Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 81 Тьма в сердце женщины

Шермида

Шермида кусала губы. Всё пошло не по плану с момента её возвращения. Она-то надеялась, что за двадцать два года Патерио-Энба найдёт себе преемника, но нет, старый олень был слишком упрямый. Слишком. Упрямый. К тому же он оказался из Братства Вечности. Так же, как и Этот.

Женщина стиснула в кулаке алую каплю. Вытянутая, с полпальца длиной, с продольным отверстием, всегда чуть тёплая, полупрозрачная, выточенная из неизвестного камня. Если смотреть на свет, внутри будто закручивались спирали из красно-жёлтых искр. Это был подарок Этого — отца, как говорила мать, но, скорее всего, врала. Врала, что подарок. Уже в тюрьме Шермида поняла, что такую вещицу не достать просто так. Наверняка мать украла её у отца в один из его визитов к ней в бордель. Не в тот ли, после которого злачное место сожгли? Один эпизод отпечатался в памяти: всплеск алого, переданного из рук в руки, и тихий шёпот: «Дитя моё, храни и никому не показывай».

Отца мать всегда называла «Этот». Шермида была согласна. Одно время даже желала ему смерти, ведь тот, кого называли «Этот», просто не мог быть своим, а чужакам желать смерти вполне естественно. Особенно тем, кто совершенно не заботиться о своём приплоде.

Уже потом, когда после пожара отправили в детский приют, ей казалось, что видела Этого стоящим у ограды. Он был в маске Чародея и в серебристом плаще, да, как все они, но взгляда от маленькой Шермиды не отводил. А из газет, что зачитывали им нянечки каждое утро, Шермида узнала, что несколько дней назад Этого осудили за растрату и лишили должности советника. Его должны были наказать, запереть! Непременно! Но кто же тогда вместо него был на суде? И Шермида своим маленьким детским умом поняла, что родилась во лжи и в ней же предстоит провести жизнь. А ещё она поняла, что если Этот жив, то найдёт её, где бы ни была. Вот только зачем? Не присмотреть же за дочерью, в самом деле. Посмеяться? Вернуть алую каплю? Вероятно.

Когда пришло время идти в школу, девочка выбрала себе фамилию. Материнской она не знала, но тогда ещё помнила язык Детей богов. Использовала слово «Лэнхелле», что означало «ложь», и удвоила его, превратив в собственный рок — Лэнга-Лэнга. Насмешка над собой, над судьбой, над всем сущим. Фамилия впилась в её историю также сильно, как острый конец красной каменной капли сейчас впивался в маленькую израненную ладонь.

Шермиде было нужно образование, доступ в самые закрытые библиотеки Лагенфорда, чтобы узнать всю правду о предмете, который мать так отчаянно велела хранить. И получилось. Только для этого пришлось очень много потрудиться, чтобы попасть в университет, и не так, как обычно предписано студентам. Слишком рано она познала тяготы жизни, слишком дурной пример стоял перед глазами с рождения.

За все труды лишь небольшая заметка в книге о мифических, неподтверждённых и распавшихся сообществах стала единственной наградой. И эту заметку Шермида выучила наизусть.

Братство Вечности — как они себя называли. Его основали истинные Чародеи, ищущие невозможного — бессмертия. И заодно расширяющие свои возможности. Ведь управление жидкостью даёт большие преимущества. Как Тени, управляя тенями других людей, могут заставить совершать какие-либо действия, так и истинные Чародеи с помощью власти над кровью могли получить в своё распоряжение кого пожелают. И в этом Шермиде ещё предстояло убедиться там, на плавучем острове-тюрьме «Жжёной деве», попав в лапы к сумасшедшему учёному Халлагару Абигейлю Грайру, который так вызывающе носил свою алую каплю на шейной цепочке. Но до этого в той же заметке удалось узнать, что лучше всего в качестве материала подходят женщины из племени Энба-оленей.

Шермида даже боялась тогда представить, сколько её соплеменниц окажется под ударом, если это Братство и в самом деле существует. Да, её саму никогда не примут в Ярмехеле — городе чистопородных Энба-оленей, — но она знала, что женщины её племени очень ценный товар на чёрном рынке. Поэтому начала искать в Лагенфорде. Ведь где есть один член Братства, найдётся и другой. А своих надо спасать. Непременно надо спасать, даже если они будут против и никто никогда не скажет «спасибо».

Кровь метиса от Энба-оленя и истинного Чародея, смешанная с серебряным порошком — основа эликсиров, которые создавали в Братстве Вечности. Это тоже было в той книге. И Шермида, хоть и получившая доступ к архиву с превеликим трудом, испытывала отвратительное чувство, будто ей бросили эти знания, как голодной собаке уже кем-то обглоданную кость.

Оттого, когда начались поджоги в Лагенфорде, к Шермиде вернулись все детские страхи: сколько могло погибнуть в тех пожарах своих, соплеменниц из того или другого рода, метисов⁈ Особенно метисов, таких, как она. Забыв себя, наплевав на правила и законы, она расправилась с тем владельцем лавки, уничтожила его, украла запасы, готовя свои тёмные дела. А вместе с этим продолжала прочёсывать Лагенфорд метр за метром, выискивая сестёр по крови. За женщин Ярмехеля Шермида не волновалась: власть Патерио-Энба и высокие стены не давали проникнуть в город ни одному незваному гостю, а вот те, кто вне этих стен, безусловно были в большой опасности.

Она искала. Днями и ночами. Выглядывала на улицах, обходила дома, не раз была бита метлой за расспросы без нужного документа, перерыла архивы, но тщетно. Пока однажды, проезжая мимо борделя, не увидела в окне молодую женщину с едва прорезавшимися на лбу рожками. И поиски вновь закипели. Четыре борделя позволяли своим клиентам вкусить божественной сладости рогатых дев. Это что ж надо было сделать, чтобы рога появились раньше привычного срока, раньше сорока лет? Потом, конечно, Шермида это узнала, вкусила горького пирога как следует, а тогда, притворившись гостем, обошла эти заведения, чтобы после их сжечь. Лицензию продажной девки получить довольно сложно, но Шермиду не волновало, что будет с другими, не с женщинами её племени, а для своих она всегда держала наготове повозку, щедро оплаченную до Ярмехеля. Благо, ни у одной из спасённых соплеменниц не было детей, и Шермида с лёгким сердцем отправляла женщин домой.

А после последнего поджога, когда повозка скрылась за углом, а по мостовым уже стучали каблуки стражей, бросившихся на поиски сбежавшей из тюрьмы преступницы, да, её, Шермиды Лэнга-Лэнга, она поняла, что ещё долго не вернётся в этот город. И тогда отправилась к дому старого садовника. Тот в своё время тоже жёг дома и лавки, которые возникали на месте некогда ухоженных, выращенных его родичами парков. Но старика не осудили, и без того ему жить оставалось недолго. И там, возле дома потомственного садовника, в корнях дерева, Шермида и спрятала ненавистную алую каплю. Но после «Жжёной девы» наконец осознав, что в старой книге были не байки, она вернулась в Лагенфорд, чтобы забрать тайный символ Братства. Забрать и сбежать. Но ей не позволили.

Филиппа будто её и ждала. Забрала под крыло, предложила опеку, работу. А Шермиде тогда больше всего хотелось уехать в Заккервир, к сыну. Она сожалела, что не сделала этого сразу. Ведь когда привёдшая к суду шальная мысль жечь бордели пришла ей в голову, Шермида уже была на сносях. Не зная точно от кого, она радовалась, что кандидатов всего двое, и обоих она любила очень сильно. И тогда, взяв «отпуск», чтобы посвятить себя своей миссии, Шермида наконец родила и отправила младенца с кормилицей подальше из этого прогнившего города. И теперь, найдя в лице Филиппы и поддержку, и надзор, приняла эту разлуку с сыном как воздаяние, хоть деньгами решив компенсировать годы своего отсутствия.

Проклятые воспоминания…

Она вдавила камешек в ладонь, будто желала его расколоть. Безуспешно. Тот вновь и вновь жалил её, оставляя следы среди старых шрамов, нанесённых этой же каплей цвета крови. Руки пылали, а тело знобило. В распахнутое окно ветер бросил прошлогодний, отживший своё лист.

Филиппа подчинила себе Шермиду. И метис верила, что это спасёт её народ. Даже будучи наполовину Чародейкой, своим племенем она считала Энба-оленей, а сердцем мира — Ярмехель. Старый добрый город-форт, который полнился правилами, принципами, пережитками прошлого, чопорными традициями, церемониями, где наследование власти было священно и переходило от отца к сыну беспрерывно от сотворения Детей Богов по эти дни. Всё шло своим чередом, даже когда вокруг всё рушилось из-за упрямства Патерио-Энба, так и не нашедшего себе преемника, нового хранителя сердца мира.

Этой бессмысленной упёртости Шермида понять не могла. Энба-олени — её народ, её семья. За них она готова глотки грызть, ложиться под кого угодно, отдать и силы, и кровь ради процветания своего народа. А во главе его стоял старый упрямец, уже проживший больше, чем отведено соплеменникам. Безумец, о чьих невразумительный приказах нет-нет да и просачивались невнятные сплетни. Например слух о том, что Патерио-Энба нарочно оттягивал постройку цепи для налаживания быстрого торгового пути через реку Разлучинку. И чего тем добивался, было неясно.

Но кое-что изменилось за время ссылки. Нет, раньше. Гораздо раньше, когда она встретила тех двоих. Не Энба-оленей, а всего лишь человека и Феникса. Да, род её презирал остальные виды, считал их недостойными не то чтобы содружества, даже одобрительного взгляда. Но эти двое изменили всё, показали, что кроме противостояния, вечной лжи и страха есть кое-что ещё. Любовь.

И теперь Шермида жила ни столько для своих прошлых ценностей, а сколько для настоящих. Сын, внук и эти двое, которые, наверняка, сейчас её презирают. Она их оттолкнула, чтобы не втягивать в это ещё больше. Она готова была их отталкивать каждый раз при встрече… И сердце обливалось кровью, а ненависть к самой себе крепла.

Узкая комната в угловой башне особняка двенадцатого советника полнилась шорохами и звуками из сада, раскинувшегося под окнами. И этот дом с бесшумной прислугой был молчалив. Хотя ещё недавно он, одна из его комнат, была пронизана голосами близких Шермиде людей. Она даже не могла произнести их имён, чтобы не запачкать. Урмё и Нолан. Те, кого она действительно любила. И теперь, если бы ей предложили выбрать между ними и всеми Энба-оленями, ответ был бы очевиден.

Но вот с сыном и внуком всё сложнее. Они не видели её ни разу, лишь старая кормилица изредка присылала письма, подтверждающие, что посылка с деньгами дошла. Шермида откупалась как могла. Она считала себя недостойной зваться матерью, ведь просто посылая все деньги, не купишь тех лет, проведённых в разлуке, не отдашь тепла, объятий, долгих разговоров, любви. Особенно любви, которой у Шермиды было так много, что хватило бы на всех, кто бы ни попросил. Но те, кого она хотела одарить своей любовью, не просили, а другие принимали как данность, втаптывая её сердце, и без того разбитое, в грязь.

Мысли рваными потоками выхлёстывали из фонтана памяти. Она была уверена, что он захлебнётся там, на «Жжёной деве», что всё прекратится. Но боль, унижения и злость заставили жить. Жить и помнить.

Шермида вспомнила, как вернулась из ссылки и не узнала родные края. Всё изменилось. Всё стало чуждым, пугающим, прогнившим. И она приняла новые правила, постаралась найти утешение в служении тем, кто заплатит. Ведь если деньги способны улучшить жизнь её ребёнка, то почему бы и нет.

Жалела ли она о чем-нибудь? Скорее, да, чем нет. Что не отказалась от предложенной работы. Но в то же время была благодарна, ведь так смогла увидеть всё изнутри. Эти натянутые политические струны, этот омут интриг, препятствий и капканов. И Энба-олени устроили их сами себе уже давно, и сейчас все механизмы срабатывали один за другим. С клацаньем защёлкивались, перекусывая и традиции, и устои, и пафосные речи Патерио-Энба. Рыба давно уже сгнила с головы.

Филиппа, последняя из прямых наследников Патерио-Энба, торопила, не давая осмотреться. У неё были большая история и маленькая просьба. Маленькая, совсем крохотная просьба: отвезти двух мальчишек в Ярмехель и внушить с помощью настоя из крови Шермиды, что те — сыновья главы города и что они отрекутся от власти в пользу её, Филиппы. А затем следовало убить старика.

К тому же, если бы мальчиков приняли, это бы открыло границы Ярмехеля для других племён, сделав их союзниками города-форта. И тогда бы можно было рассчитывать на помощь Фениксов в добыче клятой руды для постройки цепи. Объединившись, победить. Но всё пошло не по плану.

Опоённые настоями мальчишки будто сбрендили — устроили погром в тронной зале. Фениксов безумец сбежал в подвал, где находился музей памяти, и всё там перевернул. А пасынок Филиппы и вовсе забился в тёмный угол, страшась света и направленных на него взглядов придворных, а стоило его припугнуть, отправился следом за Фениксом. Едва их потом нашли в катакомбах на уровнях ниже музея памяти. В попытках оправдаться и исполнить приказ Шермида приблизилась к Патерио-Энба и увидела в ордене на его груди точно такую же красную каплю. Отвратительный знак Братства Вечности. И тогда поняла: спасения нет. Спасения нет даже за надёжными стенами.

Она бросила попытки внушить нужное Патерио-Энба, оставив это на долю наследницы, забрала беспокойных мальчишек и увезла их обратно в Лагенфорд. Они не заслужили… Но после, вновь поддавшись влиянию Филиппы, Шермида закрыла глаза на свои убеждения, ведь долг перед сыном важнее чужих детей. И снова пришлось иметь дело с теми мальчишками, будто остальному миру, племенам и семьям не было до них дела. Равнодушие поселилось в сердце Шермиды, пока недавно она не встретила в старом кафе тех двоих. Любимых. Навсегда любимых.

Она вспомнила и нелепую попытку здесь, в доме двенадцатого советника, опоить и подчинить тех двоих. Внушить, что они её не знают и никогда не встречали. Не вышло. Слишком упрямые, слишком подозрительные. Любимые.

Женщина встала с узкой кровати — под ногой тихо хрупнул раздавленный лист, — прошла к открытому окну. Ночной воздух пробрался под длинную ночную рубашку, холодил кожу, от него по рогам к лицу проходил лёгкий, приятный звон. Шермида улыбнулась. Покрепче сжав в ладони каменную каплю, ступила на невысокий подоконник. До земли было далеко.

Урмё

Хмельной от долгих задушевных разговоров, от дружеского плеча, спустя долгие годы оказавшегося рядом, от завершения непосильного дела, Урмё на рассвете после аудиенции у мэра обнаружил себя на каретной станции на второй южной улице Лагенфорда.

— Здоровьечка вам, господин старший детектив, — ласково улыбнулась ему смотрительница, аккуратным почерком заполняя подшитую тетрадь за конторкой при свете двух светлячковых фонарей.

Несколько разодетых мужчин и леди играли в карты слева за столом, попивая чай, настолько крепкий по запаху, что им можно было конопатить окна. За открытой дверью в конце комнаты виднелись фыркающие упряжные лошади, повозки, люди, грузящие бочки и ящики. Урмё проморгался, ища ответ и пытаясь понять, зачем сюда пришёл. Кто-то из будущих пассажиров отсалютовал ему деревянной кружкой, на что детектив только вяло кивнул. Смотрительница повторила вопрос.

— Когда ближайший до Заккервира? — услышал Урмё свой внезапно охрипший голос и пожалел, что слова нельзя забрать назад.

Смотрительница отстукала кончиком пера заполненные строчки сверху, остановилась на середине и расплылась в улыбке.

— Через пять минут, господин старший детектив. Желаете купить билет? Одно место как раз есть.

Мужчина закрыл глаза, чтобы не видеть, как руки наощупь достали кошель.

— Багаж?

— Нет.

Монеты перекочевали из одной руки в другую.

— Отправьте посыльного ко мне домой с запиской, пусть под дверь воткнёт. — Урмё нацарапал несколько строк на предложенной бумаге и широким шагом, не оглядываясь, вышел на станцию.

Шермида

Хлопнула дверь. Порыв ветра толкнул в грудь, ноги заскользили по подоконнику. Чьи-то руки обхватили за пояс. Голос сладкий и приторный, как бочка мёда, на дне которой таились осколки стекла, горячо зашептал:

— Дорогая, ты снова за старое? Не глупи. Ты можешь огорчить меня и будущую Патерио-Энба.

— Пусти!

— Тщщ, ты ведь взрослая женщина и должна понимать, что твоей смертью уже ничего не изменишь.

— Отпусти меня!

— Увы, не могу. Пока ты в моём доме, не отпущу.

Она крутанулась в кольце рук, взглянула в смеющиеся глаза на моложавом лице.

— Значит, стоит мне покинуть твой дом, могу делать, что захочу?

— Тебе стоит отдохнуть, дорогая. Основная работа закончена. Ты бы не хотела развеяться? Может, спустимся и выпьем кофе с корицей?

— Сам пей свою корицу! — Она обернулась и плюнула вниз. — Эта клятая пряность творит с Энба-оленями то же, что кокке и никшек с обычными людьми. Посмотри на себя, Маурицио! Ты уже не можешь без неё жить!

— Не могу и не хочу. Есть слабости, которым невозможно не потакать. Ты разве так не считаешь?

Она промолчала, не найдясь с ответом. Он приподнял её, стянул с подоконника, поставил на пол. Большие, пропахшие корицей руки погладили короткие растрёпанные волосы женщины.

— Послушай, Шермида, — Он поднял её лицо за подбородок, притянул к себе, поцеловал, не закрывая глаз, — ты сделала здесь всё, что было нужно. Больше тебе здесь места нет. Уезжай.

— Куда? — прошептала она, чувствуя, как пол уходит из-под ног.

— Да хоть в Заккервир. Карета тебя уже ждёт.