Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 91 Сложный выбор

Нигде

Белым, здесь всё было ослепительно белым. Рихард заслонил глаза правой рукой, прищурился, повёл плечами, чувствуя фальш в своём теле: что-то было не так, чужеродно, непривычно, иначе, — но не смог понять, что. Впереди из равномерного света выступили четыре формы — округлые сверху, прямые по бокам, похожие на странные камни или табуреты с мягчайшими подушками, такие высокие, словно приглашали к столу совсем маленьких детей. Но стола не наблюдалось. И сходство утратилось как только полусферы начали светиться.

— Подойди и взгляни, дитя моё, — раздался уже знакомый голос.

Из ниоткуда, будто сотканная из света, появилась женщина в белоснежных одеждах. Лишь плавные движения помогали различить её фигуру, да глаза, чёрные, как страх. Шлейф платья и длинные рукава уходили в даль. Тонкий палец указал на полусферы, те вспыхнули ярче. Рихард почувствовал жжение на лице, закрылся и левой рукой, но тут же опустил. Перьев, которые он на ней вырезал во время инициации, не было. Кожа оказалась ровной и гладкой с нервно бьющимися под ней каналами вен. Мальчик покрутил руку, чтоб разглядеть со всех сторон, и заметил, что женщина, всё ещё указующая на правильные формы, не отбрасывала тени в отличие от него.

— Ты — Эньчцках⁈ — предположил Рихард.

Голос его был каким-то туманным, приглушённым, но ровным, он расходился эхом и таял в вездесущей белизне. Отчего-то непривычным казался собственный голос, словно в последнее время звучал иначе.

— Подойди и взгляни, — повторила она и направилась к формам.

Мальчик сдвинулся с места, стараясь не смотреть под ноги, которые по щиколотки тонули в белом. Он увидел на себе привычную красную жилетку. И это тоже было не так, как должно. Точнее… Он отвык от неё. Потому что снял? Нет. Иное. Он безуспешно искал ответ, бредя в клубящемся тумане на ватных ногах, и не находил. Ещё эти перья… Может, он и не вырезал их вовсе? Может, ему ещё нет и двенадцати лет и огонь пока неподвластен? Тряхнул головой. Волосы, привычно собранные в хвост на макушке, мягко коснулись ушей и шеи. «Слишком длинные», — рассеянно отметил он.

Что-то волочилось позади с каждым шагом, тёрлось, шуршало — совсем не такие звуки, как чудились в этом месте. И от них не было эха. Чистый настоящий звук. Обернулся — пустота. Пригляделся — в самом деле ничего нет. Но отчего же так сдавливало пояс, будто узким тугим ремнём перевязан⁈ А формы с сияющими верхушками и не думали приближаться. Более того, они отдалялись. А Эньчцках — он был уверен, что это она, — стояла рядом с ними, и сквозь её фигуру сочился свет, становясь то ярче, то глуше, как вспышки с неравными промежутками. «Как небо предгрозовое», — промелькнуло в мыслях, и резкий укол боли за глазами на миг ослепил Рихарда.

Застыл, прижав ладони к лицу и понял, что ноги продолжают идти. Шаг, шаг, ещё шаг, ещё. Послушная марионетка в руках кукловода. Давление на поясе возросло — потянуло назад. Махнул рукой, задел, схватил, пригнулся и увидел верёвку. Грубую сухую верёвку с подпалинами. Такую настоящую… Она терялась на границах ладони, будто за ними ничего не было. Дыханье перехватило, горло и грудь сжало так сильно, казалось, раздавит. Хватая ртом воздух, обернулся к Эньчцках и увидел её прямо перед собой. И те формы были в шаге, в недостижимом шаге, ведь верёвка, обвязанная вокруг пояса, настойчиво тащила обратно.

— Скажи, ты ведь слышал меня?

— Да.

— Потому ты и здесь. Ты пришёл. Ты поможешь мне пробудиться, — зашелестел голос Эньчцках.

Тонкие чёрные губы на бледном лице изогнулись в улыбке. Чернильные глаза без белков под длинными ресницами прожигали изнутри взглядом.

— Освободись от мирских оков.

— Почему именно я? — И это он, кажется, уже говорил, но тогда не получил ответа. Чего ждать сейчас?

В одной форме засветилось на мгновение ярче, затем всё внутри окутала тьма. Рихард вытянул шею. Верёвка не пускала дальше, и он повис на ней, коснулся полусферы дрожащими пальцами.

Внутри чуть шероховатого купола было темно и серо. Всё двигалось, кружилось, волновалось. Мальчик жадно вглядывался в мельтешение, взгляд цеплялся за изгибы, искал знакомые формы, привычный ритм. Но то, что находилось там, не подчинялось закономерностям, хотя, безусловно обладало некой гармонией. Свет, тьма, колыхание, свет, тьма, тьма, свет, свет — ярче, сильнее. Вспышка где-то близко, под пальцами, и из нечётких изломов резко выступила лодка, покрытая синим полуцилиндром, будто разрезанным вдоль и положенным сверху.

— Что это? — Рихард не мог заглянуть дальше, но видел между цилиндром и носом лодки на вытянутом треугольнике несколько фигур. Три. Нет, четыре. Одна лежала между ними, одеревенело склонёнными над ней.

— Ты узнаёшь их? — вкрадчивый шёпот над ухом.

— Да! То есть нет! — Он безотрывно глядел на распростёртую фигуру, смутно припоминая, видя нечто знакомое.

Белая рука с длинными чёрными ногтями легла на шар, и следующая вспышка света прошла между тонкими пальцами, словно лепестки ромашки бросили в грязь.

— Это твои спутники и ты. Но я не отпущу тебя, пока не услышу твоё решение.

— Какое? — едва слышно выдавил он.

Изображение между расставленными пальцами приблизилось, и Рихард разглядел плачущую девушку с растрёпанной светлой косой и тёмным шрамом на лице; рядом был парень с белыми, прилипшими к лицу волосами и синей левой рукой; и ещё один, чьи волосы истекали густым багрянцем. Лица троих, потерянных, встревоженных, были обращены к тому, кто лежал в центре, сокрытый ладонью Эньчцках. Рихард хотел сдвинуть руку, чтобы увидеть, но не достал. Нет, пальцы прошли сквозь пустоту, зачерпнули вязкого тумана.

— Стань мне сыном, дитя, — сказала Эньчцках. — Ты заменишь моего сына Феникса, который всю жизнь желал остановить моё пробуждение, разделив силу между четырьмя родами.

Она махнула другой рукой, и ещё три светящиеся полусферы оказались рядом.

В сумраке одной что-то мельтешило, слышался перестук копыт или лап, но разглядеть в ней ничего не получалось. Другая светлела незнакомым горным утёсом и резким, как сколотый зуб, очертанием замка до самых небес. Вблизи появилось лицо, молодое, холодное, точёное, как алебастровая статуя, над ним — пепельно-серые волосы, прижатые диадемой. Их трепал ветер. Их и сине-белый плащ в россыпи звёзд. Внутри третьей полусферы расстилался золотой песок. По нему, то приближаясь, то отдаляясь, бежала фигура, закутанная с ног до головы в тёмное. Словно почуяв чужой взгляд, фигура застыла, направила в небо изогнутый лук. Рихард не увидел, но ощутил, как тренькнула тетива, и длинная стрела с цветным опереньем скрылась за гранью видимости.

Эньчцках коснулась чуть ниже левой ключицы мальчика — боль, — и полусферы вновь стали недосягаемо далеки, хотя верёвка на поясе держала всё так же крепко, в натяг.

— Мне любопытно, что вы придумаете, дети моего дитя. Поэтому я дам тебе выбор.

— Какой? — Рихард развернулся к Эньчцках, пересилив себя, и посмотрел в чёрные бездны глаз.

— Первое из двух: ты становишься мне сыном, заменив Феникса. И тогда эти четверо мгновенно умрут…

— И… я?

— Да. Самые сильные из оставшихся, единственные, несущие в себе волю моего дитя, его ненависть ко мне, его свободолюбие. Я покараю вас. А ты будешь говорить с оставшимися от его имени. Возможно, под властью твоей, безграничной огненной властью, всё переменится к лучшему.

— А если нет? Если я сделаю так же, как и он? — вскричал Рихард, не заметив, что туман добрался уже до колен.

— На это нужно время: посеять семена, вырастить потомство, привить им ненависть. Я проснусь через пять ваших лет — через одно мгновение по моим меркам. И тогда я своими руками накажу непослушный детей, которые не оправдали моих ожиданий.

— Нет! — он упрямо мотнул головой, не желая слушать и слышать.

Богиня рассмеялась и туман поглотил её смех, лишь клокочущее эхо ещё несколько мгновений доносилось до Рихарда.

Он часто задышал носом, стиснув зубы, почувствовал резь на левой руке. Тонкая красно-жёлтая дуга прочертила основание большого пальца. Лёгкое покалывание внутри контура принесло с собой имя. Оно звучало в голове насмешливо, дерзко. Не просто имя, а будто кто-то представился: «Моё имя — Ирнис. Я — уэнбэ ЛиЭнба Азару». У Рихарда перехватило дыхание. Рядом с сияющей дугой появилась ещё одна, их очертания складывались в до боли знакомый узор. И вновь голос, но мягкий, смущённый: «Я — Бэн. Эстебан, точнее». И от этого имени по руке к сердцу прошло тепло, запахло солнцем и луговыми травами — так пряно и жизненно, многоцветно, многогранно, совсем не как холодная белизна здесь.

Эньчцках зашипела и полоснула когтями. Они прошли насквозь через левое плечо и грудь, не причинив вреда. Но Рихард не смотрел на богиню, лишь на левую руку, ожидая того, что произойдёт дальше. Ожгло костяшку безымянного пальца. Контур, словно порез, вспыхнул червонным багрянцем, принеся с собой привкус крови. Злой, но уставший голос отчётливо произнёс в мыслях: «Алек. Меня зовут Алек». Взгляд непроизвольно потянулся к полусферам. Белая богиня кружилась вокруг, рассекая пространство изломанным смерчем, когтила воздух, вспенивая туман, который уже добрался до бёдер мальчика. Но ему больше не было страшно.

Большая дуга рассекла плечо, Рихард едва не вскрикнул, глядя, как расходится кожа, а внутри неё застывает серый камень. И на губах появился привкус солёных брызг. Мелодичный женский голос тихо сказал: «Не бойся, Охор не причинит нам вреда». И от этого голоса, и от ощущения соли и камня сделалось так хорошо и свободно, что мальчик развернулся и прошёл прочь, сквозь Эньчцках, туда, куда тянулась верёвка.

Изогнутая золотистая линия прочертила костяшку указательного пальца. Ощущения льда и неземной игры ярких цветов на звёздном небе настигли Рихарда, пробирающегося сквозь туман. Голос, тот же, что и раньше, произнёс нараспев, а будто бы обнял: «Я — ваша голубка. И вы — мой герой». «Лу», — со щемящей нежностью подумал мальчик, делая всё больше усилий, цепляясь за верёвку. Но путь его преградила Эньчцках. Он хотел пройти сквозь неё, но врезался, отшатнулся, едва устоял. Из носа, окрашивая вихри тумана, хлынула кровь.

Богиня раскинула руки, не давая пройти, и белое вокруг сузилось, стало нечем дышать. Рихард ощутил зуд на лопатках, а правая рука, такая подвижная и живая, внезапно перестала слушаться, но на левой продолжали появляться новые контуры. Безголосые. Но это только пока.

— Я должен вернуться! — выкрикнул мальчик и почувствовал изнутри поддержку. Бог Феникс заклёкотал радостно, будто вырвался из заточенья.

— Дослушай тогда, дитя, и второй вариант. Если ничего не выберешь, твоя душа просто останется здесь. — Чёрные улыбающиеся губы Эньчцках не шевелились, а голос звучал отовсюду. Феникс внутри заволновался и снова пропал. Богиня продолжила: — Ты вернёшься в своё тело, в то, что оно представляет из себя сейчас. И ты будешь чувствовать всю боль, от которой спасало чужеродное воздействие, и она будет так велика, что жизнь покинет тебя. Понимаешь?

— Да, — едва слышно выдавил он и затаил дыхание.

Над правой лопаткой будто перевернули кружку кипятка. Тело застыло. Руки повисли. И ноги, став частью тумана, таяли, не желая больше его никуда нести. И голос, тот самый, мелодичный, крикнул изо всех сил: «Ри, возвращайся! Мы ждём тебя! Мы верим в тебя!».

— У меня есть одно условие! — заявил мальчик, с трудом подняв взгляд к лицу богини.

Всё перед глазами плыло, и верх менялся с низом так стремительно, что внутренности перекручивались. Но от этой болтанки, от голоса Лукреции воспоминания вернулись. И условие, до того существующее лишь расплывчато, оформилось.

— Молви, дитя моё.

— Я довезу их в лодке до берега. И тогда пускай вернётся вся боль…

— Пусть будет так.

Верёвка рванула его назад и понесла. И белое вокруг стало чёрным.

Макавари

Вааи захлопнул дверь комнатёнки без окон, подпер её стулом и сел верхом, положив руки на спинку. В ладонях ровно горела свеча, позволяя разглядеть обстановку. Дощатый пол в пятнах крови с налипшим к ней куриным пухом, раскиданы обувь-одежда, растерзаны подушка и одеяло, некогда пышный матрас скатан у стены и смят, будто в него долго и упорно колотили. С выломанной спинки кровати свисали порванные ремни. А ведь Вааи поручился за их крепость, прежде чем связать ими Чиёна. А тот сейчас, трясясь скорее от холода, чем от ненависти, как накануне, забился в угол кровати, обхватив колени, не сводя взгляда расширенных глаз с огня.

— Ты в состоянии говорить? — спросил Вааи, оценивая синяки и царапины на видимых частях тела парня.

Попытки урезонить Чиёна вчера после боя провалились. Упрямец рвался к Мару с намерением убить. И тогда наставники крепко связали ученика и принесли в эту комнату, заперли. Он буянил вечер и ночь, под утро затих ненадолго и снова рвал и кричал. Брат и сестра по очереди дежурили под дверью, готовые ворваться в любой момент, выжидали, не понимая, что творилось в голове и душе бедолаги. Да ещё и шторм начался, тревожа, смывая надежды, рыча.

— Мы делаем его безумным. Тебе так не кажется, брат?

— Я и тебя не воспитывал, а других детей и подавно. Откуда мне знать, сестра?

Когда за дверью вновь наступила тишина, взвинченная Мауна ушла на кухню готовить, а Вааи — сюда. И теперь пытался поговорить с учеником. Тот в ответ медленно кивнул и хрипло сказал:

— Мне просто хочется делать ему больно. Хочу, чтобы был в моей власти. Хочу… — Он облизал разбитые костяшки, громко сглотнул и закончил: — Я хочу касаться его, бить, пока не пойму… Пока не пойму, что со мной происходит, зачем со мной это всё!

Вааи выждал, но продолжения не последовало. Заметил, как задрожали плечи Чиёна. Еле сдержался, чтобы не броситься утешать, спросил:

— Когда ты увидишь Мару, то снова сорвёшься?

Чиён медленно моргнул и качнул головой, растрёпанные волосы над выбритыми висками занавесили половину лица, и отражённый свет свечи в полускрытом глазу казался мистическим, жутким. Парень ответил:

— Не знаю. Я хочу, да, хочу всего этого, но понимаю, что так нельзя. Но сдержусь ли? Я чую в Мару неправильность, ложь. Хочу знать правду о нём, всё, что есть!.. И о себе.

— Ты что-то вспомнил?

— Нет, но кажется, скоро вспомню. Я боюсь, Вааи! Мне кажется, я творил ужасные вещи. Беспамятство — мой шанс на вторую жизнь. Но, не зная первой, сложно жить вторую.

Наставник хотел о многом спросить и не стал. Захочет — расскажет. Главное — быть рядом, не покидать, стараться не оставлять одного надолго. А ещё не давать встречаться с Мару, хотя это вряд ли разумно. Парень должен научиться держать себя в руках, иначе не выжить. Но… Вааи вновь оглядел комнату в пятнах крови и с трудом прогнал мысль: «А действительно ли Чиён хочет жить?». Поднялся, оставив свечу на стуле, собрал с пола одежду, положил на кровать, обувь заботливо поставил рядом на пол. Парень неотрывно глядел на свет. Ремни, с узлами которых не смог справиться, свисали с его запястий и лодыжек. Этим хитрым узлам наставник ещё не успел его обучить — радость это или проклятие?

— Одевайся и пойдём, — мягко произнёс Вааи, развязал путы и вернулся к двери.

— Куда? — парень наконец глянул на него, но оцепенел, когда снаружи раскатился гром и грянул ливень.

— Чиён, ты не можешь здесь сидеть вечно, — чуть громче и настойчивей, чем следовало, начал Вааи, и парень, было потянувшийся к одежде, одёрнул руку. Мужчина мысленно выругал себя и тише, ласковей продолжил: — Мауна сейчас готовит ужин. Ты же знаешь, что у неё всё очень вкусно получается. И мы пойдём поедим. Но до этого отмоем тебя в бане, обработаем все раны. Чем это ты себя, кстати?

Чиён моргнул и быстро глянул в угол. Вааи увидел широкую острую щепу, ещё хранящую следы лака, отблёскивающего синим, которым была покрыта разломанная кровать. Светлое дерево почернело от крови. Мужчина внутренне вздрогнул. Ему доводилось прикармливать диких зверей, отстреливать чумных лисиц и белок. И сейчас Чиён, завёрнутый в показной кокон равнодушия, выглядел именно таким животным, сжираемым страшной неизлечимой болезнью. В лесу с такими был один разговор, но тут не лес и не зверь. Человек. Нет, Тень. С ними немного иначе.

— Ты не сдержал обещание, — пустым голосом произнёс парень и спустил ноги в подставленную обувь.

— Какое? — опешил задетый за живое Вааи. Уж к чему-чему, а к обещаниям, он всегда относился серьёзно.

Чиён натянул кофту, лицо на мгновение скрыло капюшоном, и мужчина напрягся, ожидая, что ученик бросится на него с кулаками. Почти угадал.

— Ты обещал, что мы сразимся на боях! Я и ты. Вместе. Друг с другом! — И каждое слово наполнялось чувствами. Но не вчерашними ненавистью и яростью, а обидой обделённого вниманием ребёнка.

— Чиён, — едва сдерживая улыбку, сказал Вааи, — я понимаю, что не оправдал твоих ожиданий, ведь обстоятельства были против нас, — тут он слукавил, забрав себе половину обиды парня. — Мне бы хотелось честной битвы с тобой. Такой, где бы ты мог не сдерживаться, выпустить пар, но не срываясь, как тогда, не безумствуя. Ты меня понимаешь?

— Да.

— Я рад. Надеюсь, ты ещё помнишь, что я твой наставник? И про тот наш разговор после отплытия пиратов?

Чиён закивал, а за стеной громыхало и трещало так сильно, будто с небес сыпались камни.

— Я сражусь с тобой при одном условии, — в затишье произнёс Вааи, а парень глянул затравленно, но всё же кивнул. — Когда Мару вернётся, вы будете видеться каждый день, и ты будешь держать себя в руках, ни разу его не ударишь. Если продержишься месяц, у нас с тобой состоится славный честный бой. По рукам?

— Да! — перекричал гром Чиён и первым подал руку, решительно глядя в глаза.