братом! Почему ты не с ними? А, точно! Хотели остановить Саккумбиеву ночь, выкорчевывая безумие и воруя апперит! Но тут всё оказалось напросто, поэтому и сбежал, чтобы приглушить свою совесть. А хотя…о какой такой совести я говорю…

— Сговорились со своими тенями… и всё же вас перебили, — прорычали справа. — О-о-о! А чего ты ждал, такие никогда не победят. Добро всегда побеждает зло!

— Да ладно…брось. Он чудовище, которое напало на своих же. Оторвал руку обувщику! Изуродовал красавицу — маленькую канарейку. У неё теперь щеки нет!

— О, слышишь-слышишь? У кого-то высасывают лицо, принципы. Ему придётся искать новую обувь. Ха. Ты его бросил? Тебе что… нужен обувщик? — спросил другой сутулый силуэт.

— Пекарь! Сколько вам заплатили за целый город? А? Вот если бы вы следовали по тропам Сахелана…

— И это вами пугали, мол, вы — монстры, утаскивающие людей в колодец? Вот кем быть, а вас надо было забить камнями!

— А как по мне, вы обычные головорезы. Жаль, что Анстарйовая не добил его! Вот была бы потеха.

— Заткнули свои пасти! — выкрикнул Грегор в пустоту.

— Убей его! Иначе он станет той самой Легендой! Он уничтожит все города Оринга! А потом зальёт кровью и другие провинции! Молю прикончи Рамдверта…

— Ты слишком много болтаешь для того, кого может развеять факел! — проговорил беглец.

— А ты слишком много болтаешь для того, кто расчленил мирных жителей, считая их Хексенмейстерами, — произнесла часть коридора. — Вот тут-то и оно. Твоя жажда мести неутолима. Даже поверил в собственный вымысел, чтобы поцеловать меня.

Грегор замедлился после слов рыцаря в его цилиндре. Ничего не ответил, не мог подобрать слова, ибо сомневался в самом себе.

— Прости их, — услышал он. И тут совсем остановился. Перед ним возникла безголовая фигура в платье цвета бордо, он узнал её. — Отпусти его, позволь ему уснуть. Иначе этот Древний убьёт тебя…

— Я не могу, — протянул направитель тележки и двинулся дальше, с теплотой обронив: — Спасибо тебе за всё.

Много разных словесных камней летело не просто мимо, а именно в него. Крикуны орали так, как если бы намеривались оглушить. Некоторые хватали за рукава, но разве тень горячего воздуха способна на такое? Изощрённая диверсия утихала, конец этого коридора без стен был совсем близко. В метре от выхода появились ещё двое.

— Ты Грегор или Левранд? … твой путь закончится здесь, — проговорил некто знакомый, кто не мог сейчас говорить. По крайней мере — осознано. А потом и второй открыл свой рот, не открывая его: — Будь готов, она идёт за тобой, — и плетущийся безликий, размером с ребёнка в мокрой накидке с капюшоном, исчез в кромешной тьме.

Почувствовав, что предостережение не пустое, обернулся, посмотрел назад. Тьма клубилась, вычерчивала изгибающиеся линии чьего-то присутствия. Заметив преследователя, резко ухватился за ручки телеги и с прежде скрывавшейся неистовостью продолжил спасительное бегство.

Левая рука теряла чувствительность, переставала слушаться и едва ли была способна с первой попытки поднять кружку. Возможно, случилось ещё одно предательство. Оно заточило кинжал обстоятельствами, обнажило его в столпотворении событий для нанесения рокового удара. Путник пробирался сквозь чёрную мглу, терял равновесие. Каждый раз, стараясь ускориться, находил баланс и силы.

Опасаясь быть преданным самим собой в очередной раз, совершал манёвры, не останавливал скрипучее вращение колёс. Было это куда сложнее, чем можно представить; здешний ландшафт не просто изменился, а ещё укрывал в себе небывалое. Земля, что покинул установленный порядок вещей, мутировав в нечто иное, таила на себе редкие водные ухабы и пережеванные овраги. Все эти перемены готовили отвратительный бульон одноночной, но уже столетней, топи, где удильщики дожидались своей добычи. Ничто не внушало доверия, а происходящее на поверхности тяжёлым звоном сигнализировало об опасности. Из почвы сочилась жидкость и окрашивалась в тёмно-красные цвета. Такая яркость исключала простую повышенность содержания глины. Она пузырилась в условный такт дыхания невидимого зверя. Из болота, ставшим последним пристанищем для участников сотен битв, проскальзывали тёмные абрисы, те напоминали руки, что тянуться за помощью. Стоило лишь обратить на них внимание, как спустя мгновение те тут же растворялись. После чего высовывалась мачта корабля, покрытая некой массой рваной плоти. Внешним видом демонстрировала часть торгового судна, прибывшего в порт Оренктона. В то же время, предсмертно хрипя, на червлёную поверхность поселилось отражение бледной луны. Дрожь, порождаемая пульсацией пузырей, не смела покинуть пределы глубокого повторения оригинала. Казалось, ничто не могло перешагнуть порог и выбраться из-под тусклого влияния. Рябь, свет, даже звук были обречены на блуждание в замкнутом круге. Спаситель утопал в призраке отраженного света. Поднял голову, придерживая шляпу, и устремил взгляд вверх. На демоническом воронкообразном небе, с беззвучными алыми вспышками, не наблюдал того что ожидал. Бледная спутница безоблачной ночи, присвоительница чужого, была рядом; буквально под ногами и только там.

Пережив ещё несколько минут, оркестр отвратительных звуков пополнился новыми скрипками. Они фальшивили, стучала по барабанным перепонкам. Смычки, которые служат инструментом провоцирования колебательных движений, рвали жильные струны. При этом приоткрывали новообразовавшиеся челюсти, ехидно скалились и мечтали вкусить живой плоти. Дифформные отпрыски тяжёлого дыхания слышались совсем рядом, когда чавканья кристаллизующейся крови следовали за своей гончей. Топот преследования нарастал и ширился. Пересекающий тьму, перенося всю болезненность существования, надрывисто сказал; как если бы проверял наличие этой способности: — Ни за что. Мы просто не можем останавливаться. Теперь уж точно. Ты слышишь меня, Кана? Всё не закончится здесь…

— Да, не можем. Цена слишком высока, — тихо подтвердила Канарейка.

— Я вытащу нас от сюда. И когда мы выберемся… не подойду к лошадям. Нет, спасибо. Если бы она не сбрендила, мы ехали бы сейчас на карете и пили чай, оттопыривая мизинчик.

— Непросто тебе будет без них, — хоть она и не видела всего происходящего в текущий момент, но поняла, что его голос пропитался абсолютной безнадёжностью. До случая в борделе Мышиного узла никогда ранее не замечала за ним подобного упадничества. А сейчас всё было куда хуже.

— Ничего, обойдусь. Буду ездить на осле или ходить пешком. Нет, на своих двух тоже не буду…им нужно лун шесть отдыхать после такого броска…

— Грегор, скажи, почему Вальдер…

— Я не знаю почему. Это Рамдверт сказал… вот у него и спросишь… когда оклемается. Да и не до этого сейчас. Лучше скажи мне, как он? Он же вышел против Анстар- мать его — йовая! Какого хиракотерия оно вообще вылезло…

— Очень плохо — очень, но всё ещё дышит. Нужно спешить к перекрёстку.

— Правда? Канарейка, у меня только две ноги и две руки. Я делаю всё, что могу.

Угнетатель здравого рассудка за спиной дарил чувство тревоги, вселял предчувствие нападения хищника, затаившегося в воде. Грегор медленно обернулся в сторону того, от чего так неудержимо пытался отдалиться. От места, в котором привычный мир и его законы стали беспомощной жертвой ужасного секрета первозданного порядка. Так называемая Саккумбиева ночь указал физическим константам их истинное место в иерархии реальности. Они были низведены до значимости мнений людей для далёких огней чёрного озера Мундус.

Превозмогавший обвёл глазами контуры мрака, таившего в себе куда больше, чем способен распознать человеческий глаз. Внимание уцепилось за фигуру с немыслимой наружностью, и не смело перекинуться на что-то иное. Будто оказалось под влиянием гибридного воздействия гипноза смертоносного любопытства. Подобному тому, под какой попадает юный исследователь оказавшейся возле трясины; авантюрист стоит, размышляет, взвешивает все за и против. Тут вроде бы здравый смысл возобладал, но всё же поддаётся манящему зову любопытства. Позабыв про все столпы самосохранения, использует для замера дна не какую-нибудь подходящую палку, а собственное тело. В самом низу, в топком кулаке, образовывались сложные узлы из переплетающихся мыслей, что водными нитями заводили в лабиринт без стен. В него так легко угодить, так и не поняв этого. Бесконечно, длинной в оставшуюся жизнь, блуждать по тёмным коридорам представлений своего разума. Так и не успев понять, что зубастая пасть последствий бездействия уже захлопнулась. Как глубоководная рыба, которая, не успев ускользнуть от хищника, вынуждена заплатить за неосторожность своим телом, и пустить голову в свободное падение в бездну, устремляя пустой взгляд в неизвестность.

Раздался пронзающий тьму и пробуждающий голос:

— Грегор! Это он идёт за нами? — спросила смертельно утомлённая, терявшая сознание участница терцета.

Джентльмен вернулся из ниоткуда, осознал бездействие. Словно протрезвел и бросил: — Нет, это не он, но я видел. Это что-то другое. Только бы не Яжма…

— Тайлер догонит нас. Я уверенна в этом, — подбодрила она.

— Конечно, догонит. У него нет выбора. Я уверен… он не хочет, чтобы я его из-под земли доставал, — его ответ не был услышан, кровавый донор провалилась в яму беспамятства.

Крепкий корпус башни с ярким пламенем на самом верху пустил трещины, Маяк разума не выдерживал ударов бушующего шторма. Заточённый внутри узник тарабанил в дверь, мечтал снова выбраться из своей тюрьмы. Днарвел вновь заговорил, но не громко, почти осторожно, простил снять замки, убрать цепи. Умбра знал, что его не выпустят, ведь Рамдверт сейчас был совершенно беспомощным, захоти он убить его, но всё же не замолкал.

В это же самое время память не оставляла попытки изобразить то существо, которое шло попятам. Она бросала вспышки ведений прямо перед лицом. Антропоморфное чудовище отравленного ума отдалённо напоминало высокую женщину, высушенную огромными гнойными наростами ярко- красного цвета. Пульсировали, дышали, скрывали содержимое, но чётко обозначали присутствие чего-то внутри. Через стенки коконов проступали кусающие челюсти тех, кого не должен прикасаться солнечный свет, показывая их облик смотрящим глазам. Наряд порождения деформации был ещё более не уместным, чем оно само. Краски отсутствия света показывали признаки обыкновенного платья, ритуального платья. Обычно его появление служило предзнаменованием того, что будет дано обещание способное изменить многое.

Существо двигалось нелепо, как если совершало свои первые шаги. В чём напоминало испуганное копытное животное, что случайно вышло на лёд замёрзшей реки. Преодолев череду удачных и менее удачных попыток, оно всё равно имеет шанс выбраться из скользкой западни и добраться до берега. Так же и преследователь приспособиться к физиологии, ускорит прерывистое движение к своему «берегу в колпаке».

— Не уходите. Не бросайте меня! — прогудело оно.