Полихромный ноктюрн

4. Отчаяние белых перчаток

Обстоятельства заботливыми садоводами выращивали древо упадка. Такое не срубить обыкновенным топором. Тень от не совсем осязаемых ветвей жадно ширилась, подчиняла себе настоящее, вылепливала из ранее недопустимого новую нормальность. Лишь немногие замечали перемены. Всё происходило медленно. Некоторые сравнили бы со зловонием, от которого поначалу воротишь нос, а потом привыкаешь. После такой подмены, свежий воздух вполне способен показаться странным, раздражающе инородным. А другие могли бы сравнить с варкой живых лягушек, ведь, как известно, болотные обитатели выпрыгнут из кипятка. Потому всё происходит постепенно.

Ранее лимн в треуголке выпустил слова из бездонной глотки, они-то и дали ход событиям. Став ветром, сбивали неспелые плоды. Разбиваясь об плоско-круглую, разевали рты и щёлкали языками. Развращающие ритмы слились в единую волну. Оренктон заполнили крики, мольбы и рвущие глотку завывания: жители, подчиняясь общему танцу, неутомимо разыскивали виновных в пропаже золота. Вламывались даже в дома, где, по их мнению, могли прятаться сообщники Гавранов. Переворачивали всё вверх дном, искали везде, но только не в самых тёмных углах, откуда слышался леденящий вой, да симфония пилы в ряде шелеста листвы. Во время справедливой облавы, процессии, каждый мог попасть под подозрение. Страх перед беспощадной расправой порождал тех, кто пытался увести от себя недоверие, такие суетливо, указывая пальцами, обвиняли кого-нибудь другого. Всё ради спасения.

Там же бродили псы, ищейки не знали пряника верности; знали лишь кнут страха перед хозяевами. Облезшая шкура, сверкающие глаза, слюнявые пасти рисовали образ чего-то потустороннего, как если сами гончие Старой войны вышли на охоту в спустившемся мороке многоликой хоривщины. Гоняясь за добычей, царапали когтями камень, терзали разум голодными рычаниями. Когда настигали беглеца, наступала тишина, но она нарушалась прерывистым плачем, исходящим из тьмы. Такой вот благодарственный поклон за скорбный танец.

Спустя ряд пустых контуров единиц времени неподалёку от лавки, с названием «Антикварка», раздался крик, его владельцу не хватало воздуха.

— Подождите! — взмолился некто, захлёбываясь дыханием. — Почему вы носитесь за нами по всему городу? Это не мы напали на того господина. Его гробовщик лентой придушил. Клянусь! Да ещё жестоко так, без каких-либо проблем, чо щенка. Проверьте его…

— Точно! — подхватил другой. — Поговорите с ним. Я уверен, вы, непревзойдённый уст, сразу раскусите притворщика. Мы можем проводить вас к месту, где видели этого мерзавца, этого недостойного любителя щупать мертвецов. Говорят, он их ещё и красит. Всяко глумится над ними…

— Мастер выполняет свой долг, — ответил уст. — Не пытайтесь увильнуть, трусливые невежи. Мне нужны именно вы.

— Но почему? — затроил один из них. — Мы не больны временным недугом! И следуем за Сахеланом по небесным тропам, чтим его жертву…

— Значит, следуете и надеетесь дойти до Змеиного моста? Этот путь очень труден, поэтому вам нужна передышка. Тем более… чтобы идти… не нужны руки, — монотонно, но с презрением утвердил верный инструмент Все-создателя, после чего запел дуэт ломающихся костей. — Вот и время подумать о своих деяниях. Возьмите ответственность за них. В том числе и за распространение лжи. А теперь расскажите… какая предсказательная практика пишет вашу судьбу. Ещё расскажите о том сказителе, не упоминал ли он блуждающие огни?

Фель видел демонстрацию праведной жестокости служителя собора. Его нисколько не интересовала участь пойманных бегунов. Безразличие к будущим калекам росло из одной единственной причины — в них нет ни капли достоинства, готовы на всё, чтобы выкрутиться, сохранить каждую шерстинку своей шкуры. Одарив скулящих и кряхтящих пренебрежительным, но всё же снисходительным, понимающим, взглядом, продолжил разыскивать Ворона. Такая целеустремлённость источала свой шарм. Чарующий марш проходил по улочкам, ставшим руслом террора, где во мраке горели костры. Не сигнальные огни, нет, скорее — инструменты скрытия жестокости. Когда очутился у ограждения с распахнутой калиткой, ту мотыляло из стороны в сторону, заглянул в просвет. Там мастер гробовых дел, невзирая на огонь, снимал с деревянной конструкции обожженное тело. Такое ему точно не привести в живой вид для погребения. Закинул на плечё мешок обугленной плоти и попытался тихо удалиться вглубь двора. Но на него налетел обезумивший горожанин, в мокрой от пота и слюней рубахе. Мастер в скелетной маске сказал: «Угомонись, гоблин», — и встретил того прямым ударом в грудь, нога долбанула осадным тараном. У внушаемого поборника справедливости сломались рёбра, как минимум — три. Их четные усилия выдержать отчётливо слышны. А после, как ни в чём не бывало, мастер удалился не торопливо, будто гулял в лесу под дождём, собирал грибы в корзинку.

Из дома позади донеслись голоса, там кто-то перешёптывался. Наверняка думали: их не слышно. Беззвучно нырнув в проём, подслушивал разговор, неволей внимал каждому «шику». Там двое в коричневых накидках хвалились друг перед другом своими достижениями. Бондарь, который целиком и полностью подходил для своей профессии, отхаркнул, что хотел увести с собой ученицу швеи, но та наглая негодница ему отказала. Судя по его жалобному тону — нежное сердечко пузатого гнилозубого красавца, в чьих волосяных завитушках уже давно поселились кровососущие жильцы, с трудом выдержало натиск кинжала отказа. Ухмыляясь, говорит: испытал просто невыносимые страдания и боль, а потому захотел справедливого удовлетворения; потому не нашёл ничего лучше, чем взять её силой и заточить в подвале того же самого дома. Может так одумается? Второй же без проблем перебил хвастовство бондаря. Подмастерье каретного мастера освободил одну молодую семейку от бремени накоплений, которые хранили под половицей. Думали, что не найдут; как бы не так. Их отпрыск всё видел, но ничего не сможет никому рассказать. Без языка это крайне непросто сделать, да и родители его уж точно ничего уже не сболтнут.

Фель вышел к ним, его путь лежал к лестнице.

— Ну и ну! — пусто улыбается он. — Не ожидал встретить здесь таких храбрецов. Должно быть, перешагнули через все возможные и невозможные страхи, чтобы принять участие в охоте на Воронов. И всё это для возвращения надежды и веры в будущее. Какой светлый порыв альтруизма! Я бы похлопал, но боюсь, не так хорош в этом. Не хочу омрачить симфонию своей дудкой. Звучит она просто кошмарно. Учителя-музыканты за такое отбивали бы руки. Понимаете о чём я? Хотя подожди, не нужно слов. И так всё понятно, мгновения особенные… интимные. Только испортим всю атмосферу, где два героя нашли время в пылу тяжкой битвы и решили провести тайное совещание, поделиться друг с другом свершениями.

— Ты ещё что за гусь? — пробулькал бондарь, выставив фонарь, присматривался. — Здесь ничего нет. Всё забрали. Иди… испытай удачу в другом месте, иначе скоро подоспеют мои братки, — и тут изготовитель бочек прозрел, его смелость переселилась в портки. С таким характерным звуком падения рагу из черпака в тарелку.

— Значит так, падаль, расклад такой. Вы сдуру вылетели сегодня ночью на улицу, чтобы поживиться. Но, конечно же, не знали, что если решили кого-то обокрасть и убить, то же самое могут сделать и с вами. Как говорится… не бей, если не готов получить в ответ.

— Мы никого не грабили, господин, а всего лишь забирали своё у прихлебателей Воронов. Мы не сделали ничего дурного, — оправдался подмастерье.

— Я, конечно же, верю тебе, я же глухой, — Фель растянул улыбку ещё шире и пальцем поправил пенсне на переносице, медленно подшагивая к ним. — Замри и не дёргайся, овечка. Ты можешь дышать и ничего более. Я колесую тебя, переломаю руки и ноги, будешь греться на солнышке. О, чуть не забыл. Вороны составят тебе компанию, пока будут выклёвывать твои глазёнки. Знаешь каково это, когда клюв раздирает тебе веко, чтобы добраться до яблочка? В твоём случае… червивого. Нет? Ну, тогда предоставлю тебе такую возможность. И даже не думай благодарить!

Бондарь, отдавшись безумию страха, поднял над головой меч с обломанным лезвием, заорал, как косуля, и кинулся на того, кого трогать было нельзя. Да, и вообще — глупо. Но кто узнает об этом, верно? Фель с подшагом кинул прямой удар, встретил со всем равнодушным радушием. Мастер над бочкой присел в воздухе, ноги выпрямил так, что получился угол. Нос превратился в месиво, однако его не было видно; не только из-за нехватки света, но и из-за того, что орган обоняния провалился в лицо. Как суслик в норку. Бочкообразный беличий грызун распластался на полу, молчал. Второй повторил попытку первого. Хлопок раскрытой ладонью по лицу запустил его колесом. Приземлившись после кульбита, с хрустом влетел виском в краешек табурета. Ему повезло не дожить до обещанной казни.

Оставшийся поднял светильник, огонёк сверкал не ярче глаз уличных псов. Потом направился к лестнице. Свистящее сопение выдавало ещё одного участника тайного собрания. Об этом довелось узнать из его бубнежа. Скорее всего, не знал, что проговаривает вслух свои проклятия. Неудачливый игрок в прятки суетливо зашаркал подошвой на этаже выше и, увидев свет, поторопился убежать, спрятаться. Топот метаний третьего отчётливо слышно. Но Фелю всё равно, его ждут внизу. Скрипы и запах сырости — больше ничего там и не было. Отворив дверь-гнилушку, сразу увидел пленницу. Юная швея без сознания лежала на столе. Её платье изорвано, а вокруг витал животный смрад. Не представило большого труда догадаться о том, что с ней вытворяли. Отвязав пленницу, накинул одеяло и вынес её на улицу. Положил на скамейку, попытался привести освобождённую в чувства. Делал это осторожно, будто будит ребёнка, которого ждёт свежеприготовленный завтрак с десертом из медовой лепёшки. Тут на него набросился ещё один «гоблин», опьяневший от собственной мнимой силы. Эта пьянь быстро осознала неловкость собственного поступка, когда ощутил во рту вкус железа. Фель схватил нижнюю челюсть и кинул сапогом в колено — оно выгнулось в обратную сторону. Точно кто-то оторвал ножку зажаренного гуся, выкрутив сустав.

Какофония разбудила совсем уж юную ученицу швеи. Увидев перед собой улыбающуюся фигуру, которая наслаждается чужой болью, громко закричала и побежала прочь, подальше от чудовища с чёрными круглыми глазищами. Та не слышала слов ГОПМ-а, не слышала ничего, кроме собственного призывающего к побегу внутреннего голоса. А он пытался всё объяснить. Недопонимания опасны, очень часто ложных суждений хранят свои корни именно в них. Фель с досадой хмыкнул и пошёл дальше, волоча наглеца за собой. Таким образом, предупреждал всех о последствиях нападения на него.

Вопреки ожиданиям непричастных, которые сомневались в правильности всего происходящего, ночь длилась невероятно долго. По крайней мере, так казалось. Словно все часы разом взбунтовались, секундные стрелки отказывались идти дальше. Даже раскалённый докрасна прут не смог бы заставить их взбодриться: они же не вьючные животные.

Кого под луной только не было. От портовых трудяг, до служившего Тэттору Кильмиору Знатока. Обычно всезнающий советник не выползал из резиденции Бургомистра, но тут бодрый старичок решил нарушить, внести правки в свои закостенелые привычки. Причина открывалась сама по себе, стоило только посмотреть на эту «двуногую энциклопедию» с тросточкой. Знаток, несмотря на наличие рядом с ним пары слуг, нёс в цепкой лапе, а вернее — зажимал в подмышке небольших размеров сундучок. Красивый такой, украшенный драгоценными камнями — изумрудами. Ящичек явно забит украшениями: браслетами, кольцами, серьгами и прочим. Звук, после каждого встряхивания, выдавал содержимое. Советник ищейкой шёл по следу, выискивал тех, чьи ювелирные украшения необходимо присвоить для пополнения своей коллекции.

Нюх подвёл старика с проплешинами. Завёл прямиком в Мышиный узел — живущий почти по своим законам район Оренктона, где всем заправляет Желтозуб со своей бандой. Вскоре Знаток вылетал оттуда на своих двух, повторяя: «Это бижутерия, это подделка!». А слуги бежали за ним и выкрикивали: «Мы не знали! Клянёмся Все-Создателем!».

Возле обители безумного белпера Министерский служащий отпустил потерявшего сознание гоблина, вкусившего этикета вольных странствий. Осмотрев постройку с разных углов, встал около оградки из прямых прутьев. Вдоль тропы за изгородью росли лекарственные растения. Запахи смешивались и создавали непередаваемый аромат, что, казалось, слегка щекочет внутренние органы, массажирует их. В саду всё выглядело аккуратным, ухоженным. Скорее всего, целитель всего-навсего использовал их для приготовления микстур и мазей, а не заботился о растениях из-за своих тёплых к ним чувств.

Ненавязчиво постучал в дверь — ответа не услышал. Несколько раз дёрнул ручку, — щёлканье задвижки подсказали — заперто изнутри. Раз закрыто — следует уйти, а не околачиваться у порога. Так поступил бы всякий воспитанный человек, но воспитание бывает разным, да и случаи тоже не всегда одинаковы. А посему кинул пару мощных ударов; первый выдавил из преграды скрипучие оханье, подвижная планка отпрыгнула как какая-нибудь пуговица корсета, который еле как сдерживал натиск пышных мыслей куртизанки. А второй удар заставил повиснуть на петле и упасть в обморок от такого вопиющего хамства. Представитель Министерства был высоким худощавым мужчиной, таящим в себе чудовищную силу. Иногда думалось: его рукопожатие вполне способно сдавить пястные кости в одну единственную; или лёгкий шлепок без особого труда выгнет прут ограждения, выставленного вокруг обители наследников Первых людей.

Пройдя через коридор приемной, поднялся на второй этаж. Чистая комната содержала, кроме всего необходимого для жизни с минимальными удобствами, рабочие инструменты и материалы. На полках — разные склянки с неизвестной жидкостью; желание уточнить не подавало признаков своего зарождения. В банке разглядел уродливую крысу. Неужели такую отловили в тоннелях под городом? «Это точно не соленья, это точно не крысовуха». Из неё торчал осколок солнечного металла, или нечто подобного. Отколовшаяся частица обрастала нитями глазных нервов, и отращивала жующую саму себя пасть. На подставках, рядом с банками с уродством, закреплён набор пил разных форм и размеров. Стопки рукописей на столе едва заметно дрожали из-за свободного сквозняка. Найди там трети пуповины, то точно не попробовал бы замешательство на вкус.

Не пойми откуда взялись светлячки, искрами кружили в воздухе. Застрекотали сверчки. Фель вспомнил, как когда-то прислушивались к ним и пытались услышать в них мелодию. Однажды получилось. Вкусивший иной жизни подтянул ношу к груди, крепко обнял её и, пребывая в плену воспоминаний, плавно поворачивался, танцевал. Делал круг за кругом, как если был стрелкой часов в потерянном доме. Абсолютно точно пребывал в другом месте.

Поднял веки. Прибежище белпера слишком маленькое. Не совсем соответствует виду с улицы. Разница между ожидаемым и действительным нашёптывала о наличии секрета. Дух разложения повсюду одинаков, но усиливался у книжного стеллажа. Под его краем тонкий царапанный след.

Схватившись за полку, потянул на себя. Хранилище знаний сдвинулось. Когда пробрался в открывшийся проём, попал в недостающее пространство нескольких шагов. Там на стуле сидел человек в белой мантии с кровавыми отпечатками. Это тот самый обезумивший белпер, обвинявший семью Ванригтен в чудовищных убийствах. Зажёг настенный фонарь, профессионально осмотрел мертвеца. Судя по виду, он не дышал уже несколько дней. На коже зияли прожженные раны, которые получены давно и отказывались затягиваться, даже когда сердце гоняло кровь по телу.

На меловом лице лекаря застыло выражение умиротворения, будто, умерев, сделал всё, что было в его силах. Сместив пропитанную кровью повязку, открыл пустую глазницу. Глаз извлекли быстро, почти аккуратно. Энуклеация без оваций. Белая перчатка вполне владел способностями проделать извлечение и самостоятельно. Именно его избрал когда-то Лицлесс в личные лекари и даровал перстень. На кольце изображалась змея, она отгоняла костлявую. Доказательство избранности семьёй Ванригтен сдавливало палец до самого последнего вздоха. Можно разглядеть следы безуспешных попыток снять его.

Бесстрастно-угасающий свет фонаря показал выцарапанный на полу символ: около десяти кругов, проведённых один в другом, сужались ближе к центру. На каждый нанизана сфера, как жемчуг на нить. Такой сигил был частью нечестивого ритуала. «Прошрит» — так его называли. Только некоторые из самых безнадёжно-отчаявшихся прибегали к нему. Завязывая перекрёстный узел нитей судьбы, взвывали к Хору, странствующему по изнанке мира в ожидании зова, чтобы попросить его об услуге. «Взор острейших умов устремлён к недостижимым далям, врезается в собственную ограниченность, пока другие праздно смотрят под ноги соседа. Кости — клетка для медузы. Сама бесконечность — её нутро. Страх отравляет кровь, отравляет бесконечность. Внемлите Хору, что сеет страх. Молите отравителя великого Ничто». Такой ритуал нельзя провести без веской нужды, ибо для подтверждения намерений взималась определённая сферическая плата. И белпер заплатил её.

На спрятанной тумбе шелестели бумаги. Помимо зарисовок внутреннего строения крыс, на них изображалось и другое, что соответствовало сказанному про подвалы усадьбы. Люди без кожи на лице всматривались в свои отражение в зеркале, а изуродованная копия дерева жадно пожирала их плоть. Силуэт на третьей странице напоминал внешними признаками дьякона собора. Тот тянул за собой живую цепь. Вёл её туда, куда не мог проникнуть солнечный свет и откуда не могли вырваться крики. Настоящий тайник боли и скорби.

На четвёртом листе — чёрное многорукое существо, стоя возле улыбающейся чаши, тянулось к непроглядному небу, где возвышалась человекоподобное нечто со сломанными и растопыренными рёбрами. За образом, подобному пауку, что-то было, и оно наблюдало. К бумаге воском прикреплена записка, написанная другим почерком. На перо слишком сильно давили — видны углубления. Перекошенные буквы прыгали в размерах: некоторые немного меньше обычных, а другие на порядок больше и толще. Автор нестабилен? Соединения букв выдавали человека образованного. А тонкие линии заглавных подтверждали это. Такой уровень не доступен ординарным оренктонцам. Дороговизна обучения у учителей из других провинций вполне могла откусить руку. По крайней мере, так говорили, но говорили двурукие.

«Наш Дом столетиями повторяет свой девиз: «Чти свои корни». Но как быть, если Корни дали Им обещание, которое должна сдержать она? Этому не бывать. Для них её не существует. Не зря столько сил затратил для сохранения секрета.

Они пришли за долгом, один из них оказался прямо в моём кабинете. Фигура в уродливой маске… По голосу не удалось понять мужчина это или же женщина. Она дала мне семечко. Яблочное семечко? Уж не знаю, но на вкус оно отвратительно. Слёзы побежали сами по себе, меня же не заставили проглотить младенца…

Теперь проклятое бремя моё…

Меня начинают посещать пугающие мысли. Закрываю глаза — вижу реку. Она спокойна и чиста, но потом со дна поднимаются вздувшиеся утопленники. Их так много, что воды совсем не видно. Течение несёт тела дальше, и они скапливаются в озере. Мёртвое озеро внутри моей головы… Кажется, узнаю в них жителей нашего города.

Гниение пробуждает потаённые желания. Каждая пора требует их удовлетворения. Я противостою им, сопротивляюсь. На то мы и люди, чтобы держать зверя в клетке…

Каждый мускул болит, их выжимают как тряпку для мытья полов. Думаю, белпер снимет боль…

Любовь всей моей жизни — Риктия, перестала выходить на улицу. Иногда смотрю в её глаза и понимаю — она всё видит, пытается помочь, пытается изменить хоть что-то. Но всё без толку. Бессилие убивает её. С каждым днём она увядает всё больше и больше. Даже её волосы стали пахнуть иначе. Это всё неправильно…

Сегодня отражение заговорило со мной шёпотом. Я тут же разбил его и растоптал осколки. Думаю, началось. Это не может быть обычной усталостью.

Сегодня проснулся не в своей постели, а проснулся внизу. Когда поднялся наверх, Лицрик рассказал, что прошло два дня. Как я мог упустить их?

Ему следует держаться подальше. Дети подражают взрослым, берут с них пример. А я больше не такой, каким некогда был …

Видел жука. Брюшко было пустым, нечто выело его изнутри. Но всё равно продолжал ползти. Его непоколебимость привела меня к окну. Отражение стало другим…

Кровавый леший нарёк меня Композитором, который приведёт гостя к столу пира блуждающего…

Тело перестаёт слушаться. Я всё вижу, но не могу повлиять на происходящее. Кошмарный сон, от огороток не убежать…

К столу нужны шутки.

Серый человек поможет, спрячет…»

…. ночь случится, прошедшие сквозь пепел не помешают нам…

Фель скользнул взглядом по четвертому листу с незаконченным рисунком и отшвырнул тумбу. Тут ему захотелось зарычать от ярости. Сумел сдержаться. Стиснув зубы, положил свою ценность на ладонь. Медальон открылся сам по себе. Из него снова показалась туманная фигура. Её присутствие успокаивало.

— Прошрит значит, — произнёс он, смотря на выцарапанный символ на деревянном полу. — Благородный Лицлесс терял свой рассудок, а белпер помогал ему перебороть недуг. Не сработало. Судя по рисункам, всё зашло слишком далеко. Поэтому белая перчатка провёл ритуал, захотел освободить господина, положить конец его безумию. А лакей, желая отомстить за смерть племянницы, открыл дверь чудовищам.

— Неужели этот врачеватель оказался насколько слабым, что не смог сделать всё своими руками, взяв какой-нибудь рёберный нож? Вот же слизняк. Мог бы хотя бы из жалости…

— Был ли он слизняком, или же нет — мне неведомо. Теперь это не имеет никакого значения. Но происходившее под усадьбой…

— Как по мне, в подвалах хранятся бочки, опутанные паутиной с пылью. Фу. Да и крысы, может быть, — поделилась облачённая в мглистое платье. — Только вот, а что если это они тронулись умом, а не Лицлесс? Сам подумай, столько золотых микатов хранится на расстоянии вытянутой руки. Бери — не хочу. Вот жадность и показала себя во всей красе. Поэтому лекарь и намазал эти художества под диктовку бреда. Головореза всяко проще грабить…

К ушам прикоснулся неясный сливающийся шум, каждый четвертый удар причинять боль, как при захлёбывании.

— Обойдёмся без «а что если». Так можно и до скачущих по радуге единорогов дойти, — Фель не сводил с ней глаз, нежным взглядом поглаживал её голову. — Столько шероховатостей. Я бы скорее поверил, что они по заказу других Домов хотели очернить репутацию Ванригтен. А хотя…и в это бы не поверил. Люди всё же пропадали взаправду. Вероятно, они там… в темноте, ещё живы в недрах.

— Хорошо-хорошо. Моё дело предложить. А помнишь то вино, что мы пили по вечерам? Оно же не всегда было таким. Виноград также проходил уродливые стадии изменений перед тем, как стать вином. Вот и с этими беднягами… то же самое. Разложение во благо. Такой изысканный аперитив — что-то особенное для особенного праздника.

В секретной комнате начало отчётливо ощущаться чьё-то зловещее присутствие.

Охотник смотрел на неё, пока ожившее воспоминание рассматривала листки.

— Хочешь сказать, и эти люди проходят через муки, чтобы стать чем-то большим? А кто тогда попробует это вино? У мира точно странное чувство юмора.

— Это не юмор, а скорее — порядок. Человек срывает яблоко с яблони, выращивает жизнь для её поглощения. Так что… всё на своих местах. Просто пищевая цепь протянулось выше. И вообще, я думаю, это небольшая плата за добро, которое семья Ванригтен сделала для Оренктона.

— Стол, шутки, композитор и вино. Есть в этом нечто извращённое, — молвив Фель, сняв, наконец, пенсне. — Сначала ты говоришь, что его лживые слова погрузили меня в морок хоривщины. А теперь подтверждаешь их правдивость. Мне не показалось?

— Нет, не показалось. Это такая фигура речи.

— Фигура речи значит, — хмыкнул он.

— Я вижу — тебя мучают сомнения. Это всё из-за встречи со лживым Хором. После неё ты начал видеть мир иначе. Но ничего, скоро яд его слов покинет твой мозг. Ты выберешься из мглы хоривщины. Раны, которые нанесла тебе болезнь, бесследно затянуться. Верь мне, пожалуйста, — туманница заботливо положила руки ему на плечи.

— Не нужно повторять каждый раз. Я и так всё прекрасно помню. Не такой уж и старый.

— Слышу подозрения в твоём голосе. Даже понимаю причину их возникновения, но без повторений никак. Я повторяла и буду повторять, потому что у тебя тоже случались провалы в памяти. А повторения удерживают тебя на верном пути.

— Мне всегда казалось, что никому бы не понравилось постоянно слышать о своей ране. Сыпать на неё соль… к дождю.

— Раны разума нужно обсуждать. Это так же необходимо, как смена раневой повязки. Разговоры прокалывают гнойники, позволяют гною заблуждений вытечь. Если угодно — можешь сравнить их с червячками, которые уничтожают термитов, проедающих твой дом.

Охотник слушал свою спутницу, слушал внимательно. Не отвлекался даже когда что-то начало тарабанить по потолку. Удар…ещё удар. Точно молотом по костяной шкатулке.

— Мне теперь… что, всё рассказывать? — спросил он, повторно осматривая комнатушку за стеллажом.

— Нет, конечно. Начни с малого. Например — расскажи о встрече с Хором. Каким ты его увидел? Вокруг него кружили вороны и пепел? Расскажи так, будто делаешь запись для себя. И только для себя.

— Ты же знаешь, что я плох в складывании слов, — прошипел сомневающийся вполголоса. — Но так и быть, попробую. Покинув наш дом, я пошёл на службу Министерству, вышел на тропу. Нужно было найти его, как можно скорее. Не люблю медлить, особенно когда наград столь велика. Шёл за слухами, шёл за чёрными птицами. Посещая города и закоулки государства Вентраль, начинал понимать, почему Государь Венн планировал отказаться от формы империи. Столько разных людей не могут спокойно ужиться в одной, хоть и большой, но… комнате. Всё напоминает свалку, напоминает скомканный листок бумаги, на котором написаны названия всех пяти провинции и основы — …Серекард. Даже Межутковые земли в качестве свободных переходных линий, где с племенами была договоренность, не удержали потомков Первых людей от выяснения отношений. Зимний исход — наглядное подтверждение этому. Да, Дом Фалконет и Дом Игнаадарий веками точили друг на друга зуб. Никто из них уже наверняка не помнит причины своей вражды. Если это так, то не понимаю… почему они устраивали те побоища. Наверняка мне, сыну шлюхи, просто не дано понять этого. Но, в конце концов, Всемилостивейший Государь Империи Вентраль — Венн Сэнтэн, примирил их, накинул поводки. Мог случиться опасный прецедент, — проговорил охотник и понял, что уходит от главного. — В погоне за Хором оказался в лагере столичного легиона. Игнаадарий… их хлебом не корми — дай только сжечь что-нибудь. Я видел с каким восторгом эти свечки-шизоиды смотрят на «Козу». Вот так Министерство выполняет собственные запреты…

— Думаю, у них есть одобрение Понтифика Примуулгус, — оправдала их туманница. — Серекарду нужна сила для удержания людей на верном пути. Это для их же блага. Ну, а что произошло в том лагере?

— Игнаадарий договаривались с племенем великанов о проходе через перевал северного хребта. Здоровые такие, каждый высотой под восемь футов. Ну, или под два с половиной метра. Страшно уродливые — поколения кровосмешения — не иначе. Ещё разговаривают так необычно. Горловое пение знаешь? Ну вот.

— О! Это те со здоровенными губами и шишками на лбах? Слышала, они на рыб похожи. Особенно глазами… да и кожей тоже. Может, и спят с ними же? Впрочем, неважно. Я не думала, что они способны на переговоры…

— Они самые, — кивнул охотник. — Да, не способны, но не всегда. Необычный случай заставил детей Донного бога расширить свои, скажем так, способности. Великаны напали на обоз переселенцев. Всё ценное утащили в разрушенный оплот. Мужиков, каких успели отловить, уволокли туда же. Да и женщин тоже… Очень уж хотели свежего мяса. Но той же ночью к ним пробрался некий наёмник и попытался вывести тех, кого оставили про запас…

— Дай угадаю, — покачивая головой, попросила туманница. — Его поймали и тоже оставили про запас?

— Почти. Ему оторвали руки и ноги, а торс насадили на пику. Тайный проход перегородили валуном. Так оплот стал вообще не преступен. Через несколько дней, после этого, их вождь начал свирепствовать, забивать своих же. А у них подобное запрещено. По крайней мере, без причины. Шаман попытался исцелить того дымом, своим пением. Но ничего, ноль результата. Какая неожиданность. К тому времени над останками наёмника начинали кружить чёрные птицы. Их налетело столько, что шамана, облаченного в плащ из человеческой кожи, — никогда этого не забуду — посетило озарение. Вождя прокляли за убийство Гаврана, поэтому его можно было вылечить единственно-верным способом. Тому следовало облиться кровью, отправиться ночью на охоту и победить могучего зверя. Они в это верили…

— Заблуждениями полнится мир, — подчеркнула она. — Всех, кто хоть немного обременён искрой разума, так и тянет верить во всяких божков, приметы и суеверия. Не понимаю, как это возможно, когда есть истинный Все-создатель. Хоть они и невежи, но всё же усмирили одного из Гавранов. Ну, а что вождь? Охота же не помогла избавиться от проклятия?

— Помогла, — удивил её Фель. — Охота избавила его не только от проклятия, но и от жизни в целом. Великана нашли мёртвым, вывернутым наизнанку. Само собой, его перетащили в оплот. Вот поэтому и были переговоры. Рыбоморды поставили условия: хотите пройти, то унесите бесконечного из оплота. Таким образом надеялись избавиться от проклятия. Легионеры выделили на это дело отряд. Я пошёл с ними. Мы прибыли туда в тот момент, когда великаны проводили похоронный обряд. Проще говоря — собирались сжечь вождя на еловом алтаре. Нам пришлось смотреть, ждать окончания. Рыбоморды, сжимая факелы, начали петь. Тогда шаман подпалил алтарь — дым водой растёкся по развалинам. Вонь стояла такая, будто жгут прущие грибы. В тот же момент тело вождя зашевелилось…

— Неужели великан был жив? — встормошилась туманница, прикоснувшись к губам.

— Рыбья кожа разверзлась. Человек медленно поднялся из трупа. Из его спины росли крылья из алых ветвящихся нитей. Он взмахнул плащом, капли ядовитой крови разлетелись в стороны. И тогда дым задрожал трусливым кроликом, хвалёные солдаты Дома Игнаадарий сразу потеряли свою любовь к сожжению, просто убежали. Наверное, тактически отступили для перегруппирования. Ха! Рыбоморды, продолжая петь, вдруг взвыли: «Хор!». Да так, словно их потрошат. А потом тоже убежали, но не все. Хор успел обрушить свой гнев на шамана. Не знаю, как это произошло, но когда открыл глаза — он стоял на едва живом великане, прижав дуло столичного огора к его морде. Дальше ничего, наступила кромешная тьма, свист и давящий гул. Страшно произносить, но Хор — сам по себе ходячий Рефлект. Все воспоминания самого кровопролития пропитали его. Невиданные битвы происходят вокруг него в один единственный момент…

— Сказители были правы! Вот он — настоящий проклятый зверь Старой войны. Прогрызатель времени, чей гневный шаг оставил след, ставший Пепельными болотами, — тихо произнесла она. — Но что было дальше?

— Когда тьма рассеялась, Хор стоял напротив меня, держа на руках тело Ворона.

— Он же заговорил с тобой? Как он выглядел, глаза были какого цвета, ярко-серые?

— Нет, они были цвета неба, в котором отражаются океаны и моря, — рассказал Фель. — Я мог тогда попробовать добыть его голову, но тело не слушалось. Заметив сомнения, Хор сказал мне: «Вселенная хочет нашей смерти. Она жаждет нашей плоти. Ты можешь пойти за мной, я научу тебя разговаривать с тенями. Вместе помешаем урожаю созреть».

— Разговаривать с тенями? — туманница окунулась в воды непонимания. — Это что-то вроде — вот стоит стул, отбрасывает тень. Типа, с ней можно разговаривать, вести светские беседы? Несусветная чепуха. Ну, а что было потом?

— Поведал о существах, о монстрах, называя их — Р’одум. Поняв мой немой ответ, сказал: «Если мы встретимся вновь, постарайся сохранить человеческое лицо». И пошёл к воротам оплота. Там его ждали трое. Девчушка в мужском плаще, и двое мужчин. Один в цилиндре, другой — крутил часы на цепочке. Все они были Воронами, Гавранами…

— Говори, я вижу, ты сдерживаешься. Не нужно тайн.

— Тот в цилиндре назвал его имя. Настоящее имя.

— Произнеси это имя.

— Не знаю, это может оказаться шуткой. Ведь «Путник глубин»…

— Скажи мне его имя.

— Ладно. Я знаю твою настойчивость. Так же и будешь повторять, если не скажу. Рам…дверт.

— Гони прочь мысли о его правоте, — потребовала спутница из медальона. — Вот, это и есть морок! Хоровщина! Мы нашли корень! Его нужно вырвать, нужно выкинуть его прочь. Люди не живут тысячелетиями! Забудь это поганое имя! Его не должно существовать…

— Нельзя отрицать, что именно Рам… Хор убил кровавого лешего, — утвердил столичный охотник и с тяжестью спросил: — Ответишь на один вопрос?

Чьё-то злобное присутствие заскреблось в комнатке.

— Я отвечу на любой вопрос. Или сделаю даже больше, если захочешь. Но сперва воспользуйся каплями, скорее! Пока не стало слишком поздно! Он здесь!

Туманница спряталась в подвеску. А сам завертелся часовым, что услышал случайный кашель у подножия сторожевой башни и начал разыскивать вторженца, нарушителя спокойствия. Искал повсюду, даже в верхних потолочных углах, где поселились стоны утопающего судна. Немыслимая рука сжимала лекарню, не жалела сил, чтобы разрушить её, стереть следы её существования в мелкую пыль. Рычание изуродованного существа потекло из тех же углов, прямо-таки сама комната готова сожрать всякого заложника жизни. Едва различимое эхо добралось до ушей, будто бы преодолело многие годы, всё ради возможности быть услышанным. Где-то очень далеко происходило сражение, там сама кровожадность схлестнулась со своим врагом, с новорождённой кровощедростью.

Феля пронзило странное чувство, невозможный треугольный результат бракосочетания желания, долга и сомнений. Там был и страх, но боялся совсем не боя, а чего-то другого. Тут же достал маленький флакон, залил красноватой жидкостью свои глазные колодцы. Скрытое пространство озарилось гранатовым светом. Шёпот вгрызался в уши как трусливый зверь в ягнёнка. Её голос всё громче и громче, заглушал собственные мысли. Она повторяла: — Убей Воронов. Прикончи Хора, вскрой ему череп, вспори брюхо, раздроби его кости.

Тень склонилась над символом из кругов, рваными движениями вырисовывала его. Это был белпер прошлого, который вырезал на полу несколько линий, напоминавших птицу с расставленными в стороны крыльями. Когда символ обрёл законченную форму, приставил пальцы к лицу, выдержав боль, вырвал сферическое подтверждение своему намеренью. Ритуал Прошрит свершился. Через пару мгновений проявилась большая чёрная птица. Взмахнув крыльями, выпустила из стены мрака троих. Тьма тайны укутывала их; при этом текла кипящей рекой. Комнату заполнили силуэты, по видимым очертаниям можно было предположить кто они. Квинтэссенция воинов из давно минувших дней, что оказались забытыми, погребёнными в последствиях разлива озера Мундус. Каждый смотрел сквозь незваного гостя. Неужели они его видели? Один из них, который стоял возле кровати, держался за свой бок, давил изо всех сил, пытался сдержать кровотечение. Но оно не поддавалось в полной мере, капли устремлялись к полу, не разбивались об него, а исчезали. Дыхание тяжёлое, изо рта валит пар, будто стоит под ледяным проливным дождём. Кровоточащий глянул на свою ладонь, словно читает письмо от любимой, прощается. Тут протянул руку к другому, хотел предупредить, и на того набросилась поганая тварь, выскочила прямо из потолка, в её обличии было мало общего с человеческим. Если же имелся выбор: умереть или же увидеть это дитя злобы и уродства — то всё очевидно само по себе. Кошмарный выкидыш воображения безумца ушераздирающе завопил, пришла тишина, гостила недолго. Зов привлёк внимание других тварей, ведь те полезли отовсюду. Квинтэссенции воинов вступили в бой. Таков отголосок шагов Хора.

Морок всколыхнулся, из него выпрыгнул Ворон. Но настоящий удар нанесли совсем с другой стороны. Фель остановил клинок, желавший оборвать его жизнь, выставив щитом свою ношу. Порезанная ткань соскользнула, открыла вид того, что с любовью называл Гильона. Ударная рама способная дробить не только кости, но и мысли тех, кто пошёл против Верховного министра Садоника, удерживала в своих пределах хитроумный механизм — переносную гильотину.

Хромой крутым рывком повторил выпад, обозначил остриём клинка вершины треугольника. Завязалось сражение в гуще другого сражения, оно пустилось вить свой танец, точно противостояние дождя и огня. Получив удар в челюсть, Ворон пошатнулся, при этом улыбался кровоточащей улыбкой, вкушал удовольствие от дуэли с наблюдателем из Серекарда. Отличный шанс испытать себя, изобличить ложь, подтвердить или опровергнуть слухи о победе над одним из Чёрных перьев. Грохот, лязг металла поселились в доме покойного лекаря, присоединились к истошным крикам, рычаниям и звукам разрывания плоти; воспоминания продолжали напоминать о себе, отчаянно противостояли чудовищам. Получив разбивший пенсне ответ эфесом, охотник попытался поразить горло противника. Привести порыв к желаемому оказалось нелегко. Ярость ослепила — в итоге словил второй, но уже рукой наотмашь. Широкополая шляпа слетела на пол. Тут же оклемался, вернул равновесие и крюком махнул в зубы. Ворон не заметил сломанную челюсть — засмеялся, после чего рванул с места и локтём пробил в рёбра под тёмным плащом. Ворвался, будто валун катапульты в овечий загон. Кости ответили на это хрустом хворостинки. Воспользовавшись моментом, Ворон выхватил огневое одноручное оружие, Фель выбил его из рук, метнув из рукава складной серп, присоединенный к цепи. Отдёрнул его назад и, провернув обманный финт, пнул того по ноге, аки таран воротину. Но и здесь контрудар не заставил себя ждать — осколок стекла был воткнут в полость у основания шеи. Боль не имели никакого значения, она приглушалась, не выполняла свой долг, не предупреждала о повреждениях. Настоящий боевой кураж, поток. Есть только сейчас, есть только противник, остальное сбросило свой смысл как пастушка сарафан перед купанием. Фель применил Гильону для гибридного удара по дуговой траектории. А тот со скоростью флюгера, в ветреный день, передвинул левую ногу, встал боком, и переносная гильотина обрушилась вблизи от сапог. Её ребро вгрызлось в пол как голодный волк в кость. «Совсем свою подругу не бережёшь. Ты, наверное, её и за ноги хватал, чтобы рубить деревья, когда топора не было поблизости», — ухмыльнулся ловкач. А как же сломанная челюсть? С такой-то много не поболтаешь. Услышав издёвку, Фель рассвирепел, глаза почти запылали ненавистью. Разразился бешенный ураган ударов. Всё решилось, после очередного обмена «любезностями», рана хромого дала о себе знать: не успел вовремя отреагировать — его удалось подловить.

Фель крепко сжал горло своего ненавистного врага, начал яростно бить об стену до победного треска. Всюду битое стекло и лужи с резким запахом. Крыса из банки забилась в угол, откуда непонятным образом рычала и оголтело дёргалась, пытаясь использовать глаза по прямому назначению. Видимо, четно, так как зрительные сферы то растекались, то сливались. Квинтэссенции всё ещё сражались, но стали едва заметны, постепенно угасали, воспоминание забывалось. Фель подтащил побеждённого к столу, установил Гильону. Подтянув Гаврана ровно под лезвие, произнёс с сильной отдышкой:

— Все актёры этого театра безумия расставлены по своим местам. Назад дороги нет. Ни для кого из нас её нет. Ты сделал всё что мог, птенец. Но этого недостаточно.

— Теперь я вижу, слушки не оправдали себя. Ты не он. Левранд сокрушил бы тебя как кувалда ракушку. А ты даже никак не реагировал на лживые бредни. Не отказался от них, не сказал правду. Тебе было приятно такое сравнение…

— Не читай мне нотаций, мертвец. Болтовня меня не интересует. Начиная её опровергать, сам же признаёшь её право на существование…

— Всё-таки это правда. Твоя голова набита соломой, раз хватаешься за неё, — прохрипел один из похитителей золота, довольно-страшно улыбаясь. — Твои мечтания пусты. Её не вернуть. Никто никого не вернёт, эту линию не перешагнуть…

— Не вернуть, говоришь? Я иного мнения, ибо слышал про этого самого Левранда, Защитника отбросов. Говорят, его видели живым и здоровым. Что я нахожу весьма необычным.

— Говоришь, болтовня тебя не интересует?

— Довольно! Ты бился достойно, кем бы ты ни был в прошлой жизни…

— Оно проникло в саму твою сущность. Прогрызается к самым глубинным мыслям, пользуется желаниями. И теперь ты обычная марионетка. Ты слышишь это?

— Заткнись! Сейчас ты получишь крышесносную награду за свой труд, — тихо молвил служитель Министерства.

Поверженный ворон вдруг громко засмеялся, смех какой-то двойной и жидкий, мокрый. Из дистальных фаланг медленно прорывались звериные когти, изо лба вытекал чёрный густой дым, он затвердевал в клювообразный нарост. Тогда победитель не стал медлить, нажал на крючок спускового механизма. Один стало двумя. А воины развеялись дымкой через несколько вздохов. Будто оплакивали.

Жидкость из разбитых склянок смешалась с кровью. И только глухое шипение мешало огласить окончательную победу. Оставшийся вернул свою шляпу на место, а после перевернул обезглавленного, там увидел искрящийся в руке сосуд.

— Отголоски умирают последними. Запомни, куколка, его звали Кобб! — прорычал мертвец, его голос исходил отовсюду.

Громкий взрыв сжал дом белпера; перетёр как засохшую траву. Огонь и пепел подкинули в воздух ворона, призрачный взмахнул громадными крыльями и показал себя всему Оренктону.

К утру небо затянулось тучами. Под проливным дождём на главной площади собралась толпа. Собирается она всегда и везде, разумеется, если нужные условия встали вряд. Сейчас каждый участник сборища стал каплей, что стекает по горному склону и сливается с другими в единое-общее. Сверкающие глаза восторженно смотрели на агонию отловленных за ночь людей. Десяток приговорили к смертной казни через повешение за ребро на ржавом крюке. Медленная и мучительная смерть. Те, кому не повезло, были всё ещё живы.

Сердца толпы заполнялись гордостью за свою сопричастность к торжеству справедливости. Справедливость беспристрастна, она не говорит, а воздаёт по заслугам. Наблюдая за муками приговорённых, по чьим связанным рукам стекали алые краски боли, никто не смел даже и думать о том, чтобы помочь им. Каждый из них, по словам «Широкой глотки», заслуживал такой участи. Ведь это «Вороны» обокравшие каждого жителя и их помощники, испорченные лихорадкой жадности.

Горожанин из толпы узнал ученицу портнихи и выкрикнул, что её единственное преступление — отказ пузатому смердящему бондарю, который давеча предложил той уединиться. Ещё обещал спрятать в бочке, увезти в лучшие края, где текут молочно-кисельные реки. Желая отомстить наглой девке, ремесленник ткнул бы на неё ночью, но за него это сделал его дружок. Однако голос мужчины, говорящего о невиновности, быстро затих в горделивых криках. Громче всех вопили собиратели трофеев ночной облавы; с их поясов свисали бусы из косточек пальцев. Такие всячески оправдывали свои действия, такие до последнего будут настаивать на своей правоте, даже если сами вдруг увидят подлинное положение вещей.

«Широкая глотка», вышагивая перед толпой, с весёлым видом рассказывая последние извести.

— … Помните? Я вам говорил, следует знать меру. Особенно в выпивке, — из толпы щёлкнули согласные смешки. — Ну, так вот. Я уверен, вы все слышали фейерверк, хлопок, в доме лекаря семьи Ванригтен. Мне довелось узнать наверняка. Одна птичка напела, а она, скажу я вам, никогда меня не подводила, сообщала наичистейшую, кристальную правду. Белпер обезумел от тоски по господину Лицлессу и напился до такой степени, что к нему на свидание пришла горячка. А тот в качестве подарка подарил ей не цветы, нет… а поджог своих запасов. Ну, а дальше вы знаете, — волна хрюкающего смеха разлетелась в пространстве. А безучастные констебли стояли в стороне, опустив свои глаза.

Не все Оренктонцы принимали участие в общем угаре. Ряды беснующихся редели с каждым мгновением: по одному пробуждались от ночного кровопролития. Пробуждаясь и вдыхая мокрый воздух, с ужасом смотрели на окружающих. Некоторые, вспоминая гигантскую чёрную птицу и тот чудовищный звук, не похожий на фейерверк, также начинали сомневаться в правдивости лимна, глашатая. В их умах возрождался страх перед мистической сущностью Хор и его воронами из обратной башни. И боялись они сильнее прежнего, как если бы старались извиниться за сомнения.

«Широкая глотка», продолжая извергать правду, сказал: — Что касается Церкви Примуулгус. Ещё кое-что случилось ночью. Один из устов Саморождённого Все-Создателя, так сказать, обезоружил нескольких еретиков. Но те говорят, мол, это неправда. Якобы они верны Жертве Сахелана. Но… раз самоотверженный Исзм сделал с ними… это, то значит… они просто врут. Верно? Хочу напомнить всем вам. Хоть мы и не можем ровняться на устов, ибо пламя их веры просто запредельно для простых смертных, но нам следует хотя бы пытаться.

— Воистину широкая глотка. Уверен, в такую много монет поместится, — волоча два тела за ноги, сказал тощий человек в чёрной мантии с кроваво-красной широкой лентой на плечах и такой же на поясе. — Скажи, все лимны продают свои слова за толстые кошели, что оттягивают карманы до самой земли?

— О, самоотречёный уст Исзм. Мы как раз восхваляли ваши деяния! Как вы знаете, все мы нуждаемся в пище, но мои слова не продаются. Это всем известная правда. Моя преданность Оренктону не знает границ. Её чистота вызывает у порядочных лишь восторг, пока завистники давятся желчью. А кто эти прохвосты, неужели ещё еретики-изменники? — спросил говорун в треуголке, поглядывая на лоскутные обноски мертвецов.

— Замолкни. Этот вопрос не нуждался в твоём ответе, — швырнул уст и, закатав один рукав, вытер кровь с губы. — Мне пришлось долго беседовать с гробовщиком, чтобы не сразу отдать ему их. Это определённо стоило того. Твои глазёнки всё мне рассказали. Теперь я понимаю, что место этих головорезов в «Колодце». Они же не могли сбежать от туда?

— Из «Колодца» нельзя убежать. Ну, и выпустить их не могли, — нервно посмеялся лимн, его глаза почернели от зрачков. — Всё это проделки чёрной магии. Вороны наслали морок и создали этих двойников. Настоящая хоривщина прошла мимо нас, пыталась поглотить нас. Но теперь-то… точно всё прошло. Ведь воры получили по заслугам, — проскулил краснобай, крутя языком так быстро, что будь у него возможность держать спицы, быстренько связал бы какую-никакую, но варежку.

— Хоривщина значит? Непроглядная мгла, где поджидают злые твари, что сводят с ума одним лишь своим видом. Таки ливень безумия, оползень беспомощности. Настоящая пропитанная ядом тьма, в ней-то и тонут далёкие огни. И сквозь неё прорывается голос Все-Творца. Очень удобно. Поскорее найди закладку для своего любимого трактата. Не сделаешь ты, сделают за тебя, — холодно посоветовал уст и покинул площадь торжества справедливости, напоследок произнеся: — История стара как мир. Обвинять другого в том, что сделал сам. Познакомил бы с трикветрумом… да не до этого сейчас.

Недолго подождав, Лимн заговорил вновь, разрушитель авторитета скрылся из виду — больше нет причины тратить силы на подавление внутренней настоящую панику, опасаясь быть переломанным.

— Народ! Возрадуйтесь, мы все вышли победителями. Победили даже заблуждения. Справедливость — вовсе не добрая нянечка, которая ни в чём не отказывает. Нет, она требовательная госпожа, честная. Если ты забрал у кого-то руку, то можешь расплатиться, отдав свою. Понимаете? Варюги украли золотой, а на него вы купили бы еду, одёжку для себя и своих детей. Видите? Прихвостни Воронов поставили под угрозу ваших деток. Посмели попытаться заморить их голодом! Примите правду, не корите себя за деяния прошлой ночи. Подводя итоги нашего похода за справедливостью, боюсь, должен сообщить прискорбную весть. Всеми любимый Знаток резиденции нашего Бургомистра скончался сегодня ночью. Вороны забили его до смерти. Мы больше не увидим результатов мудрых советов озабоченного старичка. И когда я говорю озабоченного, имею в виду его заботу о жителях нашего чудесного города, а не о том, о чём сразу подумали. У каждого свои невинные слабости, верно? А теперь почтим отбывшего недолгим молчанием.