Развод. Горькая правда

19. Недоразумение

— Откройте немедленно! Это служба опеки. — женский голос за дверями показывает, что его обладательница не намерена ждать. — Я же слышу, вы дома!

И дверь снова сотрясается под ударами, прерываемыми нервным трезвоном.

Смотрю на присмиревшую Нину, так и вижу, как в голове кипят мысли, соображает, как выгоднее ей сейчас поступить.

— Открывайте! Был сигнал, обязаны проверить! — сиреной взвывает звучный голос. — Не препятствуйте государственным органам.

— Хорошо, — шипит Нина, — я спроважу их. Но ты, — тычет пальцем мне в лицо, — ты за это ответишь!

Шлепает к двери. Громко щелкает замок и в коридор врывается полная громогласная женщина. Тут же тычет Нине в нос какое-то удостоверение и уверенно проходит дальше, оставляя грязные следы рифленой подошвы на сверкающем чистотой полу.

Чуть не касается меня плечом, я невольно отстраняюсь. Эта баржа в юбке проедет по мне и даже не заметит, что затоптала.

Женщина проходит в гостиную, по-свойски кидает на стол папку и вытаскивает из неё бумаги. Бросает их на стол.

— Так, давайте быстренько… Диктуйте имя, возраст, дату рождения и документы на ребенка подготовьте.

Нина, крадучись, обходит стол и становится напротив женщины. Прижимает руки к груди.

— Простите, недоразумение вышло, — лепечет она. — С внуком поругались, я пригрозила ему, что поедет в детский дом. Но я так, в сердцах. Нервы сдали… Дети, они такие. Ну вы же понимаете?

Женщина, поджав тонкие губы, молча смотрит на неё исподлобья. Взяв шариковую ручку в руку, постукивает ей по столу, на несколько секунд задумывается и выдаёт:

— Так и запишем: «оказывалось систематическое моральное давление на несовершеннолетнего, звучали угрозы», — быстро строчит в бумагах. Поднимает взгляд на Нину — Вы думаете, дамочка, мы тут шутки шутим? Документы давайте. Быстрее.

Снова нетерпеливое постукивание ручкой по столу.

Нина испуганно смотрит на меня. А я растерянно озираюсь, бюрократические заморочки, когда я забирала Сашу, меня не заботили. Может быть и были его документы в квартире, но я и не подумала их забрать.

Единственное, что я знаю — мальчика надо вытаскивать из говнища, в которое его засунула собственная мать, отец и бабка. И место, куда его собираются отвезти вряд ли предназначено психологических практик и качественной реабилитации.

Женщина нетерпеливо делает манящий жест пальцами:

— Ну, сколько ждать-то? — Заметив моё смятение, бросает в мою сторону тяжёлый взгляд. — Вы мать?

— Нет, понимаете… Это недоразумение. Ошибка. Его мать… — приглушаю голос, чтобы Саша не услышал. — В общем, она умерла.

— Ещё интереснее, — грохочет женщина, — мать умерла, а на каком основании вы удерживаете ребенка у себя?

— Тихо, не кричите, — осознав, что совершила сейчас большую глупость, бросаюсь к тётке и отодвинув стул, присаживаюсь рядом. Просительно заглядываю ей в глаза. — Мальчик не знает ещё. Такая сложная ситуация, но он здесь с бабушкой. С родной.

— Документы, подтверждающие родство, предъявите. Сколько можно повторять.

В гнетущей тишине слышу, как громко сглатывает Нина и где-то взвизгивает щенок. Я немного расслабляюсь, если собачёнок пищит где-то далеко, значит и Саша всего этого дурдома не слышит. Но женщина настораживается, услышав писк. Мне даже кажется, что на её густо накрашенных губах мелькает кровожадная ухмылка.

— У вас и животные еще? Сертификат прививочный имеется, я надеюсь? — снова начинает делать какие-то записи.

На лбу выступает испарина от волнения, и я под осуждающим взглядом Нины не очень изящно вытираю лицо рукавом. Страшно представить, что случится, если женщина увидит грязного щенка и услышит историю его чудесного спасения из подвала от первого лица.

Нужно скорее решать эту проблему, пока Саша не зашёл в гостиную.