Полихромный ноктюрн

5. Пугало живых полей

— Бубуль, а что творилось прошлой ночью? Неужели истории сказителей — чистая правда? — потревожился большеносый мальчишка.

— Что угодно может стать правдой, — дала ответ старушка, подоткнув одеяло из овечьей шерсти. — Течение жизни точит камни наших умов. Придаёт им всякие-разные формы.

— Точит и никак не наестся?

Мотыльки бились в окно, желая прикоснуться к пламени свечи.

— Точит и никак не наестся, — повторила она с ухмылкой, поправляя свой чепец. — Люди целиком и полностью зависят от мира, где есть свои правила и нормы. Вот, например — я говорю тебе, что ромашковая настойка полезна. Ты веришь мне, потому что я старше. Не правда ли?

— Ну, чем старше, тем больше знаний. А ещё, каши вкусные готовишь. Как тут не верить?

— С возрастом накапливаются не только знания, но и глупость. С возрастом ум покрывается коркой, там начинается брожение. Знай об этом, — пробухтела старушка. — Иногда случается так, что в поток вмешиваются люди со своими намерениями. И массы поддаются их влиянию. Те, кто ещё вчера были добропорядочными, становятся своими противоположностями. Таким образом, за очень короткие сроки можно превратить людей в бестий, верящих в собственную правоту. В толпе это чувство только усиливается. Опасно быть в ней…

Мальчишка кивал головой, слушая её.

— А кто эти люди, которые вмешиваются?

— Много таких, — ответила она. — Можно лишь гадать. Но после исчезновения нашего светлого Государя, некоторые голоса стали особенно хорошо слышны. Но не будем об этом, мал ещё. Однако предупрежу, будь осторожен с рассказами сказителей. Не все они были в Храме Атнозирог Ыноротс. Некоторые из них мечтают о далёком. А теперь… пора спать, — Огонь потух, сорвал замок с клетки ночного сумрака.

Над восточными воротами кружила чёрная птица. Укрывшись от дождя под ладонью башни, ворон внимательно всматривался в происходящее под ним. Отражение города в его глазах выглядело иначе, будто смотрит на давно забытые руины среди пепельных болот. Внимание пернатого привлекло два человека, вошедших в Оренктон. От них исходила невидимая рябь, её можно лишь почувствовать далёким отголоском присутствия опасности, как ту, что чувствует зверь за секунду до того, как охотник отпустит тетиву.

Рамдверт выставил руку, неё осторожно приземлился ворон. В клюве сжимался окровавленный обожженный клочок ткани шейного платка, от него осталось совсем немного.

— Как ты и говорил, Кобб не смог сидеть без дела, дожидаясь нашего возвращения, — проговорил Вальдер. К его плечам всё так же прикасался белый шарф.

— Только моя правота совсем не приносит радости. И уже давно, — дал ответ Рамдверт и взял лоскут, чтобы убрать его в карман сюртука.

— Нужно было взять его с собой и вместе унести сундуки. Тогда был бы сейчас жив. Вот непослушный воронёнок…

— Я видел его рану. С ней только бы замедлил нас. Ему было нужно ждать, набираться сил. Но нет, решил поступить иначе. И вот… не смог избежать встречи с последствиями своего выбора.

Вальдр нахмурился, чуть-чуть припустил воротник, оберегающий от непогоды и любопытных глаз.

— Ты совсем ничего не чувствуешь? Он же, как-никак был особенным…

— Сейчас это не имеет никакого значения. Сначала закончим дело, а потом выпьем за него. Это хотел услышать? Я помню нашу с ним первую встречу и знаю, что он доверился мне, последовал за мной, чтобы попытаться остановить надвигающуюся беду. Да, Кобб погиб, но погиб, встретив последствия собственного выбора, а не чужого. Как по мне… это что-то да значит.

— Поймал на слове. Выпьем за него, как и за всех остальных, кто покинул нас раньше времени. Кубком не отделаешься. Я буду следить за тобой. А теперь займёмся делами насущными. Нужно найти болтушку. О! Кажется, придумал способ, что поможет вытащить Кильмиора. Вот стоишь и вдруг бах! Как же люблю эти озарения! Этим и займусь.

— В Колодец не так легко попасть. Подземная крепость. Тёмный и сырой лабиринт. Расскажешь, как ты вытащишь его? Вдруг нужна помощь.

— Нет, справлюсь сам. В моём плане есть часть, которую, скажем так, тебе видеть нельзя. А то потом покоя мне не видать, — произнёс Вальдр, разглядывая закоулки улицы. — Ну и грязь. Здесь определёно нет канализации. Ну, всяком случае, которую используют по назначению. Ладно хоть не освоили печать газет. А то совсем был бы кошмар. Вот, прям, вижу расклеенные по стенам листовки с портретом улыбающегося Наместника. И надпись под «козликом»: «Бойтесь знаний. Они выжгут вашу веру, разожгут костёр сомнений». Или нечто подобное. Безвкусица стала настоящим оружием, убивающим в человеке человека. Вот… если бы мою поэзию так распечатали, сразу бы посветлели внутри и услышали мелодию своих прекрасных чувств…

— Хорош! — почти взмолился Рамдверт. — Твоя жестокость вообще знает границы? Да ты Садонику фору дашь своей так называемой поэзией. Каждый, кто прочтёт хотя бы четверостишье… тут же сойдёт с ума.

— Э, всё не так плохо. Ты, просто, не понимаешь. Но я понимаю. Нельзя требовать уметь чувствовать что-то столь прекрасное от того, кто пытается спрятать внутренний свет под панцирем. Ты что… черепашка?

— Да-да, как скажешь.

— Оставлю тебя наедине с этой мыслью. А теперь займёмся делом…

— Сделаем всё быстро.

— Сейчас бы перекусить. Если найду что-нибудь непростительно вкусное, тебе прихватить?

— Прихвати.

По городу бродили сборщики тел. Те водили повозки, собирали плоды прошлой ночи. Их появление предвещал прямо-таки едкий скрип, звучал он, как если бы кто-то упорно старался ржавой пилой с загнутыми зубцами распилить бедренную кость. Гнетущая насмешка вбивалась в уши, сжимала пружину ожиданий худшего, чем держала каждого в колком напряжении. Когда сборщик в пропитанных дёгтем лохмотьях отошёл в сторону, к дому напротив, то Рамдверт выхватил оставленный без присмотра топор, после чего каплей затерялся в водах Оренктоне.

Фигура в обожженном плаще, поправляя закрывающую лицо повязку, остановилась напротив тупика, откуда доносились почти неслышимые стоны. В глубинах тени высоких построек поселилась жестокость. Затянув бинт, подошёл ближе и увидел: один из служителей собора страстно бил кого-то ногой; бил как молоток, забивающий гвоздь в крышку гроба своего отвратительного врага. Самоотречённый уст в чёрном одеянии с красными лентами, после каждого удара, напоминал искалеченному о непостижимой важности Сахелана, Первого слышащего.

— Бедная искра. Ты забыла какой свет тебя наставляет. Сахелан принёс себя в жертву. Вознесся, стал Приомнисом, чтобы мы смогли надеяться на появление немыслимых троп. Они приведут всех в объятия Все-создателя, — после мощного удара сухой ногой уст заботливо утешил: — Но ничего, я болью выжгу в тебе эту заразу. Как же ты не поймёшь, наш путь труден, подобен канату, протянутому над пропастью соблазнов! Мы слепые канатоходцы, а единственное что ведёт нас — это Голос!

Безумец, с трудом выдерживая миг исцеления, посмотрел на своё раздробленное запястье и простонал: — Цветок, возникший среди песков, укрылся под свалкой знаний. Серый человек проклял себя жаждой отравленного солнца… и не дал цветку бежать. Астрологи стоят за нашими спинами. Никто не понимает, что петля поводка затягивается. Затягивается всё сильнее — нам не убежать.

— Проглоти тишину. Запей болью и прислушайся. Не позволяй обмануть себя! Анстарйовая заточён в недрах, но даже оттуда его дрёма пытается развратить нас, — выкрикнул уст и принялся бить ещё сильнее. — И не смей упоминать об этих ПРЕДАТЕЛЯХ!

Безмолвный наблюдать в горелом плаще не вмешивался, не останавливал последователя Сахелана. Незримые сомы сомнений тянули его в разные стороны. Правый своим хищным видом внушал страх, какой может зародиться под кожей в момент встречи с людоедом. Он вёл вверх по лестнице, вёл за возможностью получить желаемое вместе с ответами на свои вопросы. Другой же скользкий усач пытался отвести к свалке, о которой только услышал. Там мог быть нужен. Сомневаясь в выборе, поволочился к собору, куда звал долг. Или же собственное желание?

Поднявшись по ступеням, семьдесят семь позади, мужчина с забинтованным лицом остановился. Башни с острыми тёмными шпилями своей сломанной короной пронзали небо. В неровности их нельзя было упрекнуть, но всё же, смотря на них, появлялось чувство, будто что-то не так.

Над входом в собор Примуулгус возвышалась древняя плита. Надпись на ней гласила: «Слушай Голос за стеной, он тебя оберегает, он следит, он понимает». Начало было потёрто временем, как и третья, и пятая буквы последнего слова.

Снял повязку с лица, направился к узким растянутым вверх арочным вратам. Фель своим внешним видом напоминал не просто куклу, а скорее пугало, что ставят в поле. Ожоги на коже, вернее на том, что от неё осталось, причиняли невыносимую боль, обнажая следующий слой человеческого тела. Как и положено пугалу, не проявлял озабоченности собственным состоянием.

Колокола в башне прозвенели на весь Оренктон. По ступеням взобрался вермунд, сопровождавший Тэттора Кильмиора в усадьбе. Снова ряженка предстал перед ним.

— Господин, случилось поистине невообразимое, — с отдышкой длительной пробежки проговорил тот. — Рэмтор, шестипалый брат нашего Бургомистра, сбежал из «Колодца». Его нигде нет. Как сквозь стену. Стражники болтают…колдовство…

— Значит, глубина, отсутствие лестниц и наличие всего одного очень хорошо охраняемого подъёмника — не такие уж и гаранты невозможности побега, — невнятно молвил обожженный. — Найдите его. Убивать его не смейте. Сообщите «Широкой глотке»…

— А, насчёт лимна… его нашли мёртвым, — осторожно вмешался носитель мундира, дурея от чудовищного внешнего вида Серекардского представителя, но всё же сумел собраться. — «Глотка» сидел на одной из скамей главной площади и держал в руках рукописи «Принцип Садоника». Его язык… был вложен на странице со словами: «…недосказанность пробуждает воображение…». Просто ужас…

— Значит, вернулись и теперь проводят зачистку. Вырывают все корни Министерства. Я бы сделал именно так. Сейчас ты должен найти инспектора Филца, пусть поставит людей на каждом углу до следующего указания. А после собери вермундов, и отправляйтесь в резиденцию Бурго-недоразумения, — приказал Фель. Его голову немного потряхивало, словно отводил её от неслышимых криков.

— Будет исполнено, но насчет инспектора… — мундир опасался озвучивать очередную дурную весть. — Я уже пытался найти инспектора Филца. Его нигде нет.

— Как вы вообще до своих лет дожили? Меня не было всего ничего, а уже всё пошло по северной звезде. Ладно. Тогда назначь нового. Я уверен, у тебя на примете есть кто-нибудь с большим количеством секретов. Выбери взяточника, вымогателя…да хоть садиста. Главное… чтобы боялся понести ответственность за свои действия. И был послушен. Таких как жуков под камнем.

— Думаю, смогу подыскать подходящего кандидата. А когда мы соберёмся в резиденции, нам ожидать вас?

— Иди, — ГОПМ отмахнулся рукой. Жестом дал понять: тот может проваливать на все четыре стороны. Неважно куда — лишь бы убрался прочь.

Фель вновь оказался на развилке путей. Все сомнения отмёл женский голос, на мгновение прозвучавший во сне наяву. Он не понял этот шёпот, а лишь почувствовал какой выбор правильный. Последняя черта была пересечена — превращение завершилось. Назад дороги нет.

Внутри на каменном пьедестале украшенная гротескными узорами шкатулка для обязательных пожертвований. Бросаешь в неё монету — получаешь шанс уравновесить свои внутренние весы после совершения какого-либо проступка. Каждый, делая пожертвования, становился участником прикосновения, направленного на помощь нуждающимся.

Дьякон пристально смотрел на шкатулку. Не моргая, зажигал подвешенные на цепях лампады, а потом почти сразу тушил — бальзамирующий аромат насыщал собой каждый вздох. И так без устали повторял свои действия. Источая тонкие струйки дыма, светильники, похожие на перевёрнутый цветок кровавых полей, чей бутон и листья разлучили древние духи, освещали стены. Вырезанные в камне линии рассказывали целые истории о заботе Все-создателя о своих творениях. Глаза смотрящих, временами, видят совсем разное. Обычно описывали нечто прекрасное, благородное, но встречались и те, в чьи умы просачивалось нечто более чем прожорливое и нечто более чем чудовищное.

Рядом с ларцом замер старик с торчакстой бурой бородой. Одёжка изрядно поношена, сразу ясно — бедняк. А костыль из нескольких палок, скреплённых лохматой гнилой верёвкой, усугублял и без того печальное впечатление. Тот опирался на ненадёжное приспособление, весь скрюченный раздумывал о судьбе медяка. Бросить или же купить хоть что-нибудь из съестного? За его метаниями наблюдал уставший уст с собранными в конский хвост волосами. Судя по виду, ухаживал за ними всё свободное время.

— Птенцы со сломанным крылом долго не живут, — утвердил уст. — Им никто не помогает, поэтому становятся лёгкой добычей для хищников. Но хорошо, что у нас всё иначе. Мы всегда протянем руку помощи. Я вижу, вы сейчас в смятении. Должно быть, нелегко вам даётся странствие по жизни. Вздымщику со сломанной ногой тяжело взбираться за живицей. Не так ли?

— Откуда вы узнали о моём труде? — старика затрясло от благоговения.

— Нам многое ведомо. Но сейчас важно не «откуда», а «зачем». Вот уже три тысячи лет мы берём пример с Сахелана и проводим детей Все-создателя через тьму. Путь наш опасен, только вместе достигнем общей мечты. Даже Сахелану помогали его верные Соратники, вознесённые Приомнисы. Такие как: Гельмиот Белого Корня — ярый враг Коррозийного Деймидала, — уст покривил лицом и выдохнул: — Лиодхау и Двойственная Шихи. Потому мой ответ — да.

— Да? — проскрипел бородатый вздымщик. — О чём вы?

— Мы предоставим вам убежище и пищу. Поможем справиться с трудностями, вытекающими из травмы. С такой ногой не очень удобно взбираться на дерево, почти невозможно. Отпрыски нашего врага-искусителя не дремлют. Отвратительные звери поджидают надломленных, чтобы сбить их с Пути Сахелана. Мы не допустим этого. На то… мы и люди…

— Достопочтенный уст, вы говорите про…

— Довольно, — остановил того служитель. — Довольно произносить эти имена в святом месте. Всему нужно знать меру.

— Прошу простить. То есть я могу остаться в Соборе? А что требуется от меня, чем могу отплатить за такую доброту?

Уст рассмеялся.

— Достаточно вашей веры. И надежды дойти до Змеиного моста. Так что… можете прямо сейчас занять место в казематах Примуулгус.

Радости старика не было предела.

— Сердечное спасибо! Тогда соберу пожитки и вернусь. Я быстро, их немного. Ещё раз низкий вам поклон и моя благодарность. Благодарность, просто, безгранична. Как и забота Все-создателя.

— Не спешите. Можете и собранную живицу принести. Не пропадать же добру, — проулыбался уст и потихоньку произнёс: — Знания лишают мысли покоя. Вынуждают их гореть, как пламя вынуждает гореть сухое дерево. Знания заставляют сомневаться в воле Голоса за стеной. Будьте свободны от бремени знаний. Бойтесь многоликих знаний. И слушайте Голос за стеной.

Он изменился в лице, когда увидел министерца — стал похож на покойника, что смотрит из сумрака зеркального отражения. Тут же плавно подступил.

— Да дойдёт наш шаг по тропам до Сахдибураг. Вы пришли послушать о жертве Сахелана? Или о его битве с призраком Старой войны? Быть может, хотите испить воды, которой омывали мощи Первого Слышащего?

— Оставь свою веру при себе. Я не какой-то алтарный мальчишка, — шипя, ответил ему Фель.

— Вера — путеводная звезда. Она указывает нам путь. Посему не могу держать её при себе. Тогда путники жизни собьются с пути и не дойдут до Моста, что протянется в заботливые объятия Зодчего. Впрочем, если вы этого не понимаете, то, может быть, и не признаёте Жертву Сахелана? — с подозрением проговорил уст, а потом потерял контроль над собой, вспыхнул от ярости и ударил наглеца, позволившего себе разговаривать с ним в такой манере.

Костлявый кулак остановлен и сжат до мерзкого треска.

— Успокой свой фанатизм. Лучше с ним ответь. Мне нужен дьякон за Стеной. Где он?

Служитель безразлично опустил тощую конечность с несколькими сломанными пальцами.

— Дьяконов не допускают за Стену. Этой чести удостоены лишь уста Все-создателя. Но вам повезло. Глава семьи защитников Оренктона порекомендовал одного дьякона. Ибо видел в нём необходимые качества для кандидата в усты. Прислушавшись к похвалам Лицлесса, вынесли решение допустить одного за Стену. Чтобы разжечь тлеющие в тишине угли, чтобы проверить изберёт ли его Великий Зодчий… или же нет.

— Где я могу его найти?

— Думаю, это возможно. Пройдёте прямо, — не замечая боли, указал на проход, — Затем направо и идите до лестницы. Там через казематы и увидите. Только не проявляйте осторожность, когда будете проходить мимо них.

— Не проявлять осторожность? Даже если прислушаюсь к вашему злобно-насмешливому совету, то вряд ли у кого-то из ваших «гостей» хватит сил навредить мне. Более того, у меня нет на это времени, — почти прорычал Фель.

Спустился ниже, прошёл по коридорам с почти пустыми казематами. В них сломленные находили убежище под защитой собора. Когда кто-то проходил, то высушенные люди осторожно выглядывали в ожидании еды и воды. Или же чего-то другого. Некоторые выглядели так, словно не уходят лишь из-за того, что не могут подняться, боятся переломить свои тонкие ноги.

Из одной из спален-камер высунулся полуживой старик-старуха с вытянутой физиономией: — Здесь тихо. Очень тихо. Ты, отведи глаза, осмотрись. Вдруг кто-то смотрит на тебя, — прогудел он и позвонил в колокольчик, который издавал звук через раз. — Слышишь? Слышу! Нет, не слышу. Кап-кап. Родословное древо не справилось, за ним пришли демоны. Пришли прямиком из угла между стеной и полом. Но ничего, скоро ОНИ придут, они узнают секреты, узнают грязные секретики прошедшего сквозь пепел. А ты, хватить гладить глазами буквы, убери руку от лица, выпрямись. Чувствуешь себя не на своём месте? Ничего, все окажемся в общей тарелке! Дождись эйфории, момента. Затворник из резиденции не избежал этой участи. Грязные Ымонортса! Знания, ум!? Вера — наше всё! Когда мне попадётся кто-нибудь из них, высосу их суставы. Высшее блаженство, — представляя трапезу, выглядел очень и очень довольным, обкусывал белесые губы, вернее — изорванные остатки. Даже скоротечная с ним встреча напускала марево в ум. Будоража сознания и копая глубже, вынуждало чувствовать себя, так как если бы волк клацал клыками прямо перед лицом. — Йа помню… по ходам темницы текли краски. Месиво всюду. Месиво из голов, ручек да ножек. Ползучая грязь. Я видел искателя. Он Донный бог? Племя было бы радо. Точно радо, знаю-знаю. Подняли бы свои якоря, поприветствовали бы отца. Или всё же… слуга? У него из лица росли черви. Нет, щупальца. Выпрыгивали отовсюду и ползали в поисках дыхания. Убило всех, но одному безумцу удалось сбежать. Или его отпустили? Я здесь. А где оно? А где все? Что? ОНО в Оренктоне!? — вновь позвонив в колокольчик, звонарь нырнул в камеру. — Надо спрятаться, никто не должен знать кто я. Я бедный…о бедный-бедный человечишка.

Фель не стал задерживаться, прошёл мимо «цепного звонаря». Раздражающий гул шлифовал внутренности круглого тоннеля. Пыл факелов в кованых зажимах привёл к двери, которая многим внушала беспокойный трепет. Отворив её, вошёл в комнату с пятой Стеной. На тёмно-сером многолетнем горельефе изображалась далёкая история.

…Сахелан защищал свои тропы, что тянулись высоко над землёй. Сражался за всех людей с кошмарным призраком старой войны — Анстарйовая. Первый слышащий противостоял гигантскому мечу великана, скрывающегося под вуалью чёрных потоков бесчисленного множества лиц. На семьдесят седьмую ночь, когда Старая война вновь появился перед Сахеланом, Великий Зодчий отправил на помощь избраннику своего змея. Сахдибураг и Сахелан одолели врага, сбросили его в самые глубины Сферы. На семьдесят восьмую ночь Сахдибураг протянул собой мост, и люди смогли пройти по нему в объятия Саморождённого Зодчего. Первый Слышащий — Сахелан, не последовал за остальными, отказался от вечности. Он остался с желанием направлять других на пути по своим тропам, дабы привести их к спасению…

Стоя за такими Стенами, усты выслушивали несчастных, нуждающихся в облегчении своей ноши, которая досталась им волей случая или же выросла плодом необдуманного действия. Позволяя гною вытечь из разума прихожан, прижигали рану не всегда понятным, многоликим наставлением. Оно возвращало потерявшегося на правильный путь встречи с присносущным Творцом. Никто не знал наверняка, что ожидает на той стороне. Кто-то грезил о невероятном городе из света, где каждый обретёт настоящий дом. Кто-то верил: каждого ждёт свой собственный уголок в блаженной бесконечности. Немногие даже пели песни о трапезе за общим столом вместе со всеми Приомнисами. А кто-то хранил надежду: там избавятся от оков плоти, превратятся в чистую энергию, сольются с озером Мундус в единое.

Дьякон не откликнулся на зов горелого охотника. Помещение для откровенных признаний стало обителью молчания. Через беззвучие просочился шепот, в нём слышался голос туманницы из медальона, а вместе с ним и его собственный. Смесь подсказала интуиции потаённый путь за пятую Стену. Фель прислушался, приложил ладонь к камню, довёл её до руки Самоотверженного. Та вовсе не холодная, как ожидалось, а тёплая, почти что живая. Выворачивающие наизнанку видения захлестнули его, вырвались из памяти как жидкость гнойника при нажатии. Свидетелей безумных вспышек отшатнулся, всплыл на поверхность, вернулся в осязаемый мир. Не было торжественных поздравлений, никаких аплодисментов — только скрежет камней, исходящий из дальнего угла. Там открылся переход на другую сторону Пятой Стены.

За Пятой Стеной — келья, перенасыщенная богатствами разного рода. Сундучки с монетами и ювелирными украшениями с драгоценными камнями хранились как кухонная утварь в трактире диких земель. Рулоны изысканных тканей, хоть и были нетронуты, но всё же имели блеклый вид, увядали без внимания. Также на ночном столики стояло настоящее сокровище для ценителей: пятидюймовая статуэтка, вылепленная скульптором Трегидафором. Мастер создавал самые разные фигуры на подставках, но именно эта являлась копией государя Венн. Воин в рубиновой стёганке и в тёмно-сером пластинчатом доспехе с узором рек континента. Светлый властный лик скрывался под тканью, что перетекала в мантию с багровым поясом, свисавшим до колена. Государь держал в руках свой топор, способный поражать врагов на расстоянии. Но некоторые называли его инструмент борьбы — огором, вкушающим кровь и на ближней дистанции.

Уст-ы не допускали и мысли о роскоши, они вполне могли разорвать дьякона на части за безобразное отклонение. Однако того наказание уже вовсе не беспокоило. Служитель, рекомендованный семьёй, неподвижно лежал на полу. Дыхание покинуло его. Капли вина падали на пол, где смешивались с брызгами крови, которые немного напоминали крылья.

Неуверенные огни свечей серебряного канделябра старательно раздували сумрак.

В углу, неподалёку от покойника, — низкая кровать, на малиновых простынях лежала замученная девушка. Она была мертва. Руки её сковывала цепь, проходящая через прибитое к стене железное кольцо. Такие путы душили любой шанс на самостоятельное освобождение пленницы; такие путы дарили дьякону возможность надёжно удерживать ту в пределах своей власти. По её коже бежали следы багровых укусов, они не были отпечатками прикосновения страсти, а больше напоминали торжество первобытной жестокости. Безжизненные глаза сохранили страх расставания с жизнью, словно всё происходит в настоящий момент.

Осмотрев содержимое свитков, Фель увидел набор созвездий и тексты, собранные из странных символов. Тогда укусы обрели новый звёздный смысл, и пришло осознание: дьякона явно порекомендовали не из-за его чистого желания направлять Оренктон по пути Сахелана.

Могильное дыхание потушило огни канделябра. Из тёмных глубин за распахнутой решёткой донеслись знакомые насвистывания, какие слышал на похоронах в оплоте. Пугало явил свою свирепость, застучал полуразрушенной Гильоной и рванул вниз по каменным ступеням. Бежал бешеным псом, не оглядывался назад. Поводок несбыточных желаний тянул на самое дно. Зеваки сказали бы: раненый силач нырял в омут хоривщины, там его будут кусать враги и им нельзя вдарить по морде; полуосязаемые сравнения всплывут перед зрачками, от них не отвертеться.

Оказавшись в тёмных туннелях, проделанных кровью Лиодхау, беспрерывно преследовал издевательский свист. Остатки разума раскалялись, внутричерепная медуза стала не более чем угольком для постельной грелки. Когда нагонял источник — ускорялся ещё сильнее в своём погружении во тьму, где поселился убийственный гул.

— Хор! — вырыкивал он.

Пугало не видел отпрыска Старой войны, врага церкви и всех Приомнисов, а лишь ощущал его присутствие сотней крошечных лезвий, вгрызающихся в плоть. Невидимые орудия скреблись в швы костяной шкатулки, скрытой под кожей. Но скреблись как бы изнутри. Манящий свист близко и в то же самое время далеко, мелькал со всех возможных направлений. Иногда создавал для себя новые; или открывал старые, спрятанные от понимания человеческим разумом.

В полости под городом пронесся страшный крик, вой кита, пленённого своей природой. Зов морского невозможного гиганта уводил вдаль от здравомыслия, бил плавником по слуховому нерву, выворачивал желудок наизнанку. Спустя вереницу искажённых моментов — тишина. Вот она самая настоящая тишина, выпускающая внутреннее безумие.

Пугало остался один без ориентиров в скрытом под Оренктоном лабиринте.

Грязь под сапогами чавкала после каждого шага. Шаги давались с трудом; необходимо прикладывать определённые усилия для дальнейшего продвижения. Подобный путь, особенно в условиях преследования, изматывает сам по себе. Непроглядное отсутствие света заполняло всё предоставленное пространство. Казалось, до него можно физически дотронуться, только протяни руку и сожми.

Стены наблюдали за ним, порождали желание сорвать тьму как какую-нибудь штору и кинуть под сапог, чтобы показать тайным наблюдателям всю фальшивость их взора. Но обличению было не суждено сбыться. Факел мог бы помочь, однако поддавшемуся ярости совершенно не до поисков помощи. Слишком торопился выполнить свою часть сделки.

Грохнули выстрелы, эхо умножало их количество. Снова явились призраки. Они всюду продолжали своё противостояние кошмарным отродьям. Квинтэссенции вдруг стали другими, стали не прозрачными и даже почти ощутимыми. Один из таких воинов случайно налетел плечом на наблюдателя из Серекарда, который ощутил толчок, но потом воитель всё же пролетел сквозь его тело.

Отголоски сражения привели к пролому в подземном лабиринте. По размеру трещина как раз подходила, чтобы взрослый мужчина, пригнувшись, смог протиснуться. Возле насыпи лежали осклизлые человекоподобные существа. Всего было трое, может быть — четверо. Разглядеть не представлялось возможным, но одно можно сказать: жизнь отказалась от них после обеда месяц назад. Тощие руки мертвецов тянулись к закрытым небесам и колыхались колосьями в поле. Судорожное, совсем не умиротворяющее зрелище утаскивало в сон. Пробудившись от скоротечной летаргии, перешагнул через них, пролез в брешь венозного тоннеля. Покинул галерею, сошёл с карты.

Подвалы быстро выдали свою принадлежность к усадьбе Ванригтен. Всё из-за специфического стиля и кисло-сладкого запаха дорогих трав, используемых против голохвостых грызунов. Пройдя по коридору, вышел в большой зал, там уже зажёг факел.

Пунцовый огонь осветил ряд металлических клеток с мертвечиной. Внешний вид вполне способен вызвать в разуме проклятия, направленные к самому пониманию слова «жизнь» за такой уродливый казус. Пропавшие горожане почти полностью утратили человеческий вид. Гнойные наросты поблёскивали красным, разбегались по неестественно длинным лапам с кривыми когтями, что напоминали ветви сухой липы. Вывернутые ларвы пульсировали, пульсация с каждой секундой замедлялась. Пугало пришёл к выводу: дышат по памяти и скоро она покинет их. Множество изуродованных, полупереваренных лиц следили мутными завистливыми глазами за движениями.

Стая премерзких запахов даже обжигала внутренности органов чувств. На палитре с «амбре» незримо присутствовал след пороха. В черепах некоторых порождений далёкого предка кошмарного сна зияли свежие пулевые отверстия. Битва случилась прямо здесь, почти только что. След источника голосов битвы найден.

В уши неожиданно впились слюнявое чавканье. Голодная свирепость неистово забилось внутри дальней клетки. Сама неопределенность подзывала ближе. Когда подошел, из неё, проломав железные прутья, с чудовищной скоростью выпрыгнула маленькая тварь. Рёбра этого творения отравленного воображения шипами торчали из спины, а язык свисал до самой груди. Слюни вытекали из пасти как вода из дырявого ведра. Такое не повесить на коромысло, не сходить до колодца.

Поймав за горло напавшего прыгуна, сжал пальцы до треска костей и с размаха влепил об твёрдый залитый кровью пол. Повторял это снова и снова, пока не превратилось в месиво. Потушив приступ отвращения, откинул человеческие ошмётки. Тут с тихим звоном к ногам прикатилась монетка, та путеводным светлячком отскочила к громоздкому мешку, лежавшему неподалёку. Нет, это был вовсе не мешок, а безобразная женщина с разбухшим животом, чью голову покрывала фата, скроенная из спинной кожи. Она вынашивала жизнь, но не смогла доносить, так как там зияла дыра с рваными краями. Вид раны неловкими мазками вырисовывал вишню-костянку, из которой извлекли косточку. На груди её — опухоли, из них вытекала рвотная жижа, капала вниз. Спустившийся в подвалы нахмурился, сгорбился, на его плечи наковальней обрушилась мысль: пахнет так же как лекарство в пузырьке.

Перед раздувшейся не муравьиной маткой возникла тень.

— Ну, хотела золота, вот получай, — произнесла она тоном младшего наследника — Лицрика, и пропихнула тёмный камень внутрь.

Пугало осмотрелся в уродливой винокурне, чтобы исключить возможность внезапного нападения.

В углу помещения — сосуд чудовищного аперитива. Венозные нити свисали с дугообразных костей. На пронзающих крючьях висел бесконечный неизвестный и безымянный. Под весом собственного тела кожа оттягивалась — принимала форму чаши. Зримое очертание ей помогала удерживать бледно-оранжевая многопалая длань из мяса. Сосуд безумного сервиза заполняла зловонная жидкость. Внутренние органы ненужным мусором валялись рядом. Едва выносимый смрад вился повсюду, пытаясь ржавыми кузнечными клещами вцепиться в ноздри.

Провел факелом, узрел гроздь точек, они соединялись ломаной линией под алтарём.

«Арбалетчик. Нет — лучник», — подумалось ему, и напускной туман филантропии развеялся, обратился стеклянной пылью, что затерялась в огнях звёздного неба. Несмотря на открытие, не показывал ни капли волнения или любой другой эмоции.

— Ничего особенного, — спокойно сказала туманница. — Обычное убранство обычной комнаты. Такие есть у каждого. Не трать свое время. Мы уже близки к моменту нашего воссоединения, — выдержав короткую паузу, ойкнула. — Смотри-смотри. Кто это? Неужели…

— Да, — откашлял её спутник. — Это Лицлесс. Вернее… воспоминания подвала о нём.

Возле чаши образовалось бесформенное вертикальное пятно. Воспоминание подковыляло к пленнице, тут же обнажило нож. Образ попытался проткнуть её горло. Руки дрожали, сопротивлялись: они точно обрели собственную волю, которая противостояла намерениям хозяина. Поняв тщетность усилий, сдался и направил остриё уже на свою шею. Оружие пролетело мимо, провело черту на брюхе пленницы. Вытащив оттуда маленькую косточку, просунул желеобразное ядро под фату.

— Семнадцать, — прошипел Лицлесс и рассмеялся.

Он исчез, но вскоре появился возле чаши. Поднял над ней нечто искореженное и погрузил в мертвецкую жижу. От чего точки стрелка вспыхнули, сам неописуемый цвет начал облизывать часть трупного сервиза. Лакал и лакал, пока не раздался смешок маленького человека.

— Столько крови ушло для вскармливания, но всё же вот она! Шутка свежевателя! Жевешу! — радостно завопил Лицлесс. — Она присоединиться к столу, будет приносить угощения! Присоединится вместе с витрувианцем! Разве это не магия?! Она самая в своём первичном смысле! Разложение даёт новую форму! Яства потекут рекой. Уже скоро увидим сияние Далёких огней… уже скоро наша история изменится. И мы помогаем открыть новую страницу, — кричащий истязатель упал на колени, изо всех давил пальцами на место чуть ниже кадыка, — Будь они прокляты. Эти астр…

— Ой, он разрыдался, что ли? — съязвила Гильона. — Астр? Чем ему астры не угодили? А, точно! Ромашка же…

Лицлесс опустил руки, прислушивался.

— Что я слышу? Неужели падальщики пробрались в наш Дом? Пойдём, мой отпрыск, окажем им радушный приём. Соберём всю семью. И наивную овечку, и брата твоего позовём. Покажем пернатым силу древа нашего рода, — и тут эхо затихло, тени растаяли.

Около одного из четырёх зеркал зашуршало нечто. Пугало заметил это. Напротив других трёх сидели люди, всматривались в свои отражения без лиц. Всматривались в своё естество без масок, без всякой отличительной мишуры.

— Говорят, если смотреть во мраке на своё отражение, можно увидеть что-то захватывающее. Интересно, а можно ли таким образом увидеть прошло или будущее? — произнесла облачённая в утреннюю мглу. — Впрочем, всё это обман, а теперь поспеши!

Двуногая ищейка уловил след — рванул к гладкой поверхности, где заискрились светлячки. Языки пламени вырвались из камина, выстрелами показали несколько фигур. Он и она стояли напротив вломившихся в их дом головорезов, которые надеялись найти лёгкую добычу. Однако довольно быстро осознали опрометчивость выбора добычи и пожалели об этом, когда хозяин дома подхватил серп и набросился на наглых вторженцев. Гильона пыталась остановить, удержать Феля от кровопролития. Но разве легко вырвать кусок мяса из пасти изголодавшегося хищника? Девушка с коричневыми волнистыми волосами выскочила перед ним прямо после замаха. Свист и два перста упали на пол. Несмотря на её старания, запах железа всё же перекрыл собой аромат можжевельника, гвоздики и петрушки.

— Тебе было тяжело отпустить их. Я помню это, как вчера. Тогда я поступила глупо. Должно быть, вино ударило в голову. Сам знаешь, мы становимся слишком чувствительными после него, — мягко произнесла Гильона, а потом голос изменился, стал двойным: — Тебе следовало вывернуть их наизнанку. Ты так не думаешь? Ведь именно они окропили простынь моей кровью…

— Ты поступила так, как считала нужным, правильным. В этом вся ты. Время, проведённое с тобой, показало мне другой мир, невероятный мир, — утвердил он, вспоминая былое. — И знаешь что? Когда я зашёл так далёко и вижу всё со стороны, мне кажется странным…

— Что же? Как по мне, всё предельно понятно.

— Как я мог не услышать их шагов, приближающихся к нашей постели? Как не услышать твою боль, когда железо вошло в твоё сердце? Прокрасться мимо меня и сделать такое… немногие способны на это.

— Специальный отдел Министерства не причём. Хексенмейстеры не делали этого, не они держали клинок, — сообщила она с полной уверенностью, поняв его намёк.

— Садоник лично посетил наш дом, — падая в ранее закрытую яму осознания, вспомнил пугало. — Наместник лично постучался в дверь. Даже не дождался рассвета. Всё произошло быстро… Совпадение? Мне тяжело думать. Пытаюсь, но не могу. Будто плыву под льдом замёрзшей реки. Не могу пробить корку. Но скитаясь по слоям этого мира, я понял, что случайности не всегда случайны…

— Садонику была нужна твоя помощь. Но, в итоге, сам предложил её тебе. Не нужно подозревать его доброту. Сейчас в тебе говорит дурман, влияние Хора. Не позволяй сбить себя с верного пути. Ты говоришь безумные вещи. Хотя бы потому, что Наместник не мог подослать убийц, чтобы перетянуть тебя на свою сторону. Да и… даже они не смогли подобраться так близко к тебе. Верь мне!

— А те опарыши, они разве могли? — спросил Фель и посмотрел в глаза Гильоны.

От зеркала начали расползаться различные многоногие гады. Бежали от чего-то или же к кому-то. В отражении завился поток червей. Бескостные собирались воедино, изображали человеческий контур. Налетел рой чёрных мух и обволок его, после чего испарился, оставив только плетёного человека. Тут эссенции вломились в подвал, новое поле их битвы — в подвале.

Туманная фигура попятилась, сделала несколько шагов назад, где к ней подошло безликое существо с бесчисленным множеством бездонных всёпоглощающих глаз. Их взгляд хоронил необъяснимый страх под песками забвения; и являл на его место нечто иное. Подобное нельзя описать, а можно только почувствовать. Чудовища зарычали и сразу разбежались как тараканы от огня свечи. Квинтэссенции, несмотря на раны и измождённость, выпрямили спины и торжественно подняли оружие, поприветствовали салютом. Оно схватило туман за горло, расставило свои крылья из сотен живых мертвецов. Дитя Старой войны появилось прямо там. Всего лишь через миг, мантия отражения разлилась густой тьмой, она ужасающей вольной полетела от Хора.

Тут насвистывание зазвучало вновь, и к нему присоединились потрескивания — подпевали. Стекло задрожало натянутой нитью. По нему короткими перебежками побежали трещины — зеркало разлетелось на осколки и пыль, а стрелки часов остановились.

— Давай же! Покончим с этим! Рамдверт! — зарычал опустошенный запоздалым осознанием.

Неожиданная разновидность ненависти заклокотала в груди. Затерявшись в урагане ярости, ринулся вперёд. Битва за жизнь, битва за радость и счастье впереди. Нельзя медлить, нужно застать врасплох, ошарашить неудержимостью. Показать настоящий натиск.

Лезвие топора уже вонзилось в голову кукольного и человекоподобного предмета. Струйки побежали по обезображенному лицу марионетки, багровый вековой занавес опускался.

Лёжа в кровавом месиве, соскальзывал на обратную сторону жизни. Его удерживал только призрачный пряный аромат, который захлёбисто пытался вдохнуть.

— Ну и ну. А ты его разозлил. Сразу вспомнила гигантов из оплота, — произнесла туманница с насмешкой. — Знаешь, ты смотрел на Бургомистра свысока, а сам оказался таким же. Какое разочарование, да?

Ответа не было. Должно быть, собирался с быстро покидающими его силами для последних глотков воздуха, пропитанного ароматом вина.

— Что? Не можешь и слова произнести? А, ну да. С железякой в черепушке сложно шевелить языком. Но знаешь, будь ты лучше, смог бы сказать хоть что-нибудь на прощание. А то… твоё: «Давай же! Покончим с этим!», — выглядит крайне жалким.

— Ответь мне… Ты обманула меня? — туманная фигура улыбнулась, отвела безразличный взгляд. — Конечно… никогда бы не сказала мне убить. Теперь вижу, Рамдверт был прав, — сжимая кулаки, прохрипело Пугало живых полей в последний раз. Его представление закончилось под брезгливые аплодисменты безвозвратно утраченного счастья.