Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 78 Такие разные лошадки

Бэн

Проснувшись, ученик лекаря, как у него повелось, сразу вышел в коридор ночлежки, где за конторкой дремал Арчибальд Ястреб. Большие очки с выпуклыми стёклами лежали рядом. Бэн знал, что без них старик видит мир на пять километров вокруг себя. Верил парень в это или нет, но всё же спрашивал уже которое утро подряд:

— Ну как там, Рихарда не видно?

Он не надеялся на положительный ответ. Скорее, приучался к нехитрому ритуалу, чтобы было спокойней. Арчибальд открыл мутные спросонок глаза, проморгался, повернулся в сторону моря. Бэн наблюдал. Как и в предыдущие разы он увидел то, чего быть не могло. Зрачки старика увеличились почти мгновенно, дошли до белков, разошлись за их пределы, и глаза затопила чернота. А затем всё между веками стало ослепительно белым. Хозяин ночлежки моргнул и недовольно уставился на парня, скрестив на груди тощие руки, глаза стали вновь обычные — выцветшие, зеленоватые, в красных прожилках лопнувших сосудов.

— Нет, никого не видать, — прокаркал старик.

— Спасибо. И доброе утро. — Бэн коротко поклонился и пошёл умываться.

Его ждал новый день — новые занятия у Добромира, помощь в лечебнице, сказки для малыша Ерши и ещё кое-что, в чём следовало убедиться лично.

Бэн едва дотерпел до обеда. Вместо привычных завтрака, обучения и практики наставник погнал ученика на южный холм, где цвёл тирлисовый мох. Его цветы, похожие на капли росы с отражённым в них солнцем, очень помогали при разных болезнях. А при правильной заготовке и вовсе становились чуть ли не единственным средством от всех кишечных хворей, отравлений и аллергий. В Лагенфорде за пузырёк эссенции из цветов этого мха можно было купить годовалого жеребёнка рабочей породы или пять дойных коз. Единственной причиной, почему вольные собиратели ещё не заполонили холм за Макавари и не выдрали всё подчистую, была неприметность этого растения, которое пряталось среди других. Следовало знать, что и когда искать, чтобы найти нужное. Хотя, когда Бэн добрался до вершины холма, то увидел охрану, неприметную с дороги, вооружённую до зубов. Стражи обменялись знаками с Добромиром, и наставник остался доволен.

Собирать крошечные капли не повредив, было тем ещё приключением: под каждую требовалось подставить серебряный совочек размером с ноготь и маленькими ножничками разрезать черенок ровно посередине. И уже отделённые бутоны раскрывались веером, на что уходило несколько секунд, пока последняя влага из черенка питала нежные лепестки. После этого цветы раскладывали на поддоне, обтянутом тканью, так, чтобы лепестки соседних не касались друг друга ни в коем случае. Как только один такой поддон заполнялся, его покрывали сукном и сверху ставили другой, и всё повторялось.

Сегодня был единственный день в году, когда можно было собрать цветы тирлисового мха. Точнее, не день, а утро, ведь цвёл мох лишь несколько часов после рассвета. Поэтому Бэн, хоть и был аккуратен и точен, нервничал, торопился. Чуть было пару раз не срезал больше, чем половину цветов с одной моховой завитушки — а ведь нужно было оставить что-то на семена. Но не голод подгонял парня, а желание убедиться, что послушницы Сойки-Пересмешницы уберутся из Макавари вместе с караваном в полдень. Парень беспокоился за малыша Ерши, который в лечебнице хвостиком ходил за ним, а стоило присесть на отдых, лез на колени, ластился, называл то дядей, то папой. А Бэн, сам по сути ещё ребёнок, никогда не видевший своего родного отца, каждый раз вздрагивал от таких наименований и безотчётно прижимал мальчика к себе.

И вот, когда утомительная работа закончилась, ученик лекаря едва не бежал обратно в город, навьюченный добычей, Добромир нет-нет да окликал его, требуя нести осторожней, чтобы цветы не сдвинулись, не помялись. Теперь им сохнуть несколько дней, а после можно и в одну банку пересыпать, а до этого никак нельзя, иначе лепестки переплетутся и выжмут друг из друга так необходимый лекарям сок, который при просушке сбраживался в тягучий терпкий нектар. Именно на основе этого нектара делалось большинство снадобий. Лишённые драгоценной начинки, бутоны тоже шли в дело — в крема для ран, в зубные пасты, в настойки против заед. Да, были средства и посильнее, которые чаще встречались, но каждый лекарь стремился использовать то, что есть под боком, чтобы быстрее помочь нуждающимся.

Оставив короб в лекарском крыле, Бэн поспешил на рыночную площадь у пирсов. Успел.

Худые лошадёнки, низкие, круглоухие, уже были запряжены в три открытых телеги. На последней из них восседали давешние послушницы. Они о чём-то шептались и заламывали руки, стоило кому из будущих спутников пройти мимо. Но мужики в маленьких треугольных шапках только посмеивались и щёлкали пальцами, мол, платите. Бэн пригляделся и понял: рядом на земле стоял большой сундук, который женщины, видимо, были не в силах поднять, а остальные им в том отказывали.

— Отправляются пташки перелётные, — фраза, раздавшаяся позади, закончилась протяжным зевком, и ученик лекаря, будто заразившись, тоже широко распахнул рот. Мару, посмеиваясь, встал бок о бок, шутливо пихнул локтём, предложил: — Пойдём поможем им. Раньше погрузятся — раньше уедут. Раньше уедут — раньше ты успокоишься.

— И тебе доброе утро, — улыбнулся Бэн, — пойдём, если настаиваешь.

Ребята протолкались между караванщиками, подошли к дамам и взялись за ручки сундука. Тот оказался легче, чем думалось Бэну. Хотя стенки выглядели будто из толстых досок.

— Приятно вас снова увидеть, добросердечные леди, — промурлыкал Мару, переведя дух после подъёма поклажи.

— Спасибо за помощь, — хором ответили дамы, прижимая ладони к вышитым солнцам на корсажах своих платьев.

Из толпы вышла маленькая старушка, которая продавала леденцы и ягоды в сахаре, остановилась, брякая висящим на груди лоточком.

— Возьмите в дорожку вкусненького, доченьки, — предложила она.

Бэн уже пробовал её нехитрые лакомства и пожалел, что не взял с собой денег. А Мару ловко выщелкнул из кошеля монету, подбросил на ладони и опустил в протянутую морщинистую руку. Старушка глянула и покачала головой:

— У меня сдачи не будет, милок.

— Да и не надо, — тепло ответил Мару и передал послушницам кулёк леденцов. — От чистого сердца — вам!

Дамы заохали, рассыпались в благодарностях, и тут же с головы каравана донёсся звук рога, зовущий в дорогу. Лошадёнки тронулись, и повозки, громыхая скобяными изделиями в ящиках, поползли по широкой улице к тракту.

— Даст Солнце, свидимся! — крикнула напоследок одна из дам, размахивая платочком. Другая уже уплетала угощение, но на словах спутницы подавилась и закашлялась.

Бэн и Мару прошли за повозками до угла ближайшего дома, но вернулись на площадь, где рабочие устанавливали трибуны для завтрашних боёв. Старушка с леденцами всё ещё недоверчиво смотрела на прямоугольную монету. Одна из женщин, что стояли неподалёку, подошла к торговке, глянула на деньги, потом на Мару и погрозила пальцем.

— Вот зачем? А если нападут? А если ограбят? Чего не подумал, ну? — накинулась она на горца. Тот примирительно поднял руки. Женщина топнула и обратилась к старушке: — Спрячь под одежду, чтоб никто не видел, потом подходи ко мне, разменяю. И клюквы в сахаре дай! — И бросила ребятам: — Смуту только наводите! Взялись не пойми откуда, шастаете тут, как у себя дома — продыху с вас нет. Суета одна да беспокойство! А у нас город — хороший, мирный, никто не высовывается! А что вы, что эти — тьфу! Вон, шалаболки эти сойкины пешком пришли с одной котомкой. А тут — гля-я-янь — с поклажей укатили, да с кульком гостинцев. Ишь, понабрали! Тьфу!

Мару потянул Бэна за рукав, кивнул в сторону боковой улочки, и ребята быстро направились туда. Вслед неслись возмущённые окрики горожанки.

— Вот прицепилась же, зараза! — фыркнул Мару, проходя под аркой на площадь Волчицы. — Ты ведь ещё не ел, да? Я угощаю!

— Угощаешь, ага, — запыхавшись, ответил Бэн. — Когда деньги занятые вернёшь?

— Когда они тебе будут нужны, — пожал плечами Мару и открыл перед другом дверь забегаловки «Лисий Хвост».

Добромир, стоявший за стойкой, уже что-то готовил. Напротив, облокотившись о щербатое дерево столешницы, сидел на высоком табурете мужчина и хвалился:

— Поймали ублюдков! Дядь Добрый, как дядь Арчи говорил, прятались они в предгорьях.

— Кого поймали? — спросил Бэн, подходя.

Имени мужчины он не знал, но знал, что тот был сыном Серого Сола и отцом Мауны и Вааи, хотя с виду казался их ровесником. Мужчина подмигнул вошедшим и широко улыбнулся, морщинки, как солнечные лучики, так и расчертили кожу вокруг глаз. Пушистые волосы, зачёсанные на одну сторону, падали на лицо, и человек дёргал головой, откидывая их назад.

— Да лихачей этих залётных! Перебрали браги, что гристенцы привезли, и куробесили по городу на тарантасе своём. Это ж они мелкого тут задавили. Завтра их на бои выставят. Помрут, так помрут, хотя это у нас не в чести. А выживут — отрабатывать будут на благо городу лет восемь-десять. Но тут как городовой решит. Он мужик что надо! Не эти всякие соплежуи!

— О как! Справедливое возмездие, — улыбнулся Мару, садясь за ближайший стол. Сын Серого Сола закивал. Горец спросил: — А как там Чиён?

— Да с этим вашим психом детишки мои возятся. Мне недосуг, а им — не до нас, — он хохотнул, довольный игрой слов.

— Почему же псих? — неискренне удивился горец.

Мужчина махнул рукой, видимо, не желая отвечать, и сделал большой глоток из объёмистой кружки, поданной хозяином забегаловки.

Бэн предложил Добромиру помощь с готовкой, но, получив отказ, принялся расставлять поддоны с собранными цветами на дальнем столе, докуда не доходил сквозняк от двери и было не слишком светло. Вскоре подоспел и поздний завтрак, почти обед, а за ним и новые уроки, дела, заботы. Ученик лекаря готовился к завтрашним боям: пациентов после них должно быть предостаточно — явно скучать не придётся. И в этой кутерьме и тщательной подготовке он забыл обо всём остальном.

Нолан

Он никогда не покидал Лагенфорд. Даже буйные погони за преступниками в молодости не выходили дальше городских стен. Лишь единожды удалось добраться до северного тракта, но и там постовые Тени перехватили преследуемых раньше детективов, не дав покинуть никому из них предместий.

Сколько раз он блуждал по деревне, по родным горам, забирался на дальние скальные карнизы и смотрел вдаль, туда, где трава казалась зеленее, люди интересней, а жизнь безопасней и проще. Большой мир расстилался от подножия Фениксовых гор — только руку протяни. Но Нолан сначала был занят, потом занят ещё больше, а теперь уже и нельзя до поры до времени.

Складно говорил мэр, и понятно было, что политические тайны вне компетенции детективов, но все же одна мысль не давала Нолану покоя. Он вспомнил разговор в доме Филиппы, когда Урмё показал обломок стрелы с чёрным деревянным опереньем и двумя жёлтыми кругами на нём — узор «лик зверя», символ убийц Детей богов. Тогда Феникс подумал, что путь от Лагенфорда до Ярмехеля занимает десять дней конного пути. Это он помнил ещё с учёбы. Но сейчас, глядя на карту, он уже не был уверен в точности знаний и в своей памяти.

— Вы не возражаете: я пройдусь⁈ Стоя лучше думается, — сказал он мэру, тот всё ещё находился у карты и рассеянно похлопывал по ладони указкой.

— Да, пожалуйста, хотя чего тут думать: дело-то уже закрыто⁈ Я вас, господа детективы, не держу, — Виктор красноречиво покосился на стол, заваленный бумагами.

— Думаю, у нас еще есть вопросы. Мы слишком глубоко завязли в этом деле и хотелось бы понять его границы, чтобы, оставив, случайно не влезть в него вновь, — ровным тоном ответил Нолан. Соблазн использовать допрос при помощи силы Феникса был так велик, что младший детектив опасался, что не сдержится и заглянет в воспоминания мэра.

— Думаешь? — с лёгким ехидством спросил Урмё, взглянув на друга. — Не посвятишь? — Но вопросы были заданы так тихо, что Нолан едва расслышал и в ответ покачал головой.

Феникс поднялся, распрямил затёкшие плечи и спину, прошёлся вперёд почти до стола, повернул налево, к карте.

— Ну-ну, походите подумайте. — Мэр отложил указку и вернулся в своё кресло, будто не желая делить пространство с кем-либо.

Нолан приближался к карте, медленно, уверенно, кристаллизуя одну очень простую мысль. А ещё Йон-Шу и загадочная неразговорчивость Урмё не давали ему покоя. Даже не так! Они прокладывали своими недомолвками и намёками связующие нити к кукловоду. Они втянули его в эту игру непонятно зачем.

Феникс вспомнил ту заметку с письмом Тавира в газете, точнее то, что было после неё: сумасшествие, отчаянное стремление бежать спасать сына. Неразумные действия завершились арестом. Но это Нолан уже пережил, отстрадал, заодно отдохнул и очистил голову от ненужных мыслей, да вдобавок повидал сына с помощью чуда матерей. И теперь, когда младший детектив был спокоен, то смог всё увидеть чуть точнее, проанализировать, не поддаваясь эмоциям. Прошлое яркими вспышками пробегало перед глазами: извозчик до центральных конюшен, где были самые быстрые скакуны в Лагенфорде, серые камни стены, чёрный конь.

Дойдя до карты, Нолан развернулся и направился к двери мимо манекена с мэрскими атрибутами, ступая неслышно, чувствуя на себе взгляды Урмё и Виктора. Память подсовывала картинки, будто укрупнённые под лупой. Чёрный жеребец с маленькой, будто вырезанной из камня головой, с длинными, слишком тонкими ногами, которыми тот переступал нерешительно, робко. Часто вздымались круглые бока, изгибалась порывисто жилистая шея, натягивалась узда в руках конюшего. Феникс щёлкнул пальцами — вот оно — и развернулся.

В начале детективной карьеры Нолану пришлось искать пропавшую из одной из конюшен у внутренних стен кобылу. Стены эти надёжно отделяли квартал верховной знати и Теней от города. Лишь врождённая брезгливость не позволяла этим Детям богов держать животных на своей территории. Тогда Фениксу и пришлось разузнать о породах, встречающихся в Лагенфорде.

Северные кряжистые тяжеловозы, белые в рыжих яблоках, были ниже среднего, медлительные и выносливые, они слушались лишь хозяина или старейшего в стаде коня. Только поняв это, люди смогли приручить вольные стада холодных равнин.

Пестрели разными окрасами обычные рабочие лошадки, которых называли дворняжками. Те могли бежать до семи часов без продыху, и каждый, кто имел в кармане пять галтуров — половину цены от тяжеловоза, — мог купить себе «дворняжку»: ездить, пахать, запрягать. Ко всем они шли, всех слушались, хотя попадались весьма сноровистые животины.

А были лошади, которых Тени привели с собой в Лагенфорд с той стороны реки Разлучинки, из Бех-Абара, уже очень давно. Чернее ночи, почти в два раза быстрее, выносливей, выше обычных. Они славились своими упрямством и верным служением хозяину, отгоняя от него даже собратьев. Но больше всего — ценой. Выкрасть и продать такую диковинку означало обеспечить себя до конца жизни. Но тут их никто не крал и не покупал — шила в мешке не утаишь. Жеребят этой породы легко путали с «дворняжками» той же масти, и только со временем разница становилась заметна.

Кобылу они тогда нашли. Соскучившись по захворавшему хозяину, сноровистая зверюга перегрызла повод, перемахнула через высокий забор и отправилась на поиски. Заблудилась в роще, да там и осталась, попав в медвежий капкан. Лишь породная гордость не позволила беглянке позвать на помощь. И теперь, вспомнив всё это, Феникс понял, что в той конюшне видел совсем малыша. И отчётливо в голове прозвучал возмущённо-испуганный голос конюшего: «Это конь принцессы Теней! Его нельзя брать!». Стоило больших трудов удержаться на месте, чтобы не ломануться туда вновь. Обрывки подсмотренных воспоминаний Шермиды щедро заполняли зияющие дыры головоломки. И Нолан готов был биться об заклад, что побывал в одном месте дважды: наяву и через чужую память.

Но ведь так не бывает⁈ Нолан приложил палец к губам, замер у карты. И разгадка, бьющаяся птицей в руках, была в крепкой клетке из вопроса «Зачем?».

Феникс оглядел присутствующих, повернулся к карте, разглядывая тонкую, почти без изгибов, дорогу от Лагенфорда к Ярмехелю. Высокие цифры над ней венчали скобку, раскрывшуюся от города гор до города вод.

— Одна тысяча двести пятьдесят километров, — будто ни к кому не обращаясь, прочитал Нолан. — Это верные цифры?

— А вы сомневаетесь в картографии Энба-оленей? —искренне удивился мэр.

— Нет, пожалуй, нет.

Феникс проследил скобку от Ярмехеля через Пестролес вниз до Заккервира. Вспомнил, что в последнем живёт сын Шермиды, подумал: «Интересно, почему она не оставила его в Пестролесе, где метисам самое место? Чего ради было тащить в такую даль?».

— Девятьсот пятьдесят километров, — назвал он число над дорогой. И проследил дальше. — От нас до Заккервира одна тысяча двести пятьдесят километров…

— Да, всё верно, — кивнул мэр, — а если присмотритесь, то по югу от гор Штрехнана из Заккервира до Виллему тысяча четыреста. И всё это расстояние, летом особенно, заполнено Чернозубыми, которые мешают и жить, и торговать, и вопреки стараниям остаются неуловимыми.

— А вы не думаете, что возить продовольствие настолько издалека весьма опрометчиво? — Нолан постучал пальцем к востоку от Фениксовых гор: — Здесь — равнина. По крайней мере самые точные в мире картографы — Энба-олени — не указали в этом месте ни болот, ни водоразливов, ни густых лесов, как тут и там. Так почему бы не использовать эти земли для обеспечения города?

Мэр откинулся на высокую спинку кресла, поджал губы, с непонятной детской обидой глядя на Феникса. А затем, взяв себя в руки, наклонился вперёд и произнёс:

— Политические вопросы так не решаются, господин младший детектив.

— Вы правы, мэр, возможно, я в этом несведущ, — Нолан прищурился, с трудом сдерживаясь, чтобы не применить принудительный допрос, — но меня, как жителя Лагенфорда, крайне огорчает нежелание города использовать все его ресурсы.

— Нашим главным ресурсом была железная руда! Которую вы, Фениксы, добывали! Теперь руды мало и справляемся мы сами: котлы и печи, кузнечных дел мастера. Нам больше нечем хвалиться! А богатейшие залежи находятся на ничейной территории, откуда всех гонит бог Солнца! И если вы так ратуете за использование всех ресурсов, почему не вспомните о руде и алмазах гор Штрехнана? Или вы не знали? — разгорячился мэр.

— Ещё раз предлагаю: так может мы съездим туда и всё разузнаем?

— Нет! — хлопнул по столу, тяжело дыша.

— Тогда расскажите нам о том, что скрыто под этим геополитическим туманом, — предложил Нолан. Он и не думал прекращать вызнавать правду, пообещав себе уйти с аудиенции только со всеми ответами на руках.

Урмё шумно выдохнул. Феникс не отводил взгляд от Виктора. Тот сжимал на столе кулаки, лицо вспыхнуло гневом, дряблые щёки тряслись. Напор младшего детектива мэру ой как не нравился.