Птица-жар и проклятый волк

Глава 21

Нынче осенью в Белополье только и разговоров, что о заморских послах. Будто бы их ждут к зиме, да не выйдет ли с того худа? Нечисть-то совсем разгулялась! Уж и в домах у добрых людей неведомо что творится: то горшки с полок упадут и вдребезги побьются, то из подполья кто луковицы мечет, то овцы заплешивеют. Поутру встанут хозяева, а кони-то в мыле, будто их всю ночь кто гонял. Куры, бывает, оголеют, ходят ощипанные. Ясно, кикиморы проказят!

Да вот беда: не помогал против них можжевельник, не спасал и куриный бог, подвешенный над насестом, не гнали их заговоры. Не выходило и задобрить их корнем папоротника. В окрестных-то лесах, поди, весь папоротник извели, да без толку.

Заморские-то послы прибудут, на этакое поглядят и кто знает, что подумают. Скажут, царь Борис в своём дому порядка не наведёт.

Да ведь может случиться и что похуже. Они-то к зиме обещаются, да как настанет зимний коловорот, нечисть и вовсе наберёт силу. Известно: в эту пору границы между мирами тонки. Если хоть что стрясётся с послами, будет всему царству великая беда!

Поговаривали, что и в царском терему неладно. Что-то воет да стучит в подполье, а то заплачет, будто дитя малое; и кони, невзирая на пригляд, поутру нет-нет да заморены, спины мокры, шелковые гривы спутаны; и будто бы сам собой опрокинулся чугун со щами, стряпуху мало не обварило. И в царском терему не было спасенья от нечисти, и хуже того: поговаривали, оттуда всё зло и пошло.

Говорили, подменыш силу набирает. Мало не двадцать годов он жил в терему, а царь Борис так и не решился его извести, так и не прознал, как спасти да вернуть родного сына. И старый волхв не помог.

С волхвом и вовсе неладное вышло: в этот жнивень его мёртвым нашли, не своею смертью умер. Что-то его подрало, обошёлся кровью, люди пришли, он уж застыл. И говорили, не звериные то были когти, а будто совиные.

Боялся народ — как не бояться? Да уже разговоры пошли о том, что подменыша сжечь бы, выволочь из терема, да на костёр. Царь-то Борис неведомо чего ждёт — пожалуй, дождётся беды! Людям житья нет, да если ещё с заморскими землями выйдет раздор…

Льёт дождь на дворе, вечер тёмен. В корчме людно, да только разговоры невесёлые. Если бы Дарко теперь сюда с волком пришёл, им бы велели в углу сидеть да помалкивать. Не до потехи нынче.

Собрались за столом Дарко с Невзором, Пчела, Завид и Добряк, и Ёрш тут же. С ними в Белополье поехал, всю дорогу только и твердил, что брат его, Карп, непременно им поможет, всем работу на царском дворе найдёт.

Сам Карп рядом сидит. На Ерша до того похож — сразу видно, братья. Лицо красное, безбровое, волосы как льняная кудель.

— Нет, — говорит. — Об чём только ты толкуешь? Нешто думаешь, будто к царю на службу легко попасть? Мудрено это!

— Да ведь я уж слово дал, что ты поможешь! — сердится Ёрш.

— Кто ж тебя за язык-то тянул? Неча за других обещать! Нет и нет, говорю. Да почто вам на царский двор надобно, нешто иной работы нет? Вот будто мельник работника искал.

— Нужон нам тот мельник!.. К царю хотим. Да ты хоть одному дело найди.

Над столом склонились, шепчутся сердито. Невзор по сторонам глядит, следит, не услышал бы кто. Уж на них из тёмного угла один человек косится.

— Да что вы задумали? — пытает Карп. — Ясно, темните! Сей же час встану и уйду, ежели правды не скажешь.

Ёрш поглядел на Невзора, тот на Пчелу, Пчела на Добряка. Пожали плечами.

— Сам-то языком трепать не станешь? — спросил Добряк.

— Да чтоб мне дня не пережить! — с жаром поклялся Карп и, подавшись к брату, нетерпеливо добавил: — Ну?

— Да вот… — прошептал Ёрш неохотно, замялся и докончил совсем уж тихо: — Добыть разве птицу-жар…

Карп так и подскочил, округлив глаза, и повторил тоже шёпотом, однако ж довольно громко:

— Развести пожар⁈

На него зашипели, замахали руками.

— Сядь, сядь! — потянул его Ёрш за рукав.

Не слушает Карп, шумит:

— Да что «сядь», что «сядь»? Вы-то, поди, из этих, из тех, кто подменыша…

Тут опомнился он, увидал, что народ оглядывается. Опустился на лавку и шепчет сердито:

— Подменыша извести задумали?

Насилу ему растолковали, чего хотят. Да только Карп и не вздумал помогать, забоялся.

— Ишь, — сказал сердито, — вам помоги, а сам головой отвечай! С кого, думаете, за птицу-то спросят? Ежели за вас поручусь, так с меня и спрос. Ну, брат, едва не удружил ты мне!

Поднялся он тут, с грохотом отодвинув лавку, да и ушёл. Ёрш только крякнул огорчённо.

— Эх ты, — укоризненно сказал ему Добряк. — Бестолкова ты, возьми тя короста! Чё обещался-то, будто он поможет? Делать-то чего теперь?

Ёрш виновато отвёл глаза.

Мужики примолкли и только почёсывали в затылках да глядели в кружки, вздыхая, будто думали сыскать там ответ. Корчмарь, до этой поры не сводивший с них глаз из опасения, что выйдет ссора, теперь продолжил крутить веник из полыни. Докончив, подвесил его над окном, где за полынью уж и стены было не видать. Да поди знай, отпугнёт ли это нечисть, если нынче она ничего не боится.

— А вот… — начал Пчела. Все поглядели на него с надеждой, но он осёкся, хмурясь, и покачал головой.

Тут человек, сидевший в самом тёмном углу, оставил своё место да к ним подсел.

— Я кое-что услыхал, — говорит. — Видите ли, как складывается: вам помощь нужна, и мне помощь нужна. Я в царский терем вхож и вас проведу, только окажите мне услугу.

Сам-то, видно, не из простых — кафтан на нём расшитый, рубаха шелковая. В чёрных волосах ни сединки, лицо молодое, а глаза престранные: запали, как у старика. Всё же глядят живо, с блеском.

— О какой услуге просишь? — спрашивает Невзор, хмуря брови.

— В ином бы месте потолковать, — отвечает человек, а сам усмехается. — Здесь ни к чему вести такой разговор, услышат. Вот что: завтра, как стемнеет, приходите к старому мосту за мельницей, там и поговорим.

Сказал этак, поднялся и ушёл, только они его и видали.

— Вишь ты, — с досадой сказал Невзор, — небось уж всё Белополье знает, куда мы собрались. Как бы поутру сам царь не пожаловал! Явится да скажет: слыхал, вы…

— Ну, ну! — зашипел на него Пчела. — Язык-то прикуси! Будто и не шибко худо вышло. Что ж, пойдём, послушаем, что у него к нам за дело?

Тут они поспорили, потому как Добряк не спешил доверять невесть кому.

— Подведёт он нас под беду! — всё повторял он. — Чё за дела, о которых открыто не скажешь?

— И у нас, положим, такое дело, — возражал ему Пчела. — Пойдём да узнаем, чего он хотел. Отказаться-то всегда можно.

Спросили они у хозяина, ведом ли ему гость, сидевший за их столом, но тот лишь пожал плечами.

— Дивно, — пробормотал Дарко, пощипывая жидкую бородёнку. — Ежели тот человек не соврал и взаправду к царю вхож, так он, значит, состоит у него на службе. Нешто бы такого здесь не знали?

Поразмыслив, решили всё же идти. Их-то шестеро, а тот человек один — встретиться да выслушать будто и не страшно.

Пока мужики говорили да спорили, Завид молчал. Неловко ему: им-то птица не нужна, всё за-ради него одного. Вот умом пораскинут и поймут, что впутываться не хотят. Ещё ведь и сразу всё не так пошло.

Молчит, губы кусает и кисти своего пояса в ладони сжимает. Пояс тот Умила шила-вышивала, сама повязала, да с приговором, с добрым словом. Тронешь, и будто силы прибывает.

Дождался Завид, пока мужики примолкнут, откашлялся, да и говорит:

— Езжайте домой, а я уж сам управлюсь. Сам к тому человеку пойду, не то и придумаю, как наняться к царю. Я, было дело…

Хотел он сказать о том, как Тихомиру, царёву побратиму, жизнь спас. Если примыслит, как подойти, может, и через Тихомира узнает о птице. Да хоть к нему на работу наймётся, а там, слово за слово, всё и выпытает. Отыщет способ выкрасть птицу-жар, сам управится.

Хотел сказать, да сомнения взяли. Поди ещё узнай, обрадуются ли мужики. Может, скажут, напрасно его пожалел, царского-то советника, а может, станут пенять, что зря им головы морочил, ведь без их помощи мог обойтись.

— Я сам эту птицу добуду, — сказал тогда Завид. — А ежели что, сам и отвечу.

— Ишь, каков гордец! — говорит ему на это Дарко. — Уж дело заделано, надо доделывать. Вместе взялись, значит, вместе и закончим.

— Верно, — говорит и Пчела, — неча нос драть! Тебе-то, положим, одна птица надобна, а мы себе что иное найдём. Небось дураками будем, ежели в терем-то проберёмся да выйдем с пустыми руками!

Тут ему насовали локтей под рёбра — нашёл о чём толковать посередь корчмы! Хоть и таятся, шепчутся, да их уже один человек услыхал. За такие речи могут и к ответу призвать, вот и попадут они тогда на царский двор, да не так, как думали-гадали.

Пошли они спать. Место им отвели где поплоше: в хлеву на сене. От сена дух сладкий, от сруба сосной пахнет, внизу свинки возятся, от них тоже дух. Темно, тесно да тепло, уж сон подступает.

— А ведь это мы чёрта видели, — сказал вдруг Пчела. — Как есть чёрт к нам подсел! У него-то глаза черны да этак глядят, будто он сотню лет прожил. Кафтан-то на ём богатый, сам и к царю, говорит, пробраться может. Ежели б он человеком был, нешто ему бы нужна была наша помощь? Небось на любое дело, какое ни есть, своих работников мог послать…

— Ты уж молчи, — проворчал Невзор.

— Да чёрт, чёрт! — не унимается Пчела. — Вот поглядите, что у него за дело будет. Это он вокруг пальца нас решил обвести, наши души сгубить, для того заманивает. На ноги, на ноги надо было глядеть: небось копыта!

— Да уймись, чё верещишь! — прикрикнул тут Добряк. — Завтра ввечеру и поглядишь, а ныне дай уснуть.

Пчела умолк и скоро засвистел носом, а Завиду всё не спалось. Он слышал, что и остальные покряхтывают да ворочаются.

— Вот будто чёрт ещё, — проворчал Дарко. — Значит, придётся нам быть похитрее чёрта!

Пришёл хмурый день и до того долго тянулся, что мужики мало не на стену лезли. В своём дому проще: работой себя займёшь, время и пройдёт. А гостю что делать?

Сидели да слушали чужие разговоры, да на двор ходили поглядеть, не вечереет ли, уж и тропу протоптали. Дарко ещё с корчмарём толковал. Тот его помнил и теперь расспросил о волке. Любопытно ему стало, куда зверь делся.

Дарко повторил тот же рассказ: мол, у Синь-озера продал, увезли волка в заморские земли. Шибко хороша была цена, не отказаться.

Корчмарь в лице переменился да попенял:

— Как же ты мог его продать чужим людям? Я ведь видел, то был не просто зверь — другом он тебе был, с полуслова понимал да всё этак глядел, будто верный пёс. Эх ты, друга продал!

Рассердился даже, губы поджал, рукой махнул — ступай, мол, с глаз долой. И ведь нельзя сознаться, что волк-то этот — вон он, тут же сидит, мочёные яблоки ест и посмеивается. О прежнем звере только и напоминает, что волосы чёрные, такие же цветом, как была волчья шуба, да глаза чуть раскосые, хитрые.

Темноты дожидаться не стали, загодя пошли к мельнице. Старый мост, о котором толковал им тот человек, давно обрушился, от него осталась лишь малая часть шага в четыре, да и та потихоньку осыпалась в воду. Серые камни обросли мхом; мох проржавел. Вишня, невесть как забредшая сюда, раскололась от собственной тяжести и высилась над обломком моста лишь одной накренившейся и иссохшей половиной.

Верно, когда-то здесь было чудо как хорошо, и вишня цвела, роняя лепестки в быструю воду. Кто-то врыл и лавку, да не простую, резную, с навесом, только она уж давно затрухлявела и изломалась, а от навеса остались лишь столбики.

Ночью дождило, и земля до самого вечера так и не просохла. Холодно, грязно, ветер с реки налетает, будто мокрым полотенцем хлещет. Пришли они на место, ждут, от ветра ёжатся, все в разные стороны глядят, а как тот человек подошёл, и не заметили. Вот будто никого не было, а вот подходит.

Видит он, все на его сапоги уставились, и сам поглядел. Сапоги-то добрые, не копыта, и всё же, видно, по земле ступал, испачкал. Выходит, что будто и не чёрт.

Пчела его ещё обошёл кругом.

— Что это ты меня оглядываешь? — спрашивает человек.

— Хочу себе такой кафтан, — отвечает Пчела, — да гляжу, надобна ли в нём прореха для хвоста.

— Что же, у тебя есть хвост?

— Ты нам голову-то не дури! Отвечай, кто ты есть таков и что у тебя за дело.

Рассмеялся тут человек, да этак по-доброму.

— Неужто боитесь меня? — спрашивает. — Что вы себе выдумали? Вас-то сколько, а я один!

— Ты или дело излагай, или мы уйдём, — говорит Невзор. — Ежели думаешь нас тут до полночи продержать, так не выйдет.

Оглядел их человек с понятливой улыбкой. Головой кивает, будто уже всё про каждого знает.

— Научу, — говорит, — как в царский терем пройти, всем, кто ни встретится, глаза отвести. Что бы ни задумали, всё удастся, не попадётесь. Этого ведь хотели?

— Хотели, да небось цена-то высока? — спрашивает Невзор.

— Это уж вам решать. Одно скажу: согласитесь — доброе дело сделаете.

Примолк он тут, покачал головой этак задумчиво, поглядел на огни Белополья и сказал:

— Слухи недобрые ходят, да не зря. Нечисть и вовсе страх потеряла, расходилась, добрых людей пугает, губит. Всё это неспроста. Я вам тайну открою: здесь, в Белополье, живёт лихарка, ведьма силы немалой, от неё это зло и пошло. Ежели ведьму не извести, ждёт нас беда неминучая! Хочет она заморских послов загубить, да так, чтобы царя Бориса в том винили.

— Что ж ты нам о том говоришь? — спросил Невзор. — Ты к царю ступай!

— Царь-то не вдруг поверит, а когда худое случится, поздно будет. Так вот каково моё дело: я ведьму сюда заманю, в глухое место, а вы её жизни решите. Тогда награду свою и получите.

Сказал так и ждёт, что они ответят, а сам будто усмехается. Кто же он таков, что на ведьму охотится, да и правду ли сказал?

Не спешат мужики соглашаться, с ноги на ногу переминаются.

— Сам-то чё на ведьму не идёшь? — говорит Добряк. — Небось жить хочешь, а нас-то не жаль!

— Ужо наградит нас ведьма, — поддакивает и Пчела. — Мы-то уж видали колдунов, знаем, на какие пакости они способны!

— Не дашь ли нам день на раздумье? — спрашивает Невзор. — На этакое дело не вдруг решишься.

Глядит на них человек, а сам уж не усмехается, глаза холодны.

— Не с руки мне ждать, — говорит. — Дело спешное, других найду, не таких ломливых, небось они и попросят меньше. Вам-то, видно, помощь не нужна, сами управитесь.

— Ишь ты, не таких ломливых! — уперев руки в бока, сердито сказал на это Пчела. — Что же, и поищи.

— Мне и искать не надобно, уж знаю, где взять. А вы, — сказал человек, обведя их тяжёлым взглядом, — ежели хоть слово кому скажете, пожалеете. Прежние беды малыми покажутся.

Сказал он так, да и ушёл. Они хотели за ним пойти, проследить, где живёт и кто таков, да он добрёл до первого переулка и будто растаял в глухой тени.

Всю ночь они потом не спали, всё толковали, что за человек им встретился. Пчела говорил, то чёрт их опутывал.

— Ишь, хотел, чтобы мы загубили невинную душу! — всё приговаривал он. — Заполучил бы нас тогда со всеми потрохами! Вот ужо нечисть проклятая, добро, что мы не согласились.

— Да он бы небось и солгал, не помог, — кивал, соглашаясь, Добряк.

На другой день разошлись они в разные стороны. Дарко пошёл к царскому терему, сказал, что в конях понимает поболе любого, так его, может, и без чужой помощи работником возьмут. Ёрш опять к брату решил наведаться, хоть узнать у него, где птицу-жар держат. Тот на подворье работает, небось о птице-то слыхал, как не слыхать.

Пчела, Добряк да Невзор пошли толкаться в другую корчму, в верхнем городе, мало не у царского терема, да глядеть, не удастся ли кого поймать на золотую уду, на серебряный крючок. В ту корчму ходили царёвы работники, а уж среди них непременно должен был найтись тот, кто выболтает, что нужно, а то и поможет, посули ему только монету или поднеси зелена вина.

Завид один остался. Бродит по улицам, ёжится в худом своём тулупе. Нынче подморозило, небо нахмурилось, облака низко нависли. Вот уж будто дождь сорвётся, ан нет! Первый снег пошёл.

Снежинки ещё слабые, тонкие, редко-редко одна до земли долетит, истаивают в воздухе. Пальцем такую поймай, лишь капля воды останется. Кружат они над серым городом, над тесовыми крышами, над мокрой землёй, где хотя и мостили тропки соломой и щепками, да всё одно — грязь. Ребятишки у лужи возятся, вот бросили, тоже снег ловят. На высоком крыльце серый кот умывается, глядит на снег да всё этак спиной недовольно подёргивает, не по нраву ему сырость.

Уж вечереет, скоро будет и неба не разглядеть, и снега. Неслухов загонят домой, где пахнет щами да кашей. Небось хорошо укрыться лоскутным одеялом, лёжа на тёплой печи, да слушать бабкины сказки. Рядом кот мурлычет, мать у горшков хлопочет, вот с мороза отец заходит, улыбается…

Будто наяву, припомнился Завиду давно позабытый дом. До того тоскливо стало, был бы волком — завыл. Может, потому ноги сами понесли его туда, где жили Тихомир да Рада. Она ему однажды указала, а он хорошо запомнил.

Да не дошёл. Глядит — сама Рада идёт ему навстречу, спешит куда-то. Увидела его, признала, улыбается.

— Что ж ты к нам тогда не пришёл, милый? — спрашивает. — Уж я так ждала! Всё ли у тебя ладно?

— Да будто бы, — говорит Завид.

Она глядит на его худой тулуп нараспашку, головою качает. Видно, не верит.

— Полотенце ты вернул, — говорит да смотрит ласково, — Тихомира моего спас, век тебе за то благодарна буду. Ежели работа не надобна, ты так приходи, гость дорогой! В нашем дому всегда тебе рады. Нынче бы я тебя и позвала, да тороплюсь, а ты завтра приходи.

Завид уступил ей дорогу, задерживать не хотел. Сам рядом пошёл.

— Ежели зовёшь, приду, — говорит. — Тебя проводить, может? Уж темнеет, да и нечисть поразгулялась, всякое говорят. Негоже одной-то ходить!

— Ох, да нечисти я не боюсь!

Идёт Рада торопливым шагом, платок придерживает, а сама так хорошо улыбается, что рядом с нею будто теплее становится. Завид и сам не замечает, как улыбается в ответ.

— Ведь радость у меня великая! — говорит она. — Вышла ссора с дорогим другом, а нынче, думаю, примиримся. Ты уж непременно завтра приходи! Придёшь?

Дал Завид слово, на том и распрощались. Он мешать не хотел, только издали решил проследить за Радой, чтобы не стряслось никакой беды. Да вот она уже миновала окраины, с постоялым двором поравнялась — и туда не свернула. К реке пошла.

Хмурится Завид, не может понять, с чего бы ей идти на берег в эту пору. Не к мельнице ли?

Тут будто в грудь ударило: не о ней ли тот человек говорил?

Сорвался он с места, будто его ветром сдуло. Бежит, ровно под ним земля горит, в корчму торопится, сам об одном молит: вернулись бы мужики! Он и один пойдёт Раду выручать, да ведь не сдюжит.

Влетел в корчму, озирается. Разговоры смолкли, все на него глядят. Вот Добряк, изменившись в лице, поднялся с места, почуял неладное. Здесь и Дарко с Невзором.

Завид только рукою махнул, выбежали они. К реке спешат, медлить да расспрашивать не стали. Завид им по пути сбивчиво говорит и про пирог, которым однажды Рада его угостила, и про то, что её теперь выманили к старому мосту.

— Не ведьма она, — повторяет. — Не ведьма! Добрая она, пожалела меня. В гости звала…

— Ничё я не понял, — пыхтит Добряк, но не отстаёт. — Лепечешь ты, парень, что сорока…

— Всякое о ней… — задыхается позади Невзор. — Да имя очистила… Нам бы и добрая ведьма нынче не помешала…

В эту пору облака разошлись, просветлело. В каждой рытвине и колдобине, заполненной водой, отразился лунный свет. Широкая холодная река лежала под чёрным берегом, и вторая луна, мёртвая, утопленная, светила из глубины. Всё будто застыло: и река, и тёмные облака над ней, и метёлки иссохших трав. Не бродил, не шептал ветер, даже мельничное колесо не скрипело.

Вот уж и старый мост, а у моста люди, четверо мужиков. Раду теснят, она отступает на самый край, дальше некуда, дальше только вода внизу…

Один человек оглянулся, услышал, как к ним бегут по грязи. Мудрено не услыхать. Что-то крикнул, Раду схватили за руки. Лунный свет блеснул на лезвии ножа.

— Стойте, окаянные! — закричал Невзор, взмахнув руками. — Стойте!

Люди толпятся на краю моста, ничего не видать. Кто-то упал, только вода плеснула. Завид бежит из последних сил, не хочет верить, что они не успели.

— Под мостом ищи! Под мостом её ищи! — толкнул Дарко в плечо.

Кинулся Завид под мост, с треском проломился сквозь тростник, влетел в холодную воду, мало не упал. О страхе своём позабыл. Озирается, тяжело дыша, да вода тиха, от него одного круги расходятся, а больше ничего.

— Рада! — зовёт, руками в воде шарит. — Рада!

Никто ему не отвечает…

А те, на мосту, гостям недовольны.

— Ишь, — говорят, — нам сказали, она одна будет, а тут ещё повозиться придётся. Ну, за то прибавки попросим!

— Вы что ж, не признали? — спрашивает Дарко. — Ведь и вы с Тишилой работали, мы прежде встречались.

— Работали с Тишилой, да нынче сами по себе, — недобро ответили ему. — Ну, робята, этот нас знает, выдаст, унянчим-ка дитятку!

Поднял голову Завид, глядит, мужики за ножи схватились. Выбрался он из-под моста, по пути грязи зачерпнул, да одному в лицо и залепил. Камнем бы, да тут и камней не сыскать…

Невзор тулуп скинул, на руку набросил, от чужого ножа отбивается. Дарко с другим мужиком сцепился, не понять, кто кого заборет, а третий уж к ним сбоку подходит, глаза от грязи продрал. Дарко его не видит, вот-вот нож под рёбра получит…

Кинулся Завид на разбойника, на руке повис, ножом ударить не даёт, да тот крепче. Оттолкнул он Завида, наземь стряхнул.

Добряк с последним борется. Сам его много ниже, а в плечах шире. Кулаком ударил да опрокинул, свой тулуп наспех сорвал, наземь сбросил.

Затрещала тут на нём рубаха, вырвался из горла медвежий рёв. Над Завидом, лежащим на земле, встал уж не человек — зверь, ударил разбойника тяжёлой лапой. Тот отлетел, упал головою на камни моста.

— Берендей! Берендей! — закричали тут остальные разбойники.

Один, спасаясь, прыгнул в воду. Его дружки бросились наутёк.

— Догнать? — тяжело дыша, спросил Дарко и утёр рассечённый лоб. — Ишь ты, задели меня…

— Пущай бегут, — махнул рукой Невзор и повернулся к Завиду. — Что там, нашёл её? Не успели мы?

Долго они искали Раду, звали, бродили берегом. Добряк, отфыркиваясь, казал медвежью голову из воды и опять нырял, обшаривал дно. Всё было тщетно. Река, залитая лунным светом, взяла своё и не хотела отдавать.

— Неладные здесь творятся дела, — сказал Дарко, пригорюнившись. Он сидел на краю моста и глядел в воду. — Мужу-то её скажем, как всё было?

— Скажешь, да сам виноват останешься, — ответил ему Невзор. — Тех-то поди сыщи, с нас и будет весь спрос. Начнут пытать, допытаются до того, зачем мы в Белополье приехали. И Раде уж ничем не поможем, и себя сгубим.

Столкнули они в воду тело разбойника, замыли кровь на камнях, как смогли, затоптали медвежьи следы. Завид в корчму сходил и вернулся, Добряку одежду принёс взамен изорванной. Ещё поглядели на берег с последней надеждой — нет, никого не видать.

Пошли они прочь, вымокшие, уставшие. Идут, друг на друга не глядят, молчат, луна в спину им светит. До того ясно, что каждую травинку, каждую щепку на земле разглядеть можно.

На единый миг только и стемнело, когда пронеслась над ними большая совиная тень.