Рихард Феникс. Море. Книга 3

Глава 88 Вперед, за Ерши!

Рихард

Щиты не горели. Щиты из чешуи Боа-Пересмешников не горели. Это сейчас радовало Рихарда. А больше, пожалуй, ничего.

Когда горизонт позади обагрился закатом и показалась пастушья звезда, Феникс понял, что внутренний огонь больше не согревает, хилеет и редеет, и крылья не столь упруги и послушны, как были ещё вчера. Сила, отравленная ядом агачибу, окрасила их в болезненно-фиолетовый, едкий. А вскоре Рихарда начало знобить в полёте, и пламя стало почти серым, неживым. Боясь не дотянуть до берега, мальчик спустился на сомкнутые щиты, спросил, сколько ещё до цели.

— Долго, но меньше суток, — хмуро ответил Джази, глядя на кольцо.

— Мне надо немного передохнуть… — прошептал Рихард, утыкаясь носом в щиты.

Сон нахлынул тягучей волной. Виделся Лагенфорд с утёса: точёные башни и шпили, трепещущие на ветру флаги, нерушимый монолит стен. Телеги и люди двумя потоками текли в город и из него где-то там, далеко внизу. А за спиной было тепло. Там дом. Семья. Там горы и школа. Там то важное, что было всегда и впервые оказалось так ощутимо далеко, недоступно, почти потеряно. Мальчик улыбался, во сне оказавшись вновь у школьной библиотеки.

Все уроки по духознанию — литературу, историю, общение, письмо — Рихард игнорировал, считал бесполезными, в отличие от мирознания. Не только науки о растениях и животных, но и о себе. О теле и душе — так назывался любимый предмет мальчика, который вёл старик Кобальд. «Вот будет у тебя инициация, — говорил он, нажимая между лопаток Рихарда, чтобы тот мог обхватить стопы ладонями, — так эта скукотища — бег, прыжки всякие, подтягивания — сразу станут интересней. Поймёшь, что к чему, для чего я вас тут гоняю. И силушку будешь открывать постепенно в себе. Как и где она зарождается, как подпитывается, как использовать, чтоб себе не навредить, через что она проходит — вот этому я тебя обучу, как будут занятия о силе и духе. Держись, птенчик, спуску не дам!» И мальчик ждал, исправно посещая лишь уроки Кобальда.

И обещанного, желаемого не случилось. Всё обрубил суд. Рихард судорожно всхлипнул, не приходя в сознание.

Снилось ему, как учитель качает головой и говорит: «Эх, рановасто ты, птенчик, крылышки раскинул. Смотри, как бы весь огонь с тебя не вышел. Но ты не грусти, держи, займи моего пламени. Авось, сочтёмся». И протянул на широкой ладони танцующий золотой лепесток.

Рихард вздрогнул и проснулся. Увидел звезду впереди и, подпрыгнув, взлетел. Будто бы сила и впрямь возросла. Так он и летел: до темноты в глазах и пепла с крыльев, а потом краткий сон на щитах. Только они сносили его пламя, не горели. Это радовало. А сны больше не приходили. Лишь ощущение танцующего золотого лепестка в ладонях и прочно засевшая в голове мысль подбадривали его. «Я вернусь, чтобы отдать долг. Ведь там, впереди, меня кто-то ждёт».

Но полёты становились всё короче, а сны — длиннее.

Тёмные мысли ползли из чёрного колодца. Плита надежды, которой был тот колодец завален, трескалась каждый раз, как крылья не сносили порывов ветра, бросая птенчика вниз. И мысли были уже не о том, чтобы бросить всех здесь, средь открытой воды и огромных чудовищ, а о смерти. Собственной смерти. Долгой, мучительной и холодной. Не одинокой — это обнадёживало и печалило одновременно.

Обратится ли огненной птицей или, истратив все силы, бесполезным кулём сгинет в морской пучине — эти исходы страшили всё меньше, он привыкал к ним, как к горькой микстуре, зная, что она избавит от мук. И это казалось правильным. Только бы добраться до берега, а дальше…

«Ничто не вечно», — думал Рихард, отдавая на сохранение Алеку свисток и персиковую косточку, что висели до того на шее. Мальчик опасался, что пламя, более не столь послушное, прожжёт и их, как это случилось с жилеткой, выгоревшей полностью, несмотря на пропитку раствором против огня. Концентрации хватало лишь на то, чтобы не сжечь случайно верёвку, обмотанную вокруг пояса. Уже третью за полёт. Последнюю из бывших в лодке.

Лукреция не показывалась, и Рихард перестал думать о ней, выгнал из головы, и тогда более глубокая трещина прошла по плите надежды, и тьма просочилась наружу. Отчаяние и страх захлёстывали изнутри. Но надо было лететь. Там — ждут. Там — жизнь. Там ему помогут. Может быть…

Он обнаружил себя распластанным на щитах, не помня, как спустился. В отблесках серого пламени, бьющего из спины вверх, сносимого ветром в сторону, Рихард разглядел кого-то под собой. «Отражение?» — подумал он вяло и прижал левую, изрезанную перьевидными, сочащимися огнём и кровью шрамами ладонь к прозрачной поверхности щита. И понял, что ошибся.

Под ним на крыше надстройки лежал Джази без платка на голове. Чешуйки на его висках серебрились в свете тонкого месяца. Боа-Пересмешник. Из чешуи его родичей сделаны эти щиты. Сама жизнь — проявление силы богов — заключена в них. Пират глядел в глаза Рихарда, не мигая. Поднял руку и приложил с той стороны от ладони мальчика. Тот чуть улыбнулся, заметив, как далеко выступают пальцы парня, да и сама ладонь была больше. И Феникс готов был поклясться, что сейчас ощутил тепло от этого, разделённого щитом, прикосновения.

Джази что-то сказал. Мальчик вяло прочертил указательным пальцем вправо-влево, пытаясь этим дать понять, что слова не достигли ушей. Да и шум моря, и крики птиц давно остались на границе слышимости. Пират приподнялся, опираясь искусственной рукой, не отрывая ладони другой от щита, дохнул на прозрачную преграду и написал зеркально, чтобы Рихард мог прочитать: «Не сдавайся. Мы в тебя верим». Едва заметный кивок был ему ответом, и тьма забвения вновь забрала Феникса. Он проснулся ещё затемно. И вместе с прежним обещанием вернуться к ждущим его добавилось ещё одно: «Не сдамся!».

Бэн

— Ой, какая большая собачка, — поражённо выдохнул Мару, выпуская ладонь Бэна.

Добромир, такой высокий, широкоплечий, стоял впереди, он должен был заслонить собой зверя, но тот превосходил его ростом. Хозяин лавки, вёдший подопечного в поводу, ухмылялся, наблюдая за произведённым эффектом.

— Значит, знакомьтесь, — Репей похлопал зверя по серо-коричневой шее,— эта зверюга называется даххри, а имя я ей дал Хойхо. Он уже привязался к нему, так что поменять сложно будет. Хойхо, пока он был ещё в яйце, пираты сюда привезли с южных островов с той стороны мира. Дак тут, на севере, я его и поменял кой на чо. Не знал, что это тогда ещё, так, на интерес. Это потом из книг всяких умных вычитал, что оно такое, да как с ним быть. Теперь ему два с половиной года. Жрёт всё. Каков красавец, а⁈

— Седло надёжное, не сползёт? — строго спросил Добромир.

— Нет, я ж сам его шил, — заверил делец и подёргал за широкий ремень на грудине Хойхо.

Добромир оглянулся на ребят, отошёл в сторону, приглашая осмотреть заморское чудо. И зверюга предстала во всей красе.

Она была огромной. Развитое тело с крепкими мышцами, короткая лоснящаяся серая шерсть, длинные лапы и шея, мощная голова… Бэн едва удержался от вскрика, когда Хойхо раззявил пасть и зевнул. Нижняя челюсть расползлась надвое, будто змеиная, вывалился красный язык, блеснули на фоне чёрного зева длиннющие белые клыки. Зверюга издала высокий звук, похожий на собачье «ау-уф» и челюсть с клацаньем сомкнулась, лишь в середине нижней едва заметно обвисла кожа. Прямо на Бэна уставился любопытный оранжевый глаз посреди лба.

Хойхо направился к ребятам, таща за собой упирающегося Репея. Широкие лапы с четырьмя перепончатыми пальцами неслышно ступали по земле. Вот он минул Добромира, и тот действительно верхом шапки едва доставал зверю до уха. Даххри поворачивал голову и так, и эдак, разглядывая ребят. Тёмный хохолок постоянно падал на центральный глаз, а с каждого боку, но ниже и дальше, чем были у обычных собак, виднелось ещё по одному, только меньше. Из нижней челюсти под острыми ушами торчали назад небольшие рога, и закатный свет играл на их завитках.

— Да стой же ты, дурында! — прикрикнул Репей, натягивая повод.

Голова зверя нехотя повернулась к хозяину, и Бэн только сейчас заметил плотные кожаные кольца, обхватывающие рога у основания. От колец и были протянуты поводья-ремешки. Такие же, только шире и толще размещались на теле, выходя из широкого, удлинённого седла с довольно высокой спинкой. Бэн прикинул, что в нём можно даже полулежать, значит, и двое легко поместятся.

Один ремень проходил через грудину, от него между передних лап вёл другой, пересекаясь на рёбрах с двумя более плотными, почти полностью скрытыми кожаной «юбкой» седла. Широкие стремена бряцали поверх неё. Бэн сделал пару шагов в сторону, зверь повёл головой, переводя взгляд то на него, то на Мару. Порыв ветра в лицо донёс запах Хойхо. На удивление приятный, будто тёплое молоко, свежая зелень и отчего-то земляника. Парень улыбнулся и уши зверя встали торчком, поднялась и длинная тонкая шерсть в них, жёсткая на вид.

— Тц, а вы ему, погляжу, понравились, — недовольно заметил Репей и потребовал, поправляя петли на седле: — Ну ответьте хоть что! Нравится? Вам же на нём ехать…

— Очень нравится! — горячо заверил Мару и, раскинув руки, направился к Хойхо.

Зверь закурлыкал, затарахтел — часто-часто завибрировала шея, и из горла донёсся низкий рокот с ликующими повизгиваниями, — закатились в блаженстве боковые глаза, а передний то и дело задёргивала прозрачная плёнка века. Горец бесстрашно чесал Хойхо, тот даже голову опустил и согнул колени, чтоб низкий человек достал, где приятней.

— Ой, всё-о-о, — кривясь, протянул Репей, выпуская поводья. — Сейчас избалуете его, а как наиграетесь, так бросите. А он же верный, преданный! Пропадёт один! Не могут они поодиночке… — голос его оборвался.

— По рукам, — сказал Добромир, обходя Мару с Хойхо, и протягивая ладонь дельцу. Тот вяло пожал и поплёлся в амбар.

— А как залезать в седло? — спохватился Бэн.

Репей крикнул, не потрудившись обернуться:

— Он все команды знает: сидеть, лежать, вперёд, поворот, право, лево, стой. Разберётесь. — Махнул на прощанье рукой и грохнул за собой дверями амбара.

— Зачем вы с ним так жестоко? — спросил ученик наставника.

— Не терплю нарушения правил, — ответил Добромир, косясь на Мару.

Бэн приблизился к блаженствующей зверюге, та курлыкнула и потянулась к нему. Чёрный нос с пол человеческой головы ткнулся парню в щёку.

— Фу, сопливый, — фыркнул тот и заметил, как завилял длинный пушистый хвост даххри. — Ну натурально собака! А тебя ещё цыпа-цыпой зовут.

На этих словах Хойхо, казалось, улыбнулся, высунул язык, пытаясь лизнуть Бэна, не достал и замер, отдаваясь почёсываниям Мару.

— Вам в ночлежке надо что-нибудь в дорогу взять? — спросил Добромир, подбирая брошенный Репеем повод.

— Фляги бы где набрать, — задумчиво произнёс Бэн.

— Корвус сказал, что по дороге будет много источников, — смеясь, сказал горец, теребя брыли Хойхо. — Паёк я наш ему отдал, чтоб самим не тащить. На пару дней хватит с головой.

— Тогда можно ехать, — предложил Добромир.

— А твой друг? Где с ним встретимся? — обратился Бэн к Мару, но наставник ответил за него:

— Он коня оставил, скорее всего, у Проши. А это боковая дорога. Сейчас через неё и пойдём. Ну-ка, давайте попробуем.

Добромир положил ладонь Хойхо на загривок, Мару отстранился, чтобы не мешать, прозвучала команда:

— Лежать.

И зверь подчинился: единым плавным движением подогнул мускулистые ноги, поджав хвост под себя, наклонил голову, лёг и замер. Верх седла оказался Бэну по пояс.

— Чур, я позади! — выбрал Мару и ловко взлетел в стремени, поёрзал, устраиваясь и радостно охая, откинулся на спинку, которая оказалась задней лукой седла. — Залезай, пирожочек, тут места хватит с лихвой!

Бэн замялся, не зная, как подойти к зверю. Решился. Ухватился за петли сбоку седла, поставил ногу в удивительно удобное, широкое, как небольшая ступенька, стремя, подтянулся, перебросил вторую ногу и сел. Странное чувство. Седло, казалось, было поднято чуть выше спины зверя, потому что ноги разъезжались не сильно. На передней луке была ручка, как на сундуке, только из плетёной кожи. Парень взялся за неё, покачался из стороны в сторону. Стопы чётко упирались в стремена, отчего казалось, что стоило немалых трудов сверзиться из такого уютного гнезда, надёжно обхватывающего бёдра.

— Ну как, удобно? — спросил Добромир, с интересом глядя на ребят.

— Невероятно! — выкрикнул из-за спины Бэна Мару.

Ученик лекаря вздрогнул, сосредоточившись лишь на своих ощущениях и забыв о горце.

— Тогда пойдёмте потихоньку. Доведу вас до конюшен, а там и тракт. Вставай!

Под всадниками затряслось и поднялось. И Бэн впервые смотрел на учителя сверху вниз. Смотрел, не отводя взгляд, будто в последний раз.

— Не делай такое выражение лица, — улыбнулся Добромир и велел зверю идти рядом.

Бэн плыл. Его несло высоко, далеко. Весь город со спины даххри вдруг ощутился таким маленьким, а люди, что встречались на пути, расступались, жались к стенам и вовсе походили на букашек. В свете фонарей и свечей их лица казались перекошенными от ужаса. Неприятное чувство — вызывать у кого-то такие эмоции. Бэну от этого стало не по себе. Захотелось спуститься, объясниться с каждым, помочь. Он вдруг спохватился:

— Ой, я ж забыл свой короб с лекарствами!

— Он будет только мешать. Вы быстро обернётесь. Обратную дорогу найдёте. Если я правильно помню, даххри идёт домой по запаху. Просто скажите ему «домой!».

И будто поняв его, Хойхо остановился и, выгнув жилистую шею, уставился на холмы, меж которых ютилась звериная лавка.

— О! Он всё понимает! Хорошая собачка! Хорошая! — радостно похвалил Мару.

Бэн смотрел на гребень длинной жёсткой шерсти даххри, растущей вдоль позвоночника от лба до середины шеи. С каждым шагом гребень мерно покачивался вправо-влево, и эти неспешные движения убаюкивали, усыпляли. Но резкий окрик пробудил парня:

— Щипанные задницы, вот это туша!

— Любопытная у тебя лошадь, — отметил Добромир.

— Это — жеребец! Не видно что ли? — беззлобно огрызнулся Корвус.

Бэн ожидал увидеть какую угодно лошадь у такого странного знакомца Мару, но никак не чёрного дорогущего жеребца той породы, на которых ездили Тени. Ростом Бурун почти равнялся Хойхо. И два зверя, исполнив под седоками игривый танец, переплелись шеями, фыркая, часто дыша, щипая за щёки друг друга. Клацнули зубы, взлаял Хойхо, и Бурун гордо вскинул голову в шапочке с рогом, из угла его рта торчало несколько длинных волос.

— Но-но, — прикрикнул Корвус, — вы ещё тут сцепитесь!

— Это они так враждуют? — спросил Добромир, вкладывая Бэну поводья во вспотевшие ладони.

— Заигрывают, драть их задницу!

— А где ты такого взял? — не сдержал любопытства Бэн.

Корвус покосился на него, выудил из седельной сумки бутылку, выдрал пробку зубами и хмуро ответил:

— Какая тебе в жопу разница, где? За работу дали. Что я, дурак, отказываться от такой оплаты?

— Хороший жеребец, — кивнул Добромир, поглаживая морду присмиревшего Буруна. Чёрные глаза его закрылись, точёная морда уткнулась в плечо Дракатри. — Такой до Укуджики дней за пять довезёт.

— За восемь же, — вклинился заскучавший Мару.

Корвус глотнул вина и тронул поводья Буруна, на чьём пути стоял Добромир. Но умное животное тактично обогнуло мужчину, напоследок тронув мягкими губами щёку.

— Ишь, а зверь-то более человека воспитан, — улыбнулся Добромир и повернулся к Бэну с Мару.

— Ну давайте, ребятишки, в путь! С попутным ветром. Верните Ерши домой. — Он хлопнул даххри по боку и приказал: — Вперёд!

Ребята не успели и слова сказать, как Добромир остался за поворотом, а Хойхо догнал Буруна. Вот и Макавари оказался за плечами, а впереди — тракт с красными деревянными арками, поля, за ними — горы, на верхушках которых в красно-рыжем закате розовел снег.

— Постарайтесь не отставать! — крикнул Корвус и поддал Буруну.

Бэн ухватился за ручку на луке, наклонился вперёд, когда Хойхо ускорился. Мару позади рассмеялся, обхватил спутника за пояс, сжал коленями его бёдра, положил голову на спину. Бэн хотел спросить, в самом ли деле горцу так удобно, но в ушах свистел ветер, а даххри, упоённый погоней, летел бок о бок с жеребцом, мягко толкая землю перепончатыми лапами.