Ртуть

ГЛАВА 10.

КРОШКИ

На следующее утро Эверлейн принесла завтрак из свежих фруктов и йогурта — иноземных деликатесов, которых я никогда раньше не пробовала. Она сидела рядом и ела со мной, подавленная и молчаливая. Мне хотелось спросить ее о том, что она сказала вчера в коридоре. Она назвала Кингфишера своим братом, но не так, как Кингфишер и Ренфис называли друг друга братьями, как воины, сражавшиеся бок о бок. Она сказала это в более буквальном смысле, как будто у них с этим злобным ублюдком была общая кровь.

Но я не стала поднимать эту тему. Я сделала выбор, решив пойти с Кингфишером в кузницу, а не бежать за ней, чтобы убедиться, что с ней все в порядке, и, судя по тому, как Эверлейн возмущенно фыркала, отправляя в рот ложку с йогуртом, я задела ее чувства.

Она заставила меня надеть еще одно платье с пышной юбкой — на этот раз мерцающего фиолетового цвета — и собрала волосы, заплетя толстые косы таким образом, чтобы они спускались по центру моей спины.

Когда пришло время покинуть мою комнату, она разгладила руками прекрасное платье цвета слоновой кости, которое было на ней, затем стала возиться с кружевными манжетами на запястьях, отказываясь смотреть на меня.

— Если хочешь, пойдем со мной в библиотеку, мы с Русариусом вчера собрали всю имеющуюся у нас информацию об алхимиках и их процессах. Там не так много, но я считаю, что это стоит прочитать…

— Я определенно хочу присоединиться к вам, — сказала я. — Мне жаль, что я не пошла вчера. Я знаю, как сильно вы стараетесь мне помочь, и я действительно хочу все узнать. — Как выбраться отсюда к чертям собачьим. Как найти дорогу домой. Когда я предложила ей руку, она натянуто улыбнулась и приняла ее. Похоже, именно столько времени понадобилось Эверлейн де Барра, чтобы простить обиду.

В библиотеке Русариус был в бешенстве.

— Ренфис, пожалуйста! Это не столовая! Здесь хранятся ценные произведения искусства, и… да вы только посмотрите! Посмотрите на весь этот жир!

Я почувствовала проблему Русариуса раньше, чем увидела ее. В воздухе витал запах чего-то мясного и дымного, аромат был настолько аппетитным, что мой желудок громко заурчал. Что это было? Пахло божественно.

— Боги, Фишер, — пробормотала Эверлейн, увидев, чем он занят.

Мужчина сидел во главе длинного стола, перед ним на полированном дереве стояла тарелка. Он наколол на вилку кусок неизвестного мяса и отправил его в рот.

Ренфис прислонился к стене у дальнего окна, сложив руки на груди, и наблюдал за происходящим с видом покорности судьбе.

— Прости, Русариус. Не знаю, как, по-твоему, я могу на это повлиять. В тот день, когда мне удастся заставить Кингфишера сделать хоть что-нибудь, Коркоран вернется.

— Ну, хотя бы не надо богохульствовать! — проворчал старый библиотекарь.

— А куда, собственно, делись ваши боги? — прошептала я Эверлейн. Раньше я была слишком ошеломлена, чтобы спрашивать.

— Они отправились в паломничество за тысячи… ррр! В другой раз. Мне лучше конфисковать эту еду, пока у Русариуса не взорвалась голова.

Кингфишер сосредоточился на своем завтраке. Он не проронил ни слова, когда Эверлейн подошла и встала рядом с ним. Он просто зарычал.

— И ты еще удивляешься, почему Беликон называет тебя псом, — сказала она.

Это привлекло внимание Кингфишера. Он медленно поднял голову, в его правом глазу ярко вспыхнуло серебро, когда он бросил на девушку злобный взгляд.

— Я не удивляюсь. Я знаю, почему он меня так называет.

— Это из-за его глубокой преданности короне, — сказал Ренфис, сдерживая улыбку.

Глаза Кингфишера вспыхнули, среди зелени сверкала ртуть. Он оскалил зубы, глядя на сестру.

— Это потому, что я кусаюсь. — Его суровое выражение лица могло бы заставить взрослых мужчин поджать хвост и в страхе убежать прочь, но Эверлейн вскинула бровь и просто ждала.

Мужчина снова был одет в черное. Этим утром он был полностью облачен в доспехи. На его нагрудной пластине из черной кожи, украшенной гравировкой, был изображен герб, состоящий из скрещенных мечей, обвитых лозами, на фоне силуэта вставшего на дыбы жеребца. На шее у него была та же самая пектораль — блестящее полированное серебро с выгравированным на металле рычащим волком. Его густые темные волосы спускались волнами и почти вились, но не доходили до широких плеч. Когда я осознала, как пристально изучаю кончики его заостренных ушей, торчащие из-под волос, я быстро подняла глаза к стеклянному потолку, прочистила горло и сделала вид, что рассматриваю небо.

— Дай мне тарелку. — Тон Эверлейн не допускал никаких возражений.

— Конечно. — Кингфишер отложил вилку, поднял тарелку и протянул ее Эверлейн. Она взяла ее. — Непременно, — сказал он. — Положи мою еду на землю, снаружи, у конюшни. Сейчас я пойду поем с другими собаками.

Плечи Эверлейн поникли.

— Фишер.

— Забудь об этом. — Ножки его стула громко заскрипели по полу, когда он встал. Схватив свою тарелку, он зашагал прочь, направляясь к двери… и прямо ко мне. — Я избавлю тебя от лишних хлопот и отнесу ее сам, — сказал он. Его глаза сверкнули, когда он проходил мимо меня. — Наслаждайся своими пыльными книгами, человек. Я буду ждать тебя в кузнице днем. Не заставляй меня искать тебя.

— Фишер, ты ведешь себя нелепо. Вернись! — Эверлейн крикнула ему вслед.

Он проигнорировал ее, расправив плечи, а пристегнутый за спиной полуночный меч оставил за собой шлейф неясных теней, когда он вышел из библиотеки.

— Я не хотел, чтобы он снова уходил, — ворчал Русариус. — Но я говорил это тысячу раз и повторю еще раз. Никакой еды в библиотеке. Я сам, работая здесь, ем только сухие крекеры. А иногда я здесь целыми днями. И я высовываюсь из окна, чтобы избежать крошек!

— Все в порядке, Русариус, — мягко сказала Эверлейн. — Сейчас он сам не свой. Возможно, потребуется какое-то время, чтобы он перестал вести себя как избалованный ребенок.

— Я пойду потренируюсь с ним. Пусть выпустит пар, — сказал Ренфис, отталкиваясь от стены. Остановившись у кресла, в котором минуту назад сидел Кингфишер, он положил руку на его резную деревянную спинку и нахмурился. — Но он действительно заслуживает немного снисхождения. У него здесь нет комнат. Негде поесть. Негде поспать. Никакой провизии. И сто десять лет, Лейн. Представляешь, каково ему было сто десять лет в том месте? В одиночестве? — Печаль сквозила в каждом слове. Принцесса и солдат обменялись долгими взглядами. В конце концов напряжение на лице Эверлейн ослабло.

— Вообще-то я могу. Первые три десятилетия я каждый день представляла себе это в мельчайших подробностях. После этого я старалась не думать об этом — о нем — вообще. Мое сердце не могло справиться с этим. А теперь он вернулся, и мне не нужно гадать, в каком аду ему приходится жить. Теперь я могу наблюдать за этим.

Ее голос был полон эмоций, но она не плакала. Она взяла со стола книгу и положила ее на стопку, а затем принялась перебирать пачку разрозненных листов.

Тяжело было видеть ее боль. А ей было больно. Нужно быть слепым, чтобы не заметить, что она страдает. Я наблюдала за ними со стороны, и это давало мне прекрасную возможность видеть динамику их взаимоотношений. Между ними было столько обид. Столько времени, столько истории и столько секретов. Глядя на это со стороны, невозможно было распутать все нити, которые их связывали.

Ренфис вздохнул.

— Я верю, что есть способ его исправить. Мы просто еще не нашли его. А пока я не собираюсь отказываться от него. А ты?

Повисла долгая пауза. Русариус неловко кашлянул, он схватил набор писчих перьев, сжал в кулаке и исчез, одним богам известно куда. У меня не было перьев, чтобы их куда-то унести, и это была не моя библиотека, чтобы в ней копаться, так что мне ничего не оставалось, кроме как замереть в конце стола и уставиться себе под ноги. Или на то место, где должны были быть мои ноги. Под юбками проклятого платья их не было видно.

— Значит, это все? Ты отказалась от него? — потребовал ответа Ренфис.

— Нет! Нет, не отказалась. Просто… я чувствую безнадежность.

— Если у меня достаточно надежды для него, значит, хватит и для тебя. — Ренфис тяжело вздохнул, постукивая кончиками пальцев по столу. — Увидимся позже. Удачи. И тебе удачи, Саэрис. — Он тепло улыбнулся мне, проходя мимо, и я уже почувствовала себя не так, будто подслушивала личную беседу.

Как только он ушел, Эверлейн засуетилась вокруг стола, перебирая куски пергамента, упорядочивая их, а затем перекладывая опять.

— Хорошо. — Она вздохнула. — С чего бы нам начать? Хм… Думаю, может с того, что ты расскажешь нам, что знаешь об алхимических практиках и о том, как их можно использовать…

— Я даже не знаю, что такое алхимия. — Я не хотела ее перебивать, но решила, что лучше выяснить это до того, как она продолжит.

— О! Точно! — Она широко улыбнулась, но мне показалось, что в ее улыбке мелькнула истерика. — Хорошо. Ничего страшного. Полагаю, это даже к лучшему. Никаких плохих ассоциаций. Мы начнем с самого начала, как только Русариус… — Она замолчала, оглянувшись через плечо. — Русариус? Куда он подевался, черт возьми?

— Эверлейн? Ты в порядке? Ты выглядишь немного…

— Нет, я в порядке. Все отлично. Правда. — Она прижала пальцы ко лбу и на мгновение закрыла глаза, выглядя при этом совершенно убитой. — Я… — Она опустила руку, отбросив все притворство. — Он был самым лучшим в моей жизни, — сказала она. — Единственным хорошим. И его больше нет. Я знала, что так будет, но это трудно… видеть, и… принять, и…

— Кстати, о крекерах, я знал, что у меня где-то есть немного. Я нашел целый поднос с ними на полке в отделе земельных архивов Седьмой эры. Должно быть, оставил их там на днях.

Русариус снова появился из-за стеллажей, неся в руках небольшое серебряное блюдо с чем-то, что действительно выглядело как очень сухие крекеры. Не обращая внимания на то, что Эверлейн утирает слезы тыльной стороной ладони, он с размаху поставил блюдо на стол.

— Угощайтесь, мои дорогие. Но… пожалуйста. Убедитесь, что крошки сведены к минимуму.

Алхимия, как выяснилось, была одной из форм магии. Забытая, давно умершая, древняя магия, которая была таким же мифом для фей Ивелии, как и для жителей Зилварена. Когда-то существовало три ветви алхимиков — феи, которые стремились открыть путь к бессмертию, феи, которые стремились создавать и изобретать, преобразуя различные металлы и руды, и, наконец, феи, которые стремились лечить болезни и недуги.

Эверлейн и Русариус считали, что я чем-то похожа на второй тип алхимиков — тех, кто трансмутирует металлы. В начале нашего первого занятия в библиотеке я понятия не имела, что означает слово «трансмутировать», и к концу все еще не была уверена, что поняла его.

Тысячи лет назад алхимики использовали свои магические способности, чтобы изменять состояние веществ и превращать их в драгоценные металлы. Не сохранилось никаких записей о том, какие вещества использовались и что с ними делали, но алхимики добились успеха. Они нашли способ превращать элементы в огромное количество золота и серебра, которое, по слухам, использовалось для пополнения королевской казны. В какой-то момент была обнаружена ртуть и ее возможность создавать проходы в другие миры, и после этого наступил полный хаос.

— Однако здесь не написано, какие действия настоящих алхимиков мне нужно воспроизвести, — сказала я, закрывая книгу, которую изучала. — Как они управляли ртутью?

Эверлейн пожала плечами.

— Предполагается, что они активировали и деактивировали ее — или открывали и закрывали проходы — с помощью своей магии.

— Вопрос о том, контролировали ли они весь это процесс, вызывает жаркие споры, — сказал Русариус. — Согласно большинству документов того времени, второй орден алхимиков просуществовал очень недолго. Они часто сходили с ума и кончали жизнь самоубийством.

— О, что ж, это просто замечательно. — Что бы ни делали древние алхимики, чтобы заслужить такую судьбу, я хотела бы знать, чтобы поступить с точностью до наоборот. Но… черт возьми. Избегание опасности не поможет мне снова активировать ртуть, а я должна была придумать, как это сделать, если хотела увидеть Хейдена. Мысль о том, что его могли призвать в армию Мадры, была предпочтительнее, чем представлять его мертвым, но мне нужно было знать наверняка. Если Хейдена больше нет, его нужно было похоронить, а мне — отстоять положенное семидесятидвухчасовое бдение над его могилой. Если же он попал в ловушку, став новобранцем армии Мадры, то мне нужно было спасти его и вытащить оттуда.

В любом случае я должна была разобраться с этим, чего бы мне это ни стоило.

Я потерла виски, пытаясь унять головную боль от напряжения. Из-за того, что я занималась воровством и торговлей на черном рынке, чтобы выжить, в Серебряном городе оставалось мало времени для чтения. Мои глаза не привыкли к этому. Я уставилась на книгу, которую только что…

Хм.

Подождите.

Я подняла книгу и наклонила голову, прищурив глаза на Русариуса.

— Как так вышло, что я могу это прочитать?

— Что ты имеешь в виду? — спросил он.

— Ну, я из другого мира. Из совершенно другого королевства. Каковы шансы, что мы с вами вообще говорим на одном языке? Что у нас общая письменность? Это просто… невозможно. — Странно, что это не пришло мне в голову раньше.

— Хм, нет. В этом нет ничего странного. Или невероятного, — ответил Русариус. — Ты объясни, милая, — обратился он к Эверлейн. — Есть еще одна книга, которую я хочу найти до твоего ухода.

Эверлейн, казалось, была счастлива, что ей поручили это задание.

— Что ж, — сказала она, перегнувшись через стол, чтобы взять книгу из моих рук. — Сейчас ты говоришь на общем языке фей. Эта книга тоже была написана на нем. В Ивелии есть и другие языки. Другие диалекты. Но на общем языке говорят все дворы. Когда первые феи прибыли в ваше королевство, люди там говорили на другом языке. С годами наш язык и письменность стали перениматься людьми. Несмотря на то, что мы были отрезаны от других миров, кажется, что он до сих пор широко используется. По крайней мере, в Зилварене. Там правит Мадра, а ваша королева всегда говорила на общем языке фей. Видимо поэтому он не забылся. Возможно, в других мирах языки и алфавиты изменились.

Мадра.

Древняя, как каменные залы в центре Вселенной.

Я должна была спросить. Должна была узнать.

— Похоже, ты знаешь о ней немало, — сказала я.

— О Мадре? — Эверлейн поджала губы. — Полагаю, я знаю столько же, сколько и все присутствующие. Она была молода, когда взошла на трон Зилварена. Кровожадная и жаждущая власти.

— Но как она может быть такой старой, если она человек? Как ей удалось прожить более тысячи лет? И как она могла закрыть все проходы этим мечом, если не была алхимиком?

— Мы не знаем, как она это сделала, но да, Мадра должна была умереть много столетий назад. Должно быть, это какая-то форма магии, но мы понятия не имеем, кто и зачем ее применил. Мы также не знаем, как она обнаружила, что ртуть можно усмирить с помощью меча, созданного алхимиками. Эта информация тщательно охранялась нашим родом на протяжении многих поколений. Но для того, чтобы закрыть двери между мирами, не нужно быть феей или обладать каким-то особым даром. Меч сделает это за тебя. Насколько нам известно, когда активируется один ртутный портал, активируется ртуть во всем мире. Их соединяет что-то вроде… — Она нахмурилась, подыскивая способ объяснить. — Энергетической связи, я полагаю. Если взять меч вроде Солейса и вонзить его в ртуть, он прервет поток энергии и парализует ртуть. Пока Солейс не вытащили, все проходы были заблокированы. Члены нашего двора отправлялись на разведывательные экспедиции, исследуя новые проходы, которые открылись незадолго до того, как Мадра блокировала сообщение. Друзья. Члены семьи. Они оказались в ловушке, где бы ни находились. С тех пор их никто не видел.

— Есть ли… то есть, есть ли шанс, что кто-то из них еще жив? Я очень мало знаю о продолжительности жизни фей. Сколько вообще живет ваш род? Сколько тебе лет?

Эверлейн подавилась смехом и прикрыла рот рукой. Мне показалось, или она действительно выглядела немного смущенной?

— Это… не то, о чем принято говорить. Ты должна это знать, но мы еще не изучали придворный этикет.

— Прости. Боги, мне не следовало лезть не в свое дело. Я…

— Нет, нет, нет, все в порядке. — Она покачала головой. — Я знаю, что мы знакомы всего несколько дней, но я провела много времени у твоей постели, пока ты выздоравливала. Мне бы хотелось думать, что мы друзья.

— Мне тоже. — Это была правда. Я начинала думать о ней как о друге и была рада, что она думает обо мне то же самое. Иметь друга во дворце, полном врагов, никогда не помешает.

— Верно. Ну, раз уж мы это выяснили, — сказала она, улыбаясь. — Позволь для начала спросить, сколько, по-твоему, мне лет?

— Если бы ты была человеком, я бы сказала, что ты немного старше меня. Двадцать семь? Может быть, двадцать восемь?

— Боги. — Ее глаза расширились. — Значит, для тебя это будет некоторым шоком. — Она глубоко вздохнула. — Я родилась в самом начале десятого века. Я живу уже тысячу четыреста восемьдесят шесть лет.

— Тысячу…? — Я едва не проглотила язык. Эверлейн было почти полторы тысячи лет. Я не могла заставить свой разум осмыслить это. Она выглядела так молодо. Осмелюсь ли я задать свой следующий вопрос? Тот, что горел на кончике моего языка? Я не должна была даже хотеть знать, но ничего не могла с собой поделать. — А Кингфишер? Сколько ему лет?

Эверлейн посмотрела на меня, и на ее губах заиграла легкая улыбка. Она долго не отвечала, и я внутренне ругала себя за то, что поддалась своему адскому любопытству, но потом произнесла:

— Я бы сказала, что тебе нужно спросить у него. Не мне делиться подобной информацией. Часто мы даже не знаем, сколько лет другим членам нашего двора. Но я знаю, сколько лет Кингфишеру, и говорить тебе, что ты должна спросить его напрямую, просто жестоко. Он никогда не скажет, да еще и будет насмехаться над тем, что ты спрашиваешь. Кингфишер родился в конце девятого века. Это поможет тебе определить его возраст?

— Я не знаю. Я не уверена. На вид ему около тридцати. Так что, возможно, я бы сказала, что ему… — Боги, просто невозможно было произнести это число. Это было чистое безумие.

— Продолжай, — попросила Эверлейн.

— Ну, не знаю, восемнадцать сотен лет?

— Неплохо. Ему тысяча семьсот тридцать лет.

— Тысяча семьсот тридцать три, — раздался глубокий голос. Адреналин взорвался в моих венах, так сильно шокировав мой организм, что я чуть не свалилась со стула. Я обернулась — Кингфишер стоял в углубленной нише для чтения, погруженный в тень. Половина его тела была скрыта темнотой, совершенно неуместной в хорошо освещенной библиотеке. Он изучал свои ногти, металлическая пектораль с волчьим оскалом поблескивала на его шее. — Что такое три года для членов семьи? — сказал он, отталкиваясь от стены и выходя на свет. — Уверен, трудно следить за временем, когда тебя так отвлекает суета придворной жизни. — Он одарил ее натянутой улыбкой. — Рад видеть, что ты наконец-то делишься некоторыми истинами со своим новым питомцем, Лейн. Должен сказать, что я немного опечален, узнав, что они касаются меня.

— Ты бы ничего не узнал, если бы не подслушивал.

— Простите меня. Мне было скучно. Я все-таки решил зайти за человеком, а вы двое, похоже, так мило болтали.

Эверлейн закатила глаза. Она положила руку мне на предплечье.

— Не обращай на него внимания. Отвечая на твой вопрос, скажу, что технически феи, оказавшиеся в ловушке, когда ртуть застыла, могут быть еще живы, да. Но королевства, в которых они находились, были нестабильными и опасными. Маловероятно, что старость убила кого-то из них. А вот местные кланы, вполне могли.

— В следующий раз, когда захочешь узнать что-то обо мне, не стесняйся спросить напрямую, — сказал Кингфишер, прикладывая руку к новенькой двери кузницы. Он впервые заговорил с тех пор, как мы покинули библиотеку, предпочитая идти по Зимнему дворцу в гробовом молчании.

Дверь распахнулась, и он вошел внутрь.

Я топталась на пороге, пытаясь решить, войти ли мне вслед за ним или бежать в противоположном направлении, обратно в свою комнату, где он не сможет меня расстроить. Дворец представлял собой кошмарное переплетение коридоров, лестниц и закутков, но мне казалось, что я смогу найти дорогу, если очень постараюсь.

Я еле заставила себя шагнуть вперед и вошла за ним в кузницу.

— Если бы я спросила тебя о чем-то, ты бы мне не ответил. А если бы и ответил, то это была бы неправда.

— Неверно. Если бы ты спросила меня о чем-то, достойном ответа, я бы ответил. И если бы я ответил, то это была бы правда. — Как и вчера, он начал снимать с себя доспехи, снова начав с меча. На этот раз я была готова и не вздрогнула, когда он достал оружие.

— Да. Конечно. — Люди и феи во многом отличались друг от друга, но сарказм был универсален.

Его руки ловко справились с ремнем, который тянулся по его боку, и отстегнули нагрудную пластину.

— Испытай меня, человек.

— Хорошо. Ладно. — Благодаря тому, что Кингфишер вчера вечером навел порядок, сегодня кузница выглядела безупречно. Верстак был свободен от мусора, пол чист. Все инструменты были как новенькие и висели на крюках на стене напротив печи. Я обогнула верстак, оставив между нами самую большую и тяжелую преграду, какую только могла, пока он продолжал снимать доспехи — на случай, если ему не понравятся мои расспросы и он набросится на меня. Потому что я планировала разозлить его. Вывести его из себя. Раздразнить его так же, как он поступал со мной, постоянно обзывая Ошей и открыто насмехаясь.

К черту его.

Кингфишер уронил на пол свой нагрудник.

Я прислонилась к верстаку и сказала:

— Элрой клянется, что мужчина будет врать о размере своего члена каждый раз, когда женщина его спросит.

Кингфишер замер.

— Ты спрашиваешь меня, какого размера мой член, Оша?

— Мне не важно, насколько он велик. Мне важно, что ты ответишь.

Медленная, пугающая ухмылка расползлась по его лицу.

— Он достаточно большой, чтобы заставить тебя кричать, а потом еще немного.

— Вот видишь. — Я ткнула в него пальцем. — Ты не собираешься быть честным.

Он оглядел кузницу, выглядя растерянным.

— Прости, но я не уверен, что понимаю, что ты имеешь в виду.

— Спроси мужчину, какой у него член, и он покажет тебе, что он полон дерьма.

— Может быть. Но я не мужчина. Я принадлежу роду фей. — Он сделал паузу. — И может быть, я просто хорошо оснащен.

— А может, ты просто тратишь мое время, и нам лучше заняться тем, чему ты собираешься меня здесь учить, — огрызнулась я.

Руки Кингфишера переместились на шею. Ему потребовалось всего четыре секунды, чтобы снять серебряную пектораль.

— Может быть, дело в том, что ты задала мне вопрос о моем члене, как маленькая голодная сучка во время течки, а не спросила о чем-то важном?

Боги, он продолжал удивлять меня. Каждый раз, когда я думала, что достигла предела того, насколько одно живое существо может ненавидеть другое, он доказывал мне, что я способна на гораздо большее.

— Хорошо. Отлично. Я спрошу тебя о том, что имеет значение. Тебя изгнали из ивелийского двора, потому что ты совершил что-то плохое. Беликон сказал, что ты сровнял с землей целый город.

Он изогнул темную бровь, глядя на меня.

— Это был вопрос?

— Ты это сделал? — спросила я.

— Почему ты хочешь это знать?

— Потому что сейчас я делю с тобой очень маленькое пространство. Потому что мы одни. Потому что я хочу знать, дышу ли я одним воздухом с массовым убийцей. И не надо увиливать от вопроса, задавая мне встречный. Ты это сделал?

Он пристально смотрел на меня. Даже на расстоянии я видела, как среди этого моря яркой зелени клубится пойманная в ловушку ртуть.

— Да. — Это слово прозвучало резко. С вызовом. — Да.

— Почему?

— Потому что у меня не было выбора.

Я ударила ладонями по верстаку, чувствуя, как гнев железным кулаком сжимает мою грудь.

— Почему?

— Ты не готова к этой информации. И никогда не будешь готова.

— Почему?

— Потому что ты человек, а люди слабы, — прорычал он. — Потому что это не твое дело. Потому что неважно, почему я это сделал. И неважно, какую причину я тебе назову, она не будет достаточно веской. А теперь спроси меня о чем-нибудь другом.

Мой голос дрожал, когда я заговорила.

— Ренфис сказал, что ты страдал последние сто лет, потому что тебя изгнали после того, как ты уничтожил тот город. Куда они тебя отправили?

Кингфишер подошел к верстаку. Доспехов на нем уже не было. Он снова был одет в простую свободную черную рубашку и черные штаны. На его шее висела серебряная цепочка — та самая, которую он одолжил мне, когда я умирала, — она поблескивала, привлекая мое внимание. Я изо всех сил старалась не отшатываться, когда он приблизился, но он был огромен. Он возвышался надо мной, занимая так много места, вторгаясь в мое личное пространство, заслоняя проклятый свет. Он был всем, что я могла видеть. Всем, что я могла чувствовать. Он был холодным утренним воздухом, и дымом, и свежей землей, и тысячей других сложных запахов, которым я даже не знала названия.

Оскалив клыки, он наклонился так близко, что кончики наших носов разделял едва ли дюйм. И он прорычал:

— В ад.

Я не могла дышать. Не могла думать. Он был так близко. Такой злой. Казалось, он был на грани срыва, и его удерживала лишь тонкая нить.

Ни с того ни с сего его самообладание вернулось, а клыки исчезли.

— Молись, чтобы тебе никогда не пришлось испытать это на собственном опыте, человек, — прошептал он. — Протяни руку.

— Протянуть…?

— Да, протяни руку.

Находясь так близко, он мог сам взять мою руку, если бы захотел. Он мог разорвать меня на части, и я ничего не смогла бы с этим поделать. Онемевшая и дрожащая, я протянула руку, от всего сердца молясь, чтобы он не начал ломать мне пальцы за то, что я его расстроила. Что-то прохладное и гладкое коснулось моей ладони. Кингфишер сжал мой кулак, а затем крепко обхватил его своими ладонями, покрытыми татуировками. Сначала я ничего не почувствовала. Я слишком остро ощущала его близость и дикую гамму различных запахов, которые исходили от него и обрушивались на меня.

Древесина, кожа, специи, какая-то зелень, слабый мускус и…

— Ой.

Кингфишер прищурился.

— Что?

— Ой! Больно! — Я попыталась высвободить руку, но хватка Кингфишера только усилилась. Он не отпускал меня, сжимая мою руку все крепче и крепче, и ощущение жжения в центре моей ладони стало по-настоящему жгучим. — Кингфишер, — сказала я предупреждающим тоном. Он не отпустил меня, а только стоял, глядя на меня сверху вниз, наблюдая за мной, металлические нити ртути дико перемещались в его правом глазу. — Фишер, что ты делаешь?

— Скажи мне, что ты чувствуешь, — потребовал он.

— Мне больно, вот что я чувствую! — воскликнула я, теперь уже по-настоящему дергая руку. Я тянула и дергала, вкладывая в это движение все свои силы, отчаянно пытаясь освободиться, но Кингфишер держал крепко.

— Горячее? Холодное? Острое? Мягкое?

— Холодное! Оно холодное! Обжигает, настолько холодное! — Это не имело смысла, но было правдой. Лед проникал внутрь меня, просачиваясь до костей. — Больно! Отпусти, Фишер! Пожалуйста! Останови это!

— Ты сделаешь так, чтобы это прекратилось, — приказал он.

— Я не могу! Не могу!

В его глазах мелькнула решимость.

— Можешь.

— Отпусти!

— Ты хочешь доказать, что я прав, да? Ты слабая? Ты человек, значит, ты слабая, бесполезная и жалкая? И это все?

— ФИШЕР!

Он развернул нас так, что я оказалась спиной к верстаку. Я почувствовала, как деревянный край впился мне в поясницу, но это давление было ничем по сравнению с тем ужасным клубком боли, который он зажал между нашими руками.

— Прислушайся, — приказал он.

— Что? — В его словах не было никакого смысла.

Кингфишер убрал одну руку, но это ничего не изменило — ему хватало одной руки, чтобы удерживать обе мои. Свободной рукой он крепко взял меня за подбородок, заставляя замереть. Смотреть на него.

— Прислушайся, — повторил он. — Что оно говорит?

— Оно говорит, что ты — злой кусок дерьма, — выдавила я из себя.

Он никак не отреагировал на это.

— Чем скорее ты сделаешь то, что я говорю, тем скорее все это закончится, человек.

Я изо всех сил сжала зубы.

— Иди ты на хрен…

— Ну вот, опять ты за свое. Голодная, разгоряченная сучка, умоляющая, чтобы ее трахнули… — дразнил он.

— Отпусти. Меня!

— СЛУУУШАААЙ!!! — От рева Кингфишера я перестала дышать. Свет тоже исчез. Вся кузница в одно мгновение стала черной как смоль, а боль в руке, поднимаясь вверх, превратилась в бикфордов шнур. — Есть ты, есть боль. Больше ничего, — прошептал он. — Иди за ней. Пройди сквозь нее. Позволь ей проникнуть в тебя.

Это было жестоко. Это была пытка. Я горела заживо. Он собирался убить меня.

— Я не могу, — всхлипывала я.

— Можешь. Покажи мне, что я ошибаюсь. Покажи мне, что ты сильнее, чем я думаю.

Из всего, что он мне говорил, именно эти слова задели меня. Я судорожно вдохнула и попыталась успокоить свой разум. Гудящая, пульсирующая, паникующая, отчаявшаяся часть меня успокоилась на крошечное мгновение. Бесконечно малая часть. Это заставило боль утихнуть на секунду — недостаточно долго, чтобы принести реальное облегчение, но достаточно, чтобы услышать.

Голос.

Миллион голосов.

Аннорат мор!

Аннорат мор!

Аннорат мор!

Звук был оглушительным. Я закричала, тряся головой, пытаясь избавиться от него, но он проникал во все уголки моего сознания, поглощая меня, уничтожая каждое воспоминание, каждую мысль, каждое чувство…

— Аннорат… мор! — закричала я.

Боль утихла.

Свет вернулся.

Голоса смолкли, и тишина, которая воцарилась после них, была оглушительной.

Кингфишер застыл на месте, все еще находясь слишком близко, чтобы чувствовать себя комфортно, но его рука уже разжалась вокруг моей. В кои-то веки от его холодного высокомерия не осталось и следа. Широко раскрыв глаза, он смотрел на наши соединенные руки, у него перехватило дыхание.

Я напряглась, увидев крошечный шарик серебристой жидкости, перекатывающийся в моей ладони. Ртуть. Не очень много. Чуть больше ногтя мизинца. Но все равно ртуть. И она была в жидком состоянии.

Я запаниковала, пытаясь стряхнуть ее, но Фишер схватил меня за запястье и покачал головой.

— Пока я прикасаюсь к тебе, ты в безопасности. На мне кулон. Она не причинит нам вреда.

— О чем ты говоришь? Она точно нам навредит! Она только что чуть не заморозила меня изнутри!

— Это была ерунда. Испытание. Теперь все позади. Ты прошла.

Я недоверчиво уставилась на него.

— А что было бы, если бы я не справилась?

— Это бессмысленный вопрос. Ты это сделала.

— Убери это от меня, Фишер!

— Сделай это сама, — сказал он.

— Как, блядь, я не знаю как!

— Закрой глаза. Почувствуй это в своем сознании. Потянись к ней…

Я сделала, как он сказал, закрыла глаза, пытаясь вспомнить, как дышать, осознавая, что этого крошечного кусочка ртути в моей руке достаточно, чтобы уничтожить мой разум. Я видела, что она сделала с Харроном. Я уже собиралась снова проклясть Кингфишера, сказать ему, что не чувствую проклятой ртути, но тут… я почувствовала.

Это был твердый сгусток, покоящийся прямо в центре моего сознания. Он был пустым. Ни горячим. Ни холодным. Ни острым. Ни мягким. Он просто был. И он ждал.

— Я чувствую это, — прошептала я.

— Хорошо. Теперь скажи, чего ты хочешь. Скажи ей, чтобы она уснула.

Я сказала именно это. Мысленно я приказала ей успокоиться и заснуть. Маленькая твердая масса, казалось, беспокойно перекатывалась.

— Нет, не спать. Не сейчас. Слишком долго спала, — шипела ртуть бесчисленным множеством голосов, сливающихся друг с другом.

— Спи, — приказала я тверже.

На этот раз она повиновалась.

Тяжесть внутри меня исчезла, и я почувствовала себя почти нормально. Почти, потому что Фишер все еще держал меня за руку. Когда я открыла глаза, он смотрел на твердый шарик матового, инертного металла в моей руке, и на его раздражающе красивом лице застыл взгляд, полный изумления.

— Должен признаться, я ожидал, что все будет иначе, — задумчиво сказал он.

А потом я ударила его прямо в челюсть.