Развод. Горькая правда

44. Я соскучился!

Застываю не в силах пошевелиться. Не могу даже вдохнуть в первый миг, настолько я не ожидала увидеть здесь Глеба.

Готова проклясть себя за малодушие, только сердце невольно ёкает.

Так давно его не видела…

И только потом приходит запоздалая мысль, что Нина меня, похоже, подло подставила.

Глеб сидит боком ко мне, о чем-то беседует с человеком в белом халате. Я против своей воли отмечаю отросшие волосы, завивающиеся колечками за ушами, напряженную руку, лежащую на колесе кресла.

Лицо уставшее и равнодушное, не лицо — каменная маска. Медработник что-то говорит, и Глеб безучастно смотрит снизу-вверх. Не уверена, что слушает его.

Этот мужчина в инвалидном кресле чужой и посторонний человек, отдаленно похожий на того, которого я когда-то любила… Только поэтому я сейчас чувствую смятение. Только поэтому!

Раздраженно вздохнув, Глеб отводит скучающий взгляд и мимоходом скользит по мне. Вздрагивает и впивается в меня глазами. От каменной маски не остаётся и следа, она будто осыпается, открывая другое лицо — растерянное и… живое.

— Ты… — одними губами шепчет он. В легкой улыбке мелькает на секунду отблеск того прежнего Глеба. Мелькает, чтобы сорвать корку с саднящей царапины в моей душе.

Потихоньку пячусь назад. Глеб разворачивает колёса коляски и смотрит в упор. Оглядывает с ног до головы, будто глазам не верит. Ему странно, что он может встретить меня в квартире, где я живу?

— Викуся! — оборачиваюсь на голос свекрови. — Девочка моя… Я так переживала, звонила тебе. Что-то случилось?

Только сейчас замечаю стоящий недалеко от машины с крестом большой фургон, из которой, видимо, под руководством свекрови выгружают какие-то железки.

Нина семенит ко мне и хватает за руки. Радостно трясет, будто мы лучшие подружки и не виделись тысячу лет.

Тут же выдергиваю ладошки.

— Это вы мне объясните, что случилось, — хриплю от волнения.

— У нас же радость такая, Глебушку выписали, — виновато заглядывает мне в глаза.

— Я вижу.

— Утром ты так торопилась, я не успела рассказать. Потом на телефон не отвечала…

Зажимаю переносицу и отворачиваюсь.

В этом вся Нина. Виноваты все, кроме неё. Она всегда делает, как лучше, но плохие люди и гадкие обстоятельства ей мешают.

— Как Саша? — резко поворачиваюсь к ней и задаю главный тревожащий меня вопрос. Все остальное потом.

По растерянному лицу вижу, что она ждёт чего угодно — вопросов, укоров, скандалов, тихого смирения перед неизбежностью, но только не беспокойства о чужом ребенке.

— Нормально, — суетливо и быстро отвечает она. — Ветрянка у него. Сыпь пошла, я фото Илье Сергеевичу выслала. Не страшно, не переживай… Недели три дома надо посидеть.

Господи, хоть здесь всё прояснилось. Не смотря на сложность ситуации не могу не чувствовать благодарность к свекрови. Я вот не догадалась попросить помощи у знакомого врача.

Тихий шелест колёс по асфальту. Выглядываю из-за спины Нины, так и есть — Глеб подъезжает к нам.

— Привет… — качнув головой, замолкает, будто не знает, что сказать дальше.

— Здравствуй, — холодно киваю, неуютно ежась от его немигающего взгляда.

— Викуся, — свекровь вновь хватает меня, в этот раз под локоток, виновато рыскает глазами по моему лицу, — тут такое дело… Глеб не знал ничего. Если бы я ему сразу сказала, как есть, он бы не согласился. Но были такие обстоятельства… Ты же сама телефон не брала…

Глеб переводит тяжелый взгляд на свекровь, сжимает зубы до желваков на скулах. Мне кажется, если бы мог дотянуться до Нины, прибил бы.

Мимо нас, развернувшись, уезжает машина с крестом, заглушая стенания свекрови, и я тоскливо провожаю её взглядом. У подъезда падает какая-то тяжеленая железяка, и парни с матом поднимают её и заносят внутрь.

— Это что? — киваю в их сторону. Я так устала от сегодняшних эмоций, переживаний, беготни, что мне не составляет особых усилий сохранять спокойствие.

— Это тренажер, — суетится Нина. — Комплекс для реабилитации…

— Не надо. Останови это! — неожиданно рявкает Глеб. — На хрена ты всё это устроила?! Нельзя играть людьми, ты понимаешь?

Вздрагиваю, как проснувшись от спячки. Глеб при мне никогда не повышал голос. Он даже с сотрудниками своими корректен и вежлив. Тогда вот, один раз сорвался, на мой день рождения, когда Сашка узнал о смерти матери.

Боже, как он изменился! Я точно знаю теперь, что после аварии он другой.

Я чувствовала это и раньше на каком-то глубинном клеточном уровне, и не могла объяснить себе, что меня стало в нём настораживать. А сейчас я смотрю на злобно сощуренные глаза, гневно раздутые ноздри и понимаю всё.

В Глебе всегда была полудетская игривость, несерьезность, которая подсознательно казалась мне немного наигранной. Шуточки, ласковые словечки — всё это было мило. Но он, будто прятал за этим всем свою боль, недовольство, истинные желания и мысли. Скрыл беспомощность перед своим прошлым под толстым слоем декоративной золотой штукатурки. Нарисовал образ хорошего мужа и сына, и свято ему следовал.

Только сейчас позолота с него слезла. И я четко вижу, как он повзрослел.

— Прости… — Глеб коротко кидает мне одно только слово. Лезет в карман брюк, достаёт телефон.

— Глеб, что ты делаешь? — Нина бросается к нему.

— Вызову машину, такси, я не знаю… Хватит с меня! — Рычит на неё. — Не мешай!

— Мне некуда тебя везти, я же говорила…

— Плевать! Переночую на вокзале, в офис поеду, не важно. Не хочу это обсуждать при Вике, — скролит страницы в телефоне. — И так столько проблем ей доставил.

— Викуся, — свекровь снова обращается ко мне. — Я все улажу, пожалуйста, нужно немного времени. Я потеряла и дом, и квартиру. Недобросовестная сделка… Всё решится, но нужно время. Пожалуйста, — складывает руки в молитвенном жесте.

— Это не обсуждается, я уезжаю. Мне нечего здесь делать. — Глеб, видимо, находит нужный номер телефона, подносит трубку к уху.

— Папа! — раздается Сашкин голосок с балкона. Хриплый с просоня, но очень счастливый. — Ура, мой папа приехал!

Мы все дружно поднимаем головы вверх. На пятом этаже стоит худенькая фигурка, в синей пижамке с медвежонком на груди.

— Без тапочек явно вышел, — ворчит Нина. Грозит Сашке пальцем. — Зайди в квартиру, оденься!

Но по двору несется новый вопль.

— Как же я соскучился!