Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 72 Горячие головы

Рихард

Морская охота не задалась.

Понятия не имея, как ловить рыбу, спутники насаживали на загнутую швейную иглу на конце тонкой шёлковой нити то сухарик, то кусочки вяленого мяса, то сморщенный изюм. Будто насмехаясь, пёстрые рыбёшки вились у поверхности, объедая наживку, выпрыгивали почти на метр и плюхались, поднимая искрящиеся брызги. Те, что побольше, будто дразня, и вовсе перелетали лодку, расправляя на воздухе тончайшие плавники-крылья. И путешественники, открыв рты, смотрели на это чудо, лишь потом, когда слышался всплеск, ругали себя за нерасторопность.

Ветра не было и только бережное, почти незаметное течение увлекало судёнышко в неизвестно каком направлении. Солнце уже давно прошло над головами, и Рихард, хоть и веря в своего нового друга, нет-нет да и касался свистка на груди. Уже и Лукреция принялась бросать на него нетерпеливые взгляды.

— Давай ещё немного подождём! — не выдержал мальчик.

Девушка пожала плечами, втянула импровизированную удочку в лодку и, отцепив иглу, подала Рихарду. Тот, не раздумывая, воззвал к силе. Жар пробуждающей волной хлынул по телу, усилился в ступнях, отчего капельки на палубе рядом с шипением испарились. Огонь поднялся от низа кверху и вышел из самых кончиков пальцев левой руки. Загнутая игла в правой раскалилась. Рихард перехватил её за середину, выпрямляя, выглаживая, вытягивая, как глиняную фигурку.

— Ну вот и всё.

Он подул на иглу, остужая. Лукреция, наблюдавшая молча, вздохнула, обняла себя за плечи и заговорила, то опуская взгляд, то поднимая, и в эти мгновенья светло-серые волны радужек, казалось, затапливали острова зрачков.

— Я должна извиниться… — начала девушка.

Длинный шрам на её лице и кончики ушей сильно покраснели. Рихард нахмурился, не помня провинности, но Лукреция не заставила его ждать:

— Когда мы сбежали с корабля, я сказала, что ты не сможешь пользоваться огнём в море… Да, я помню, что речь шла про туман, но всё же влага она и есть влага — хоть в воздухе, хоть под лодкой. И я, признаться, не ожидала, что ты так быстро освоишься.

Рихард вздохнул, едва удержался, чтобы не зацокать языком и не закатить глаза, как делали взрослые в родной деревне. Подумал: «Тяжело с этими девушками. Сами себе чего-то напридумывают, сами потом с этим ходят и мучаются. И чего им спокойно не живётся?..». И вспомнил Ирнис с её правдивой ехидностью. Даже пара встреч с юной княжной Энба-волков оставили в мальчике незабываемые впечатления.

— Давай не будем. Ведь ты мне теми словами помогла, — примирительно заговорил он, улыбаясь и ловя виноватый взгляд девушки. Та, не выдержав, фыркнула. Рихард добавил: — Ведь это был вызов. Я начал учиться здесь, в море. А дома и помыслить не мог, чтобы призвать огонь у воды. Не ты должна извиняться, а я должен тебя благодарить. Понимаешь? Спасибо! От чистого сердца, спасибо, Лу!

— Тогда мы квиты! — Девушка вдруг коснулась губами кончика его носа, выдернула из пальцев остывшую иглу и ушла в палубную надстройку, взметнув бирюзовый плащ.

Рихард, уже привыкший к переменам настроения у спутницы, лишь плечами пожал. Он вернулся на нос, перекидывая кольцами через руку просохшую верёвку и мысленно позвал морского змея, не используя свисток, чтобы не приплывали другие обитатели глубин. И вскоре вода забурлила у правого борта, разрезанная игольчатым гребнем. Ворча и рокоча, поднялось над лодкой чудище, чей белый шрам между глаз в лучах клонящегося к закату солнца казался розоватым.

— Блиц!

Рихард радостно протянул к змею руки, огладил подставленную шею, осмотрел жабры, откуда вытащил сломанный якорь. Место ещё саднило, но не доставляло чудищу неудобств, а фиолетовая жижа и вовсе перестала сочиться. Спокойное настроение монстра передалось мальчику, и он попросил везти их в Макавари, сопровождая речь мысленным образом трёх пирсов меж двух маяков.

Змей покрутился вокруг лодки, сбивая намёрзший лёд со щитов. Затем выбрал направление, поймал течение и, клацнув зубами, перехватил конец поданной ему верёвки. Судёнышко дёрнуло и развернуло. Подгоняемый приказами Рихарда, Блиц поплыл, рассекая студёную воду на встречу ночи цвета раздавленного чёрного винограда.

Нолан

После видения Рихарда в маленькой комнате для подозреваемых Нолан проспал ещё несколько часов. Лишь звон ключей с той стороны двери и шорох задвижки вырвали мужчину из объятий столь желанного сна. Урмё стоял на пороге, так же как и накануне не глядя на пленённого Феникса. Глаза старшего детектива были покрасневшими, запавшими, в тёмных кругах, лицо осунулось, нос покраснел, как при простуде. Друг выглядел настолько неважно, что, казалось, не спал месяц.

— Надеюсь, ты готов вернуться к работе? — спросил старший детектив. И Нолан молча поднялся.

Коридоры, лестницы, снова коридоры и вот свежий воздух и солнечный свет. Феникс приставил ладонь козырьком ко лбу, глубоко вдохнул. Урмё рядом перебирал массивную связку ключей.

— Сейчас на аудиенцию?

— Нет. Я уже отчитался мэру. Он просил зайти нас вдвоём завтра.

Они направились узкими проулками между домами, куда не выходили окна и двери. Эти тропы среди каменной чащи преграждали ворота и заборы, довольно высокие, чтобы никто не мог перелезть. И от них всех у Урмё были ключи. И так, минуя пустые задворки и шумные улицы, детективы добрались до Университетской площади. Там толпилось множество студентов, которые хором скандировали: «Нет! Нет! Нет! Нет!».

Толпа волновалась, вскидывая транспаранты и растянутые на палках белые отрезы тканей, по которым на просвет змеились надписи. Вдалеке, на подмостках у ограды университета, возвышалась над толпой невысокая женская фигурка. У Нолана внутри что-то перевернулось, и он спросил сдавленным голосом, кто это.

— Ксения Сорган. А перед ней юные светила медицины Лагенфорда.

— Её проект по дарованию жизни Фениксам…

— Верно, — Урмё щелчком сбил кепку на затылок, щурясь, глянул на бунтующих, — они считают, что у больных женщин будут рождаться больные дети. А если мать не смогли излечить, то есть вероятность, что лекарства нужного ещё не придумали и дети унаследуют недуг.

— И это ведь не всё?

Нолан заметил на нескольких, развернувшихся в его сторону транспарантах изображение оранжевой птицы и пламени. Перечёркнутых — как и следовало ожидать. Урмё то ли кашлянул, то ли усмехнулся, сказал:

— Ты ведь знаешь, что после сожжения города Виллему твоим отцом, Фениксам запретили обучаться на медицинском? А тут буквально и врачей работы лишают, и племя твоё расширяют за счёт обычных человеческих жизней. Кто бы не взбунтовался⁈

— Фениксы не виноваты, что могут помочь людям. И Ксения, между прочим, человек! Я не пойму, Урмё, ты их осуждаешь или поддерживаешь?

— Ни то, ни другое. Просто не хочу бардака в городе. Тени с утра на ушах стоят, как в газете статья Ксении вышла. Беспокойно мне за твоё племя, мой… напарник. Массовые волнения не проходят быстро. Лучше бы бунтовщики лекарства искали, чем тратили здесь время. Но ведь ничего горячим головам не докажешь. Ладно, пойдём. Надо пообедать и обсудить дальнейшую стратегию нашего расследования. Пора бы его уже завершать.

— Хочешь всё так оставить? Но как же Ксения? Её же там затопчут! — воскликнул Нолан, вглядываясь в тонкую девичью фигурку, размахивающую руками. Ветер доносил обрывки речи новаторши, которой та пыталась урезонить толпу. Но всё было тщетно.

— Йон-Шу собрал гарнизон. Почти две тысячи стражей по периметру. А мы сейчас бессильны. Ксения знала, на что шла. Ведь её, как и тебя в семнадцать лет, называют гением своего времени. О, вот и начальство. Приветствую, Йон-Шу.

Нолан отвернулся от волнующейся толпы. Десятый советник, начальник всей стражи Лагенфорда, стоял позади Урмё, сверля собрание на площади недобрым колючим взглядом.

— Какая честь, Нолан Феникс, видеть вас в добром здравии и в причитающейся вам должности, — ехидно произнёс Йон-Шу. По лицу его прошла рябь, смазывая черты, лишь глаза всё так же отчётливо выделялись.

— И вам день добрый, — произнёс младший детектив. Он даже не думал спрашивать, но язык его — враг ли, друг ли? — сболтнул: — Йон-Шу, вы были в Макавари тринадцать или четырнадцать лет назад, когда Нгуэн Шау находился там со своей второй женой, Энникой?

Урмё стянул с головы кепку и задрал голову к узкому прямоугольнику неба. На губах старшего детектива играла та самая блуждающая улыбка, которая всегда появлялась, когда он и его драгоценный напарник, шли на авантюру, на риск, провокацию. Чаще всего это давало нужные плоды. А вдовесок шли и непосильные проблемы.

— Вы меня подозреваете в чём-то, Нолан? — понизив голос, спросил Йон-Шу.

— Нет. — Феникс пожал плечами и покачал головой. — Я всё думал, какая может быть связь между осуждёнными, в прошлом довольно известными, уважаемыми людьми, которых убили в цехах, моим родичем, вами и вашим братом. И, если до истины в отношении Маджера нам удалось докопаться, то вот вы и второй советник пока остаётесь для нас загадкой. Может, подскажете, Йон-Шу, кто кукловод? Что объединяет все эти нападения. И почему арбалетные болты с «ликом зверя», которые пустили в вас и Хайме Тень, были не отравлены? Впрочем, как и выпущенный в меня.

— Почему я должен делать за вас вашу работу? — усмехнулся десятый советник.

— Это всего лишь содействие следствию, которое вы, если сослаться на законы города, должны нам оказать.

— А вы уверены, что выпущенные в нас с братом и в вас болты были не отравлены?

— Они не были пропитаны ядом, как остальные, — вмешался Урмё. — Мои ребята всё тщательно изучили.

Лицо Йон-Шу, до этого будто смазанное, нечитаемое, прояснилось, взгляд стал обеспокоенным.

— Я должен вернуться к работе, — сказал Тень. — Я имею право не содействовать следствию, если это может очернить кого-нибудь из моих близких. Про эту сноску в законе вы тоже должны знать.

— Йон-Шу, — начал Нолан, подумал: «Ты прокололся!» — приблизился и сказал: — тогда, после представления, ваша племянница помогла моему сыну. Невероятным образом она смогла излечить его раны и вернуть силы в считанные секунды. Но личный лекарь вашей семьи принёс нам планы вашего с братом выздоровления после нападения. Почему же принцесса Теней не помогла своим родным? И откуда у Тени столь не свойственные ей способности? Вы не можете никого излечить. Ваши силы действуют иначе.

— Урмё, откройте эту дверь, мне пора позаботиться о безопасности леди Ксении Сорган, — ускользнул от ответа Йон-шу, скрывая глаза под низко надвинутым козырьком форменной шапки.

— Конечно-конечно, — засуетился Урмё, покашливая в кулак и бряцая ключами.

Дверь с тихим вздохом несмазанных петель распахнулась. Сразу за ней была густая тень тополя. Йон-Шу остановился на её границе, обернулся к детективам и всё же удосужился сказать:

— Мэр знает всё. Но наверняка не помнит. — И, ступив в тень, исчез.

Урмё с меланхоличным видом закрыл дверь на замок и, насвистывая, сунув руки в карманы штанов, направился в противоположную сторону. Нолан — за ним.

— Как ты узнал, на что надо давить? — спросил старший детектив, когда младший его догнал на широкой улице.

— Мне бы тоже стало больно и захотелось поскорее стряхнуть назойливых вопрошающих, если бы разговор коснулся моих младших родственников. Я не понимаю одного, Урмё, почему ты знал, что Йон-Шу явится именно сюда, почему ты не удивился его словам, почему ты не настоял на его допросе? Почему ты, бездна тебя возьми, ничего мне не сказал?

— Это уже не одно, а четыре, друг мой Нолан… — И он наконец-то посмотрел на напарника испытующим, отчаянным взглядом.

— Ты знал всё с самого начала? — поразмыслив, спросил Феникс. — Так кто кукловод?

— Ты уже знаешь. Осталось лишь понять зачем.

— Зачем — что? — вскрикнул Нолан, хватаясь за голову. — Ты в сговоре с тем, кто всё это организовал? Ты знаешь, где Филиппа? Почему привлекли Чиёна? Что вообще здесь происходит, Урмё?

— О, нет. Я просто хотел вернуть былые деньки, работать вместе с тобой, как раньше, ужинать в нашей любимой забегаловке, раскручивать сложные дела. Маленькая прихоть неизлечимо больного человека. — И он резко ускорил шаг.

— Что ты несёшь? — Нолан догнал его, развернул к себе, впечатал в стену между торговых палаток.

— Некоторые болезни, мой любимый, драгоценный друг, передаются по наследству. И меня, увы, не минула участь сия. Этой зимой я был в университете на публичных слушаниях, где Ксения защищала свою работу. Да, ту самую, из-за которой сейчас бунтуют студенты, хотя тогда все были на её стороне. И после защиты мы с ней разговорились. Она спросила, есть ли у меня знакомый из Фениксов, который мог бы… Мог бы помочь в её проекте. Да, вопроса о наследственных болезнях это не снимало, но вот дать шанс детям появляться — уже дорогого стоит…

Нолан слушал, затаив дыхание. Он не мог подобрать слов. Назвать Урмё предателем не поворачивался язык.

— И тогда, — продолжал старший детектив, глядя за спину Фениксу на текущий людской поток, — я пошёл на поклон к нашему мэру… Знаешь, у него ведь нет детей. Он стал для малышки принцессы Теней почти что дедушкой. И вот они сидели на ковре и строили из деревянных палочек замок, а я в этот момент рассказывал про Ксению, про тебя, про себя, про нас… И попросил мэра при любой удобной возможности вернуть тебя мне на службу. И тот согласился. Знаешь, так просто взял и согласился. И девочка эта, Хайна, запросто сказала, что тогдашний второй советник выглядит слишком уставшим для своей должности… Три месяца прошло. И вот ты здесь, со мной. Фениксы — часть Лагенфорда, Гурджег в совете. Радоваться надо, друг мой Нолан. Ты что, не рад?

— Чем… Нет. Сколько тебе осталось, Урмё? — просипел Нолан.

— Года три-четыре, если ничего не случится. Мне было плевать, что и как произойдёт. Главное, чтобы ты был рядом. Прости.

— Подожди… Стой! — Феникс выдохнул, выбросил в бездну все мысли о расследовании, прикинул и с надеждой предложил: — Может, мой отец поможет? Ты знаешь, Урмё, он сильный лекарь.

— Не-а. А ты знаешь, Нолан, сколько раз твоя жена была в Лагенфорде?

Феникс оторопел. Краска схлынула с лица, на скулах вздулись желваки. Урмё усмехнулся, запрокинул голову, глянул в небо, протянув невозможно долгую паузу, открыто посмотрел на стоящего перед ним, закипающего от ревности, мужчину, стряхнул с его куртки молодой листочек, сказал:

— Три. Всего три раза Олли была в Лагенфорде. В последний она ездила к тебе в камеру. В первый — когда вы выбирали одежду для своего новорождённого сына. А во второй я послал за ней экипаж. За ней и твоим отцом Педро. Я был в отчаянии, Нолан. Никто не мог мне помочь. Я умирал. Я умираю. И с каждым годом всё быстрее. Они, твои жена и отец испробовали всё. Не помогли.

— Когда это было? — просипел Нолан.

— Четыре года назад. У меня тогда было паршивое дело в начале лета…

— Они мне ничего не сказали…

— Ещё бы. Лекарские тайны хранятся за более крепкими замками, чем детективные.

— И не помогли?

— Не-а…

— А ты почему молчал?

— Знаешь… Я не хотел тебя расстраивать.

Феникс опустил голову, ткнулся лбом в плечо друга.

— Не умирай, Урмё. Не надо.

— Если бы я этого хотел… — горько ответил тот, похлопав Нолана по спине.

Алек

— Ты чего хмурый такой выкатился? Неужто старейшина сказала тебе всякого, голову задурила? Ты брось это, паря! Тебе о мече думать надо, сродниться с ним, как с братом. Шибче! Чтоб как часть тебя был, как продолжение руки. Хэй, паря! Ау-у! Идрить тебя! Соржент, лови его, он не в себе.

— О-оп!

— Ты куда это ластами загребаешь, утёнок? Что случилось, что стряслось? Ну-ка, встряхнись.

— Стукнуть его, а, Пильчак⁈

— Не, погодь. Приходит в себя. В глаза смотри. Видишь меня? Слышишь? Сколько пальцев показываю? Правильно! Один. Средний. Чего, колись, бабуля тебе наговорила, что ты такой смурной?

Алек обвёл мутным взглядом рыжебородых близнецов, увидел за их спинами статую Феникса посреди Скрытой деревни, разложенные перед ней на тряпице мечи, ножны, сумки. Мысль, проскользнувшая юркой белкой, заставила мальчика выпутаться из крепко держащих рук и броситься к статуе. Там, у её подножия, били два ключа. Один с водой обычной, а другой — забвения.

Вот к тому, второму, и стремился попасть Алек, пока свежа беседа, чтобы забыть её разом и больше не вспоминать.

— Навались! — гаркнул сзади кто-то из братьев, и руки, казалось, не четыре, а целая жёсткая дюжина, прижали Алека к земле. — Не сметь забывать! Раз бабуля тебе какую тайну рассказала, так и храни её. Важное — пригодится. Бабуля просто так словами не разбрасывается.

— Отпустите! — прошипел Алек, бьясь в оковах рук. — Она ж мне буквально сказала, что я должен с собой покончить в этом проклятом вулкане! За что мне это? За что?

— Так это ведь повод найти кого на эту стезю.

— Точно! Чего зазря?

— Ты, паря, не буянь. Головой думай. Не только в неё ешь, да косицы на ней заплетай, а ещё и думай. Говорят, помогает.

— От чего?

— От смертушки преждевременной.

Его отпустили, подняли, отряхнули, дали меч и до позднего вечера выколачивали всю дурь, пока усталость не стала источником забвения.

Под ночь, после ужина, что лез с трудом, братья проводили Алека до комнаты вручили меч в крепких ножнах и сумки со словами: «Мы знать не знаем, когда тебя призовут. Посему будь готов. Надень это. Меч возьми. Барахло своё, какое есть, поскладывай, да не снимай сумку с себя. Хоть спать будешь, хоть что». Говорил как всегда Пильчак, а Соржент с умным видом кивал, да всё чесал багровый шрам через глаз. Обнялись напоследок.

— Бывай, паря. Коль повезёт, свидимся утром, — ухмыльнулся в бороду Пильчак и вышел, а брат остался.

Как только закрылась дверь, Соржент глянул искоса на Алека и забубнил непривычно долго, сжимая один кулак другим:

— Ты это… Если убить придётся кого, три раза подумай. Хорошо подумай. И потом ещё разок. Так вернее. Ведь привыкаешь. Рука привыкает, голова тож, коль часто живое рубить. Сначала ж всегда за благое дело, за правду там, за честь, за своих. Привыкаешь. Потом уже разницы нет, кого и за что. Обычное дело становится, как отлить. Паршиво от того на душе. Пачкаешься внутри. Не смыть. Совесть ест, если осталась. А у тех, кого убиваешь, тоже семьи есть, друзья, надежды там всякие. Оно ж всё возвращается. Ну… — Он неловко облапил Алека за плечи и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

На соседней кровати проснулся Гарг, протянул небольшой узелок:

— Это тебе от нас с сестрой. Тут денег немного. Возьми. Хороший ты парень, добрый. Не след тебе пропадать.

И Алек, получивший за пять минут подарков и добрых напутствий больше, чем за всю свою жизнь, разрыдался.