Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 68 Ласковое течение огня

Олли

Маленькая комната на втором этаже Дома Матерей была пронизана цветными осколками света сквозь витражное окно и пропитана пряным ароматом трав. Сухие и свежие пучки висели под потолком на верёвках, протянутых от стеллажей с баночками, скляночками, коробочками, хранящими в себе ингредиенты для снадобий. Узкая высокая кровать-сундук посреди комнаты примыкала к столу возле окна. На лакированном дереве блестела отшлифованная сотнями прикосновений ступка с пестиком. Рядом лежал, румянясь пушистым бочком, персик.

Олли застегнула под горлом пуговицу красной рубахи, какие носили все травницы, заплела светлые волосы в тугую косу, не отрывая взгляда от сочного плода. Его принёс муж, Нолан, ещё тогда, после инициации сына. Фениксовы силы позволили сохранить фрукт, не дать ему пожухнуть. Олли не ела — любовалась. Ведь преподнести кому-то персик значило сказать: «Ты нужен мне», «Я люблю тебя», «Я дорожу тобой», «Ты в моём сердце».

Это была старая традиция: на сватовство приносить столько персиков, сколько поместится в обеих руках. Но некоторые, подтверждая свою привязанность, дарили их при любом возможном случае. Хотя, когда женщины Дома Матерей упросили Нолана принести для всех персики, это значило лишь угощение без каких-либо чувств. Ведь он был женат, а разрушать семью у Фениксов-матерей — табу, страшный грех. «Не возжелай чужого мужа, имея дитя. Не забывай бога в себе. Отдавай всю себя благосостоянию племени», — так было написано на ритуальном камне в хранилище Дома. И это правило чтили, уважали и принимали, как есть.

Олли чувствовала, что с мужем и сыном что-то происходило прямо сейчас. Да, это было серьёзно, тревожно, но с этим можно справиться. Не стоило впадать в крайности и беспокоиться, ведь трудности закаляют мужчин, делают их сильнее, надёжнее, учат ценить важное, находить то, что хочется защищать. Так было нужно. Женщина ждала события. Не знала какого, но чувствовала, что без её спокойной веры в лучшее не обойтись.

Тонкие пальцы коснулись персика, катнули его по столу, ловя то зелёные блики витража, то голубые и розовые. Олли взяла плод в ладони, поднесла к лицу и вдохнула терпкий сладкий запах. И сразу в памяти возникли события давно минувших дней…

Она вспомнила себя девчонкой. Ей только-только стукнуло десять — возраст, когда пора девочке определиться, кем она будет — воином или матерью. И выбор уже был сделан. «Я стану воином, как братья мои. И ничего не изменит моего решения! Пусть матерями станут другие. Я же буду отважным воином!»

Острый нож в форме полумесяца, выкованный ещё предками отца, висел под потолком между комнатами братьев, и маленькая Олли часто ходила смотреть на него. Останавливалась, запрокидывала голову и замирала на несколько минут, с восторгом и трепетом представляя, как через два года голубоватое лезвие вспорет тонкую белую кожу на левой руке, вычерчивая ритуальные перья Феникса.

В двухдневный пост перед полнолунием дочь главы гуляла по деревне, не находя себе места. Было голодно, но таковы порядки для девочек, которые хотели стать воинами. Целых два года длились для девочек эти посты, в отличие от мальчишеских — всего пять дней и прямо перед инициацией. Старейшина Дома Матерей говорила, что мужчины слабее женщин, потому и страдать им так не приходится. И юные воительницы задирали носы, с детства чувствуя свою важность и исключительность. И вот, переполненная грёзами о будущем, Олли встретила на небольшой площади перед столовой знакомых: две сестры, старше и младше её, дразнили мальчишку.

— Головастик! — кричала старшая Райка.

Олли с завистью смотрела на перьевидные шрамы на её левой руке и представляла свои, только красивее и лучше.

— Одиночка! — фыркала младшая Регина, краснея и бросая на мальчишку Альха застенчивые взгляды. Тот молчал, пряча глаза, топтался на месте, но не уходил, большая голова на тонкой шее дёргалась от каждой подначки, розовели на просвет оттопыренные уши.

Олли подошла к ребятам, оглядывая их с чувством превосходства: всё же она — дочка главы, не чета простым деревенским. Ей и самой хотелось уколоть мальчишку, ведь нельзя же быть таким рохлей! Замерла, кусая губы, подбирая слова, как вдруг позади раздались шаги и длинная тень упала на всех четверых.

Взрослый Феникс, даже старше брата Маджера, стоял и глядел на детей, скрестив на груди руки. Олли видела его издали и раньше, но никогда не рассматривала. А тут, когда сердце замирало от грядущей инициации и чувства были обострены от голода, она увидела этого мужчину так близко и совершенно ясно.

Она знала, что он был не женат, но волосы, почти чёрные, волнистые, обрезаны, как у семейных, довольно коротко; одежда совсем городская, необычная, через голову перевешана торба; узкие перьевидные шрамы до кончиков пальцев левой руки, что слегка сжимала крупный персик, так и притягивали взгляд; красивое, открытое лицо с тёмными, как ночь, глазами. Мужчина со спокойной улыбкой смотрел на детей, но будто бы сквозь них и, кажется, не собирался уходить.

Олли сглотнула. Пустой живот просил еды или воды. Братья всё обещали, но так и не принесли за прошедшее лето ни одного персика для любимой младшей сестрёнки. А тут такой соблазн.

— Возьми.

Синие глаза девочки сморгнули слёзы обиды. Лицо, уже скуксившееся от предстоящих рыданий, разгладилось и озарилось улыбкой, на щеках проступили ямочки. Мужчина опустился на корточки перед Олли, протягивая ей персик.

— Возьми, — повторил, — ты же хочешь.

— Я тоже хочу! — Раззадоренная Райка подскочила, почти цапнула угощение, но Олли заслонила его. Рыжая девчонка-воительница налетела на неё, едва не сбила с ног, зашипела и отскочила, потирая ушибленный подбородок. Олли схватилась за плечо.

— Больно? — участливо спросил мужчина. Взгляд его, казалось бы всё время направленный сквозь ребятню, сфокусировался на лице Олли, потеплел, в уголках глаз появились тонкие морщинки.

Девочка мотнула головой, сделала шаг навстречу и обхватила маленькими ладошками большую тёплую руку, держащую персик.

— Как ваше имя? — спросила она и услышала за спиной смешки девочек.

— А я знаю, — пробубнил Альх и вскрикнул, когда рыжие сёстры накинулись на него с кулаками.

— Нолан. А ты, верно, Олли, дочка Гурджега?

— Да, — она кивнула, в ладони опустился крупный сочный плод в ямках от пальцев.

— Приятного аппетита.

Мужчина встал и, не оглядываясь, пошёл дальше по улице. Олли хотела остановить его, поговорить, но не смогла. Сердце рвалось из груди.

— Отдай! — Райка вновь оказалась рядом.

— Нет! Не отдам! А если будете обижать этого мальчика, я всё папе расскажу, и он вас накажет! — пригрозила Олли и, прижимая к груди лакомство, будто сокровище, отправилась домой.

— Я не буду воином. Я буду матерью! — заявила Олли отцу с порога. Тот почесал бороду и пожал плечами.

— Любое твоё решение верное, моя радость, — пробасил Гурджег. — Но ты ведь знаешь: чтобы отказаться от инициации, девочка должна найти себе жениха. Лишь так можно подтвердить свои намерения перед племенем и богом.

— Я нашла себе жениха! — чуть дрогнувшим голосом ответила Олли, сминая за спиной персик. Сок тёк по рукам, и это казалось сейчас правильным.

— И кто же твой избранник, дорогая? — осторожно спросил отец.

— Он сказал, что его зовут Нолан.

Что было дальше, Олли помнила плохо. Отец был против, много ругался и сильно кричал: всё же шестнадцать лет разницы — это довольно много. Братья тоже не поддержали, но они заверяли отца, что всё пройдёт, как мимолётная прихоть. Кто-то позвал смотрительницу Дома Матерей, Магду, и та уложила девочку спать. А наутро отец принял решение дочери и запретил братьям его оспаривать. Но прошли восемь лет и чувства девочки выросли вместе с ней, а там уже свадьба с избранным ею и рождение сына.

Олли опустила персик рядом со ступкой и распахнула окно. Предчувствие не обмануло.

По дороге, вымощенной деревянной брусчаткой, спешно поднимался мужчина в тёмно-синей форме. Верхняя половина раскрасневшегося лица была скрыта за низким козырьком кепки, нижняя, с багровеющей раной, шевелилась, будто человек что-то жевал или говорил, не размыкая губ. Олли могла даже на него не смотреть, ведь сила Феникса позволяла обозревать всё почти на сотню метров вокруг.

Конечно, жена Нолана прекрасно знала напарника своего мужа, единственного верного друга и товарища. И то, что Урмё Эрштах так запросто явился в деревню Феникса, значило лишь одно — с Ноланом беда. «Но это поправимо», — улыбнулась Олли и, помахав остановившемуся у палисадника старшему детективу, вышла из комнаты.

Почти у дверей Дома Матерей на высокой тумбе обнаружилась свежая газета, открытая на предпоследней странице. Олли скользнула по ней взглядом и поняла, что хотели, но не осмеливались показать ей другие. «Рихард на корабле Прэстана, — прочитала женщина. На мгновение прикрыла глаза, воззвала к Фениксу внутри себя и покачала головой. — Нет, мой Ри не там. Всё у него хорошо. Он движется в мою сторону. Нолан, любовь моя, неужели тебя подкосило это?».

Она вышла к Урмё и, не дав сказать ему ни слова, положила прохладные ладони на глаза и щёки мужчины, певуче произнесла:

— Твоё волнение уходит, Урмё. Ты делаешь медленный глубокий вдох и медленный выдох. И снова — вдох. И снова — выдох. Твои мысли проясняются. Твоё сердце успокаивается. Говори.

И пока слова текли из неё, лёгкие искры танцевали на рассечённой небритой щеке Урмё, сшивали сосуды и ткани, стягивали кожу, выпивали усталую синеву из-под глаз. Закончив, женщина отошла на шаг. Мужчина, не веря, ощупал лицо, с восторгом выдохнул:

— Спасибо тебе! Право слово, не стоило.

— Жёны должны исправлять ошибки своих мужей по мере сил. Но это всё, чем я могу помочь именно тебе, — с нежной грустью улыбнулась она.

Урмё отвёл взгляд, но тут же вернул и спросил:

— Но… Как? Я ведь не говорил, что это сделал он.

— Другому бы ты это не позволил. Лишь очень близкие ранят так больно. Но Нолан ударил тебя не по лицу, а прямо в сердце, не так ли? Его слова стали твоей плахой.

— Олли, я заслужил.

— Ты хочешь этого заслужить. Ты хочешь иметь право быть обиженным им. Почему, Урмё?

Он стянул кепку, взлохматил пятернёй курчавые волосы, потупился и снова упрямо взглянул на смиренную женщину перед ним, и слова полились рекой. Рассказал про расследование и Шермиду, про письмо в газете и стычку, про новую силу Нолана, его побег и арест.

— Хочешь, чтобы я его успокоила, вернула тебе для дальнейшей работы? — Олли внимательно смотрела, как говорил Урмё.

Нет, он не отпирался, был честен, хоть и скуп на слова. Он стыдился прошлого, хотел и боялся от него убежать. У него всё ещё не отболело сердце от потери жены и сына и от безумной влюблённости. Но что-то он скрывал. И это глодало его изнутри, связывало руки, волокло, как нитка с крючком рыбу из воды по песку. «Не стоит пугать его вопросами», — думала Олли. Урмё на её предложение часто закивал.

Смотрительница Дома Матерей Магда, мать Нолана, ждала Олли в прохладной зале у хранилища, чтобы услышать её решение.

— Мне нужно спуститься в Лагенфорд.

— Иди, — дозволила Магда и строго посмотрела на жену своего сына. — Скажи ему, если не возьмёт себя в руки, я отхожу его хворостиной поперёк спины да так, что мало не покажется.

— Вы не волнуетесь за Рихарда?

— Ты — его мать. Ты спокойна, значит, с мальчиком всё в порядке. Не вижу смысла испытывать ненужные эмоции. И, если будет время, посети семью своей матери, второго советника Луиджи Соргана. Его дочь, Ксения, вчера говорила со мной и Гурджегом.

— Это обязательно?

— По желанию. Но лучше закрыть этот вопрос и больше к нему не возвращаться, чем давать девочке повод регулярно здесь толкаться. Это рассеивает силу Феникса, отвлекает нас. А когда мы отвлекаемся, то наши силы расходятся впустую, а должны быть направлены на выращивание винограда.

— Благодарю вас, — Олли поклонилась и направилась к двери. Вслед донеслось:

— Иди с сопровождением, а не одна.

У спуска с гор ждал экипаж. Дорога до здания предварительного задержания неподалёку от тюрьмы пролетела незаметно. Олли с восторгом и любопытством разглядывала город, ведь оказалась здесь всего в третий раз.

На входе в здание Урмё и Олли столкнулись с двумя стражами, те тащили полные вёдра воды.

— Опять буянит! — выкрикнули стражи и побежали вперёд, расплёскивая воду и поскальзываясь на дорожке луж.

— Скажи им остановиться. Я разберусь, — тихо попросила женщина.

Старший детектив окликнул стражей, те замерли у дальней двери в коридоре. Та вдруг затряслась, сверкнуло, грохнуло. Маленькое окошко вылетело из неё. Грохнуло снова и полотно сорвало с петель. Стражи, едва успевшие вжаться в стены, кинули вёдра и бросились прочь. Урмё хватал ртом воздух, застыв на месте. Олли решительно двинулась вперёд, осушая влагу под своими стопами.

Маленькая камера без окон, будто склеп. Каменный низкий стул посреди. К нему оплавленными цепями в руку толщиной прикручен живой огонь. Густо-багряный, яростный, просверкивающий чёрными молниями. Пол был залит по щиколотку водой.

Олли вздохнула. Взглядом проницая огонь, она видела смятение мужа, его уязвимость и страх, перекошенное болью лицо. Она приняла его всего без остатка. Не страшась пламени, бьющего на три шага вокруг, бросилась к Нолану и обняла. И кроваво-страшное заискрило, успокаиваясь, зашипело, зазолотилось и опало.

— Всё хорошо, — шептала Олли, нацеловывая родное лицо, обхватив вздрагивающие плечи мужа. — С Ри всё в порядке. Он не на корабле. Он в море, движется к нам. Поверь мне, любимый.

И Нолан верил, медленно возвращаясь в себя в ласковых объятиях жены.

Два часа спустя, когда одежда на муже была высушена, а он сам переведён в чистую, уютную камеру при допросной и накормлен, Олли наконец смогла его рассмотреть и выслушать.

— Я думал, ты будешь ревновать, — признался Нолан, пересказав расследование, и опустил голову на колени жене. Та поцеловала его в закрытые веки и в лоб, тихо ответила:

— Мне незачем растрачивать себя на столь низкие чувства. Я, верю тебе, Нолан. Ты меня не предашь.

Он вздрогнул от этих слов. Олли предпочла это не заметить.

— Тебя не пугает то, как я постарел всего за пару дней?

— Всегда мечтала, чтобы ты выглядел старше, — прошептала жена и прикусила его губу.

— Олли, я… — прохрипел он после долгого поцелуя, — должен извиниться перед Урмё. Я его сильно обидел.

— Да. Ты причинил ему большие страдания, ударил по больному, растоптал его чувства. Я надеюсь, тебе совестно.

— Ты…

— Я не издеваюсь над тобой, любимый. Только прошу держать свои эмоции в узде и беречь тех, кому ты дорог.

— Но Ри! — его голос зазвенел и дрогнул.

— Доверяй нашему мальчику. Иначе он так никогда и не повзрослеет. Он вырос из хрустальной оранжереи, которую ты вокруг него возвёл своей опекой, и теперь должен сам выбрать путь.

В дверь постучали. На пороге появился Урмё. Нолан поднялся, впалые щёки заливала краска стыда.

— Я прошу прощения у тебя, Урмё, друг мой.

Тот не ответил, лишь натягивал козырёк старенькой кепки всё ниже. Феникс приблизился и добавил:

— Мне совестно за свои слова и поступки. Я не имел права говорить тебе то. И прости, что ударил тебя, оттолкнул.

— Всё хорошо. Извинения приняты!

Урмё приблизился к Нолану. Они обнялись. Олли видела, как у старшего детектива дрожали руки, как он отводил взгляд. Ещё не скоро Урмё простит друга. И сможет ли его таковым называть? Всё же, когда вонзают в сердце нож и проворачивают, довольно сложно после этого быть живым.

— Я не поеду в Макавари и буду дальше заниматься с тобой расследованием, — произнёс Феникс.

— Посиди здесь денёк, отдохни, отоспись. А завтра продолжим. Хорошо, мой… напарник?

— Да, — Нолан растеряно отступил. Урмё, так и не взглянув в глаза, хлопнул его по плечу и вышел. Феникс обернулся к жене и с тоской произнёс: — Кажется, я потерял друга.

— Ты получил урок. Воспользуйся этими знаниями, чтобы восстановить вашу связь, — мягко ответила Олли.

— Ксения, что это на тебе надето? — раздался голос позади.

Олли обернулась. Пожилой человек оттянул уголок глаза, чуть наклонился вперёд. Лицо его из бледного стало белым, потом красным, на лбу появился пот, в глазах блеснули слёзы. Срывающийся голос заглушили торопливые шаги.

— Ты не Ксения. Ты дочка Хермины, сестры моей?

Второй советник Луиджи Сорган почти подбежал и стиснул Олли в объятиях, не переставая шептать: «Хермина, Хермина, как же она похожа на тебя». Урмё, стоящий неподалёку с камердинером поднёс палец к губам, когда из двери напротив появилась девушка, так похожая на ту, с которой он пришёл.

Глаза леди Ксении распахнулись, рот приоткрылся, она по-птичьи всплеснула руками и бросилась к Олли, вглядываясь в неё, как в себя из будущего, — так они были похожи.

До позднего вечера вчетвером они сидели в гостиной, и Луиджи всё говорил о своей сестре, ласково прижимая к себе то Олли, то Ксению, то обеих сразу.

— Будешь мне дочкой, — бормотал он, целуя Олли в макушку. — Какая же ты у меня красавица. Сестрёнка была бы рада, если бы увидела тебя. Вы прям одно лицо. И глаза эти, и ямочки — копия Хермины. Дочки мои. Мои. Мои!

Луиджи не хотел отпускать Олли, но пришлось. На пути к горам в экипаже Урмё спросил о впечатлениях от встречи с дальней роднёй.

— Дядюшка хороший, но очень грустный, — подумав, ответила Олли. — Думаю, своего положения он добился только ради детей, чтобы обеспечить им достойное будущее. Ксения прекрасна в своих амбициях, стоит поддержать её благое дело… А ты, Урмё, пожалуйста, прости Нолана. Вы друг другу нужны. Очень! Я это чувствую.

— Я постараюсь. Ведь он — мой единственный драгоценный друг, — прошептал Урмё и благодарно сжал ладонь Олли.