Развод. Горькая правда

54. Горькая правда

— Делаю вид, что готовлю, но иногда бросаю взгляд на Глеба, который хмуро смотрит какой-то фильм. Уже нет прежней худобы, он так раздался в плечах, что стал мощнее, чем раньше. Ежедневные тренировки дают о себе знать. Я специально не спрашиваю, как у него продвигаются дела с восстановлением.

Во-первых, не хочу выдавать свой интерес. Во-вторых, мне, особо, и некогда. А в-третьих, не знаю, что потом делать с этой информацией. Потому что, рано или поздно, им придётся уехать, а я уже как-то привыкла к тому, что у нас сложился здесь странный, но все-таки симбиоз.

Пока мне удобно, что Глеб с Ниной здесь — кручусь, как могу, стараюсь до родов завершить дела с открытием ресторана.

На экране бегут какие-то бандиты, стреляют друг в друга, красиво падают, поливая все кровью.

— Какой бред, — говорит Глеб и переключает канал. Там идут биржевые сводки, и он хмурится — не любит аналитику или совсем все плохо на финансовых рынках?

— Вика, говори, что случилось. А то лопнешь, — говорит, не поворачиваясь ко мне.

Я молчу. Мысли рассыпаются, тщательно подготовленный план моей речи превращается в труху.

— Вика, давай… — выключает звук и поворачивается ко мне в пол оборота. На экране молча растут и падают графики.

— Эм… Нас развели. — Мне самой не по себе от этой новости.

— На деньги? — его глаза темнеют, смотрит на меня, как тигр, которого дернули за хвост. Немного опешивший, но уже готовый треснуть лапой.

— Нет, просто развели. Теперь мы с тобой, посторонние люди.

— Так, — голос звучит сталью. — Мне так и не дали право на защитное слово?

— А что изменится, Глеб? — Вытирая руки полотенцем, подхожу к нему. — Это же всё, конец.

— Разойдёмся в темноте, так в темноте и останемся, — мрачно потирает лоб. — Как ты будешь новую жизнь в темноте строить, а?

Смотрит на меня с вопросительным ожиданием. И я не знаю, что ответить. Я не знаю, что будет дальше, может быть он прав? И новую жизнь стоит начинать со старой правды?

Сажусь напротив, зажав руки с полотенцем между коленями. Почему-то мне сейчас так страшно и неловко, что кровь отливает от лица. Я, вроде бы, ничего не сделала. Только почему именно мне сейчас плохо?

— Хорошо, рассказывай, — говорю на выдохе. — Только без своих аллегорий, я уже знакома со сказочными персонажами.

Замолкаю и с ожиданием смотрю ему в глаза.

Глеб морщится и зажимает пальцами переносицу.

— Прости меня… Я очень виноват перед тобой, даже больше, чем ты думаешь. Мне стыдно было каждый день… Ты даже не представляешь, как! Я тебя и на работу не пускал, чтоб не дай бог, кто не рассказал. Я карьеру тебе загубил, понимаешь?

Я ехидно ухмыляюсь.

— Да ладно тебе… Я уже справилась. И начало истории мне знакомо, я знаю, как один благородный спаситель вырвал из лап смерти пиявочку. Только твоя пиявка оказалась очень уж деловитая и наглая, ага?

Глеб отворачивается и покачивает головой. Смотрит невидящими глазами, как по экрану молча ползут цифры, и диктор в строгом костюме вещает о чем-то важном, открывая и закрывая рот.

— А хочешь расскажу, как дальше было? Хочешь? Пиявка твоя, вся такая окрыленная, желая отблагодарить такого мужицкого мужика, прямо вот в клубе, или куда вы там ходили… Там же и отблагодарила. А потом еще в гостинице, и спустя пару дней, пару месяцев… Все благодарила и благодарила. — Я выплевываю слова с яростью, уже готова сорваться на крик. — А ты, вдруг совершенно случайно забыл сообщить ей, что женат! Просто из головы вылетело…

— Нет, — хмуро рычит Глеб. — Не так все было.

— А как? — облизываю вмиг пересохшие губы.

Я всеми силами стараюсь сделать так, чтобы моя внутренняя дрожь не прорвалась наружу.

Глеб, помолчав, медленно продолжает. Не смотрит на меня, будто уходит в свои воспоминания.

— Я шёл тогда к Пашке на День рождения. Ты же помнишь, я потом пришел со сбитыми костяшками?

— Ха, ещё бы не помнить. И с синяком на скуле. На тебя ж тогда наркоманы напали, я неделю тебе рученьки мазью мазала, синячок маскировала.

— Да, только напали они не на меня. Дарья с хахалем своим поцапалась, прямо на улице он её за грудки схватил и я вмешался. Прямо во дворе Пашкиного дома все происходило.

— Ну я поняла, что потом ты потом и на День рождения спасённую принцессу приволок.

— Да, её трясло. Отвел к Пашке, попросил, чтоб девке хоть выпить дали и успокоительного. На улице не бросить же её? Она как-то расслабилась вроде, отогрелась. Да и я тогда знатно выпил.

— Ну конечно же. Все так говорят. — Скрещиваю руки на груди.

— Все или не все, но я выпил. Я тоже, знаешь ли, не каждый день в подворотне дерусь.

— А я ведь жалела тогда тебя, а ты тогда уже… Фу… — отворачиваюсь, не в силах скрыть омерзение. — Ты ведь тогда уже врал?

— Врал! Да, я врал! — с горечью кричит Глеб и я невольно цепенею от боли, которую слышу в его голосе. — Что я должен был сказать? Я оступился один раз! — Выдыхает и продолжает какой-то бешеной скороговоркой. — Она попросила проводить её до дома, позвала выпить чай. И я, дурак, согласился. Я, блин по дороге же рассказывал ей, какая у меня охрененная жена. Я не скрывал ничего! Я ей фото твое показывал!

— Фу, не продолжай лучше, гадость какая! — Обхватываю голову руками.

— Да, я сам не понял, как это произошло. Там же все кричали, какой я крутой, будто у меня День рождения. Думала, цапанула богатого мужика. Не знаю… — сжимает переносицу. — Может добавила что-то в чай, я не знаю… Может я пьяный идиот… Вика, я не зна-а-аю! — с мольбой смотрит на меня. — Я сотни раз прокручивал эту ситуацию в башке и не могу понять, как это произошло. Как жаль, что нельзя нажать автосохранение, вернуться назад… Сделать всё по-другому! Я не знаю!

— И я тоже не знаю, — пожимаю плечами. — Только сейчас уже всё равно это не важно…

— Хочешь верь, хочешь — нет, но это было один раз. И Сашка — мой, я делал тест ДНК. Тут она не обманула. Пришла через год, показала ребёнка, я помогал, как мог. Пока дела не пошли из рук вон плохо. Да это я и развалил все, потому что как тут сосредоточиться, если такое… — Глеб машет рукой, будто этим жестом можно сбросить все проблемы.

— Я одного никак не возьму в толк… Как ты мог врать столько лет? Как, Глеб? — Прижимаю ладони к горящему лбу. — Почему ты не сказал? Я вот этого не понимаю!

— А что я должен был сказать? Что говорят в этих случаях? «Милая, у меня есть ребёнок на стороне, но ты не подумай, ничего серьезного!»

— Не паясничай, — рявкаю я.

— О, нет! Если ты знаешь подходящие слова, то скажи мне. Потому что я жил, как в аду! Разом просрать свою жизнь, свою любовь, своё будущее… Просто из-за глупости и минутной ошибки. Приходить домой и врать любимой женщине.

— Бедненький, — не выдержав вставляю с ехидцей.

— Ты не понимаешь, о чём я! — Зло шепчет Глеб. — Мне было также больно, как тебе, когда ты потеряла ребёнка. Только я, блин, ничем не мог тебе помочь. Вина перед тобой раздирала меня изнутри. И я, как последний козёл, заменил чувство вины и беспомощности на стыд и отвращение. И это сработало! Теперь, когда ты молчала или на время затаивалась, я слышал не тоску и боль, а подозрения! Я боялся каждую секунду, что ты что-то узнаешь, догадаешься. Я превратился в охотника за твоим настроением. Я выискивал твои радости, старался делать так, чтобы твои глаза вечно сияли. Закармливал тебя эмоциями и подарками.

— Удивительный способ решения проблем!

— Мне повезло, что у тебя не гнилое нутро, кого-то другого это могло бы испортить навсегда. Но ты не повелась, Вика. — С каким-то надрывом говорит Глеб.

Я молчу, он тоже. Стираю рукой мокрые капли со щеки. Неужели, я плачу?

Впервые понимаю выражение про оголенные нервы. С нас будто содрали кожу, и упади сейчас на меня пылинка, я закричу от боли.

Думаю, Глеб чувствует то же самое.

— Каждый день я думал о том, как сказать тебе обо всём, — тихо продолжает Глеб. — Сына бы я не бросил. Но, думал… Отправлю их куда-нибудь. Куплю дом, я всегда это Дарье обещал… Всё как-то сложится, само собой устаканится. Господи, что я несу!

Он в отчаянии закрывает лицо ладонями и мне почему-то хочется сейчас прикоснуться рукой к его волосам, но боюсь, что трону раненого зверя.

— Я всегда любил и люблю только тебя. Если хочешь свободу, то получай её. Я не буду лезть в твою жизнь, но детей я не брошу! — Отвернувшись, тихо добавляет. — Лучше бы Дашкин хахаль прибил меня тогда, там, в подворотне.

Всхлипываю. Не выдержав вскакиваю, и хлещу его наотмашь полотенцем.

— Вот что ты сделал! Зачем только ты это сделал!

Хлесткие удары сыпятся на Глеба, а он даже не пытается закрыться.

— Зачем? Зачем! — Повторяю я, как в бреду.

— Вика, — одним резким движением он перехватывает полотенце, наматывает его на кулак и притягивает меня к себе. Прижимает мою голову к груди, и я сотрясаюсь от рыданий, прижатая сильной рукой.

— Зачем… — тихо выдыхаю я, и добавляю ещё тише, сквозь поток слёз, — ведь я так люблю тебя…

Он гладит мою голову, вздрагивающие плечи и, мне кажется, он обмякает, будто натянулась до предельного напряжения, а потом порвалась пружина, которая столько лет сидела у него внутри.

Утыкаюсь носом его футболку и вдыхаю знакомый запах.

С облегчением чувствую, как пустота внутри меня размывается, уходит, словно песок под ласковыми волнами, а потом наполняется гулким эхом. Меня накрывает ощущение из моего сна.

Снова чувствую, что между мной и сложностями жизни, стоит ОН.

Даже, если он просто молчит. Даже, если он сейчас ещё не оправился после аварии, но я знаю, что он сможет. Сейчас я это точно знаю!