Сдвиг по фазе

21

Возвращаюсь я в пустую квартиру. Лишь на кухонном столе лежит записка, кратко уведомляющая, что пропавший айфон найти не удалось.

Плюхаюсь на диван и набираю номер жены.

— Привет, милая. Ты не дома.

— Какая наблюдательность!

— В секонд-хенде, значит, не повезло? — уточняю я, игнорируя ее сарказм.

— Я пыталась. Прости.

— Все в порядке. Ты где?

— Да вот, направляюсь в библиотеку.

— Надолго?

— Без понятия. Когда вернусь, тогда и вернусь.

— Ясно. Мне скоро опять уходить, и до семи я вряд ли буду.

— А что приготовить на ужин?

— Просто купи что-нибудь разогреть в микроволновке.

— Ладно. Тогда до вечера.

Она отключается.

Настроение Лии расшифровке не поддается, да и все равно в данный момент меня больше беспокоит состояние другого человека. Откинувшись на спинку дивана и вытянув усталые ноги, я погружаюсь в размышления о Клементе.

Небрежное замечание об игроке «Арсенала» демонстрирует, насколько серьезные у него проблемы. Беру телефон и принимаюсь гуглить информацию о патологической лживости — состоянии, когда человек бесконтрольно врет без малейшей для себя выгоды.

Несколько статей подтверждают мои подозрения: данное расстройство действительно может сопутствовать шизофрении. Одно исследование особенно привлекает мое внимание гипотезой, что соотношение уровней кортизола и тестостерона у патологических лжецов противоположно таковому у большинства людей, вследствие чего для них характерна повышенная агрессивность с сопутствующим пренебрежением к риску. Что ж, модель поведения буквально списана с Клемента.

Очень жаль, что мне не достает образования и опыта разобраться в этом случае самостоятельно. Прямо как в последний раз, когда сломался фургон Лии. Я имею лишь смутное представление о деталях двигателя и не в состоянии распознать источник проблемы, поскольку не могу определить причину. А уж человеческий разум посложнее двигателя, и, подозреваю, Клементу требуется нечто посерьезнее, чем поменять свечи зажигания.

Однако часы на мобильнике подсказывают, что пора выступать. Настает время пробок, и страдать в них я совершенно не испытываю желания. За полчаса вполне успею добраться до Вандсворта общественным транспортом. Домой возвращаться, пожалуй, даже и не стоило.

Надеваю пальто и выхожу под сумеречное небо. В это время года к пяти уже темнеет, однако полная темнота никогда не наступает. Когда я только перебрался в Лондон, одним из разительных отличий городской среды от сельской, немедленно замеченных мной, было отсутствие звезд на ночном небе. С таким световым загрязнением только и можно надеяться, что увидеть луну да горстку самых ярких звезд. Как же мне не хватает оксфордширского неба, этого чернейшего полотна, усеянного сотнями мерцающих белых крапинок! Под таким небом буквально ощущаешь безграничность Вселенной. А в Лондоне над тобой словно низкий потолок.

В «Брюэрс» я прибываю без четверти пять и, оглядев просторный зал, вижу у стойки знакомую фигуру в спецовке с пинтой пива.

— Что тебе взять, док?

— Газировку, пожалуйста.

— Ты издеваешься? Давай-ка пивко.

Не успеваю я возразить, как он заказывает барменше две пинты светлого и залпом осушает свой бокал. Пожалуй, доза алкоголя не повредит, учитывая, какой выдался денек, да и вся неделя тоже.

Клемент вручает мне бокал.

— Спасибо.

— Сядем за столик?

Мы выбираем место недалеко от дверей, чтобы не пропустить Кимберли Боухерст, но немного в стороне, чтобы говорить спокойно.

— Что вы поняли из того, что сказала Кимберли? — интересуюсь я.

— Да ничего не понял, но она точно нервничала.

— Мне казалось, вы привыкли, что ваше общество нервирует людей.

— Только тех, кто меня бесит.

— Буду помнить, когда настанет мой черед проставляться.

— Да ты-то ничего, док, хотя и слюнтяй немного.

— О, спасибо за характеристику!

— Да не за что, — изображает Клемент улыбку.

Я делаю глоток, великан же разом вливает в себя половину бокала.

Распахивается входная дверь, и в зал входит блондинка в пальто. Она останавливается, оглядываясь по сторонам, и я спешу к ней.

— Здравствуйте, Кимберли. Что-нибудь выпьете?

— Бокал белого вина, пожалуйста. И большой, если можно.

В ожидании заказа Кимберли спрашивает, откуда я знаю Камерона. Не раскрывая всех деталей, рассказываю, что парень внезапно объявился на прошлой неделе в «Здравом уме» и что потом мы встречались в «Герцоге».

Подают вино, и девушка жадно припадает к нему, прямо как Клемент.

— Мы заняли столик вон там, — киваю я.

При нашем приближении великан встает и галантно осведомляется:

— Как дела, пупсик?

— Спросите через полчаса.

Она снимает пальто, и мы садимся за столик.

— Спасибо, что согласились поговорить, Кимберли.

— Ничего. Я как никто другой хочу отыскать Камерона. Так за него беспокоюсь!

— Когда вы виделись в последний раз?

— В ноябре прошлого года. Мы поссорились и после этого разошлись.

— Сожалею. Осмелюсь предположить, это произошло из-за наркотиков?

— Камерон не употребляет наркотиков. По крайней мере, не употреблял.

— Когда он появился в нашем учреждении, у меня сложилось обратное впечатление.

— Он хороший человек. Просто ошибся.

— Я так и понял. Значит, с тех пор ни слуху ни духу?

— Не совсем так.

Она теребит подставку для бокала, очевидно, прикидывая, стоит ли доверяться двум незнакомцам за столом.

— Кимберли, нам что-то следует знать? О Камероне?

— Не соображу, с чего начать…

— Мы никуда не торопимся, пупсик, — гудит Клемент. — Так что давай с самого начала.

Вид девушки говорит, что история ее отнюдь не счастливая.

— Хорошо. Но я вас предупредила.

Кимберли делает глоток вина, вздыхает, и начинает:

— Мы познакомились на первом курсе колледжа в Кингстоне. Через два года Камерон получил диплом с отличием и поступил в Оксфорд, я же такими успехами похвастаться не могла и сочла, что университет не для меня. Я опасалась, что из-за его переезда наши отношения прекратятся, но мы стали еще даже ближе друг другу. Я всерьез думала, что остаток жизни проведу с Камероном.

— И что произошло?

— Есть один парень, Дилан Райли, с которым он познакомился еще в колледже.

— А, такой борзый ушлепок? — уточняет Клемент.

— Вы с ним знакомы?

— Немного.

— Утром мы ездили в Оксфорд, — поясняю я. — Сначала думали отыскать Камерона там.

— А, поняла. Дилан мне никогда не нравился, но Камерон с ним дружил. Наверное, потому что оба планировали поступать в Оксфорд. В общем, где-то в ноябре прошлого года Дилан пригласил Камерона на празднование шестидесятилетия своего отца в какой-то крутой отель в Уэйбридже. У него богатые родители, вот они и закатили вечеринку десятилетия, как это было объявлено.

— А вас, стало быть, не пригласили?

— Нет, но я сказала Камерону, что не стоит из-за меня отказываться. Понимаете, отец Дилана пригласил группу, которая очень нравилась Камерону, и я знала, как ему хотелось увидеть их живьем.

— Так.

— Группу-то он послушал, но на этом его удовольствия на вечеринке и закончились. Дилан бросился флиртовать с какой-то девицей, а Камерон отправился в бар пить в одиночестве. Там-то этот тип к нему и привязался.

— Что за тип?

— Фрейзер Кингсленд.

Кимберли даже не пытается скрыть своего отвращения.

— Я тоже встречался с Кингслендом, — киваю я. — И тоже не отношу себя к его поклонникам.

— Он подбил Камерона оставить Оксфорд.

— Неужели? Но как?

— Чтобы вы поняли, мне необходимо рассказать кое-что о жизни Камерона. Его отец умер, когда ему было всего пятнадцать. Рассеянный склероз.

— Какая трагедия!

— Камерона я тогда не знала, а сам он редко об этом вспоминал. Наверное, ему по-прежнему было слишком больно. Когда мы с ним познакомились, он уже увлекался химией, и в особенности фармацевтической. А к началу его учебы в Оксфорде интерес этот перерос чуть ли не в одержимость. Он рассказывал про свой замысел — гипотетический препарат, способный приостановить развитие рассеянного склероза. Не лекарство, а средство для замедления дегенерации. По правде говоря, его объяснения большей частью прошли мимо меня.

— Я разговаривал с преподавателем в Оксфорде. Он сказал, что Камерон был одним из самых одаренных студентов, с которыми ему доводилось работать.

— Да, он был очень талантливым и действительно добился некоторых успехов в своих исследованиях.

— Вот как?

— Но даже талантливый студент остается лишь студентом, и дальше определенного этапа его работа продвигаться уже не могла. Прошлым летом мы поехали на каникулы, и к тому времени Камерон решил отложить проект до окончания университета. Однако после знакомства с Фрейзером Кингслендом на той вечеринке планы у него изменились.

— Продолжайте.

— Он сидел один в баре, а этот тип подошел заказать выпивку и заметил, мол, уж больно у него скучающий вид. Они разговорились, и Камерон упомянул, что изучает в Оксфорде химию. Возможно Кингсленд сказал что-нибудь вроде «наверное, ваш отец вами гордится».

— Да, обычное дело.

— Ну, Камерон и рассказал Кингсленду о болезни отца и своих попытках разработать препарат для помощи больным рассеянным склерозом. Задним числом судить просто, разумеется, вот только напрасно он рассказал незнакомому человеку о возникших проблемах.

— И какие это были проблемы?

— Побочное действие исходных проб. Камерон отзывался о нем как о кошмарном. Лабораторные крысы как будто на целые сутки погружались в кислотный трип. В шутку он сказал Кингсленду, что замыслил создать самое эффективное в мире средство против рассеянного склероза, но нечаянно состряпал самый крутой в мире наркотик. Поэтому-то ему и пришлось временно закрыть проект.

— О!

— Дальше — хуже. Научного объяснения я, конечно же, не помню, но потенциальная опасность привыкания была запредельной. Как рассказывал Камерон, две крысы чуть не поубивали друг дружку в драке за смоченный в препарате кусочек хлеба.

— Боже!

— И тогда Кингсленд рассказал Камерону про свою дочь-подростка, которая тоже боролась с рассеянным склерозом. Она якобы умерла годом раньше, под Рождество.

Я бросаю взгляд на Клемента. По-видимому, он тоже догадался, каким будет финал истории.

— В общем. Кингсленд дал Камерону свою визитку и сказал, что им нужно серьезно поговорить. Через несколько дней они встретились, и тогда-то этот гад и сделал Камерону предложение, что бывает лишь раз в жизни: невероятно высокий оклад и доступ к полностью оборудованной лаборатории для продолжения разработки препарата. Камерон решил, что их объединяет общий интерес — создать и запатентовать средство, которое поможет миллионам людей. Он принял предложение и ушел из университета.

— Так вот почему он отчислился в прошлом ноябре!

— Совершенно верно. И вы даже не представляете, как я старалась отговорить Камерона от этого поступка! Я встречалась с Кингслендом всего лишь раз, минут на десять, но что-то в нем мне очень не понравилось. Думаю, Камерон видел в нем образ отца, но мне он показался мерзавцем. Так Камерону и сказала. Мы здорово поругались из-за этого, неделю не разговаривали. А потом ко мне на работу приперся Дилан Райли. Предложил нас помирить, а вместо этого начал приставать, козел.

— И вы рассказали об этом Камерону.

— К тому времени отношения у нас совсем разладились, и он был так занят своим новым проектом, что даже не отреагировал. Мы снова поругались, и вот тогда он и заявил, что между нами все кончено.

— Сочувствую.

Явно расстроенная, Кимберли ищет утешение в бокале вина. Я же припоминаю свой последний разговор с Кингслендом и возмутительную цену, назначенную за телефон. Кажется, теперь мне понятно, откуда взялась такая цифра.

— Вы считаете, что Кингсленд собирался использовать Камерона, а когда дело дойдет до патента, отделаться от него?

— Нет.

— Вот как?

— Никакого патента не планировалось.

— Почему вы так решили?

— Вечером в прошлый понедельник в дом моих родителей заявились два типа. Слава богу, отца с матерью не было, потому что мерзавцы буквально вломились и принялись сыпать угрозами. Насколько я поняла, Камерон разорвал свой договор с Кингслендом и исчез.

— И какого черта они от тебя хотели? — подает голос Клемент.

— Заставили отправить Камерону эсэмэску, чтобы он срочно приехал ко мне домой.

— Полагаю, он и не подумал появляться?

— Они почти час прождали, но Камерон, по-моему, ее даже не прочитал. А перед уходом один из них прижал меня к стенке и сказал, что, если Камерон ответит, я должна немедленно ему позвонить. И объяснил, что они сделают, если я не послушаюсь или обращусь в полицию. Подожгут дом, когда мы будем спать.

— Да, я уже понял, Кингсленд на угрозы не скупится.

— Мне удалось убедить родителей отдохнуть несколько дней на курорте, и я забронировала им гостиницу в Брайтоне, а сама гостила у подруги. Мне было страшно.

— А Камерон ответил на ваше сообщение? — интересуюсь я.

— Не совсем. Через два дня я вышла с работы и обнаружила, что он оставил голосовое сообщение, только очень невнятное из-за помех.

— Что он сказал?

— Я не все разобрала, но в общем: Кингсленда на самом деле не интересует разработка препарата для больных рассеянным склерозом.

— Вы, случайно, не сохранили это послание?

— Разумеется. Хотите послушать?

— Да, пожалуйста.

Кимберли достает из кармана пальто айфон, несколько раз касается экрана и кладет на стол. Из динамика доносится монотонный голос, сообщающий дату и время получения сообщения.

— Ким, это я! — слышится лихорадочный голос.

Всего пара слов, однако я сразу узнаю знакомые нотки отчаяния.

— Какой же я идиот… Кингсленд хочет…

Сообщение прерывается. По-видимому, плохой сигнал.

— …не лечить рассеянный склероз… психоактивный наркотик. Нет никакой финансируемой лаборатории… заперли в… где-то в Стратфорде. Ублюдок заставил меня… Я в скверном состоянии…

Голос заглушается треском, но затем пробивается:

— …выбрался по пожарной лестнице… Встречаюсь кое с кем попозже… необходим курс реабилитации. Ким, пожалуйста… не обращайся в…

Сигнал опять пропадает.

— …опасный человек, и у него свои… в полиции. Будь осторожна… слишком опасно…

Треск — и связь окончательно прерывается. Тот же монотонный голос зачитывает инструкцию, как сохранить или удалить сообщение.

— Слышно не ахти, — резюмирует Клемент.

— Да уж, — киваю я.

— Что вы разобрали? — спрашивает Кимберли.

— А можно еще раз включить?

Мы напряженно вслушиваемся, пока воспроизводится запись, и по ее окончании я первый нарушаю молчание:

— Все понять трудно, но кое-какие заключения сделать можно.

Кимберли зажмуривается и шумно выдыхает через нос.

— Кингсленд обманул Камерона, так ведь? — говорит она затем. — У него и в мыслях не было создавать препарат от рассеянного склероза.

— Судя по всему, так оно и есть. Парня явно одурачили. И да, очень похоже, что Кингсленд намерен организовать продажу нового клубного наркотика.

— А что он там говорил, что нет никакой лаборатории, что его заперли? — интересуется Клемент.

Мы прослушиваем сообщение в третий раз.

— Стратфорд? Где это? — спрашиваю я.

— В Ист-Энде, — отвечает великан.

— Но он сказал, что сбежал по пожарной лестнице, — напоминает Кимберли о единственном позитивном моменте в послании. — И собирался с кем-то встретиться насчет курса реабилитации.

— Полагаю, речь идет обо мне, — отзываюсь я. — Камерон оставил это сообщение как раз в тот день, когда явился в наше учреждение. — Смотрю девушке в глаза и продолжаю: — Мне очень неприятно говорить вам об этом, однако исходя из этой записи и моих встреч с Камероном я подозреваю, что он опробовал наркотик на себе. Если не ошибаюсь, принимал его на протяжении двадцати двух дней. Это объясняет, почему он так рвался в наркологическую клинику.

— Но он ни за что не стал бы употреблять его добровольно! Почему вы ему не помогли?

— Если бы мне была известна вся история, пожалуй, я постарался бы организовать для него восстановительный курс. К сожалению, Камерон не успел все объяснить.

Про себя я решаю, что сейчас явно не самый подходящий момент вдаваться в детали, почему он не успел.

— О боже! — Девушка едва ли не плачет. — Что же мне делать?

— Я скажу тебе, пупсик, чего точно не делать, — говорит Клемент. — Заявлять в полицию.

— Но почему?

— Док, расскажи ей, о чем тебя паренек предупредил.

— По словам Камерона, у Кингсленда есть знакомые в полиции. Очень похоже, что именно это он и пытался донести до вас в сообщении.

— Но я не могу просто сидеть и ничего не делать! — вскрикивает Кимберли. — Он в беде!

— Знаю, именно поэтому мы и пытаемся его отыскать. И если нам это удастся, обещаю, я сделаю все, чтобы ему помочь.

— Если! — фыркает Клемент. — Да у парня уже явно крыша поехала.

— Это-то меня и пугает, — признается Кимберли. — Как-то он упомянул о нестабильности кимбо, и если он его принимал…

— Кимбо? — ошарашенно перебиваю я ее.

— Это всего лишь ласкательное имя, что Камерон придумал для меня. Сокращенно от Кимберли Боухерст. Он говорил, что хочет назвать свое величайшее открытие в честь своей величайшей любви.

— Кэмерон так его и назвал — «кимбо». Неудивительно, что его нет ни в одной базе данных.

Девушка уже не может сдержать слез и принимается искать в сумочке платочек. Клемент подается вперед и кладет руку ей на плечо.

— Ты как, пупсик?

— Плохо, — всхлипывает она. — Я так боюсь, что случится с Камероном, если Кингсленд найдет его прежде вас… Если только раньше его не прикончит этот проклятый кимбо!

— У вас есть догадки, где он может находиться? — спрашиваю я. — Хоть какие-нибудь?

— Увы, совсем никаких. Звонки сразу переключаются на автоответчик, на эсэмэски он не отвечал.

Я умалчиваю о том, что теперь у Камерона попросту нет мобильника.

— А как насчет его матери, других родственников?

— Его мама в прошлом году вышла замуж и переехала с мужем в Канаду. Камерон был единственным ребенком, и ни с кем из родственников отношений он не поддерживает.

Следующий ее вопрос представляется вполне очевидным:

— А почему вы его искали?

Оно и к лучшему, что за последнее время я поднаторел в искусстве притворства.

— Я беспокоился. Он очень скверно выглядел, когда мы с ним встречались в последний раз.

— Но вы же не думаете… С ним все будет хорошо, ведь правда?

— С ним все будет хорошо, насколько это в наших силах, — уверяет ее Клемент.

Его слова несколько успокаивают девушку, и она допивает вино.

— Хочешь повторить, пупсик?

— О нет, спасибо. Через минуту мне надо идти. Родители дома одни.

Мы обмениваемся номерами телефонов, и Кимберли надевает пальто. Я обещаю ей позвонить, если что-то выяснится. Девушка отвечает тем же и уходит.

— Док, твоя очередь проставляться.

Я и не думаю возражать — никогда еще мне так не требовалось что-нибудь покрепче. Спешу к стойке и возвращаюсь с двумя пинтами светлого пива и двумя стопками виски.

— Все хуже и хуже, — устало говорю я, усаживаясь за стол. — Надо было мне помочь Камерону, пока была такая возможность.

— Откуда ж тебе было знать, во что он вляпался? Да и потом, ну помог бы ты ему, дальше-то что? Так же и сидел бы по уши в дерьме. Этот мужик, Кингсленд, просто так уйти ему не даст. Слишком большие бабки на кону.

— Зайди Камерон Гейл прямо сейчас сюда и сядь к нам за стол, ни за что не выдал бы его Фрейзеру Кингсленду. Уж точно не после того, что мы только что узнали.

— Что думаешь делать?

— Мне конец, что бы я ни решил. Если мы продолжим искать Камерона и каким-то чудом отыщем, я ни в коем случае не собираюсь содействовать планам Кингсленда насчет распространения наркотика. С другой стороны, если я не сдам парня к субботе, он меня уничтожит.

— Есть только один выход, док. Тебе нужно вывести Кингсленда из игры.

— А ведь верно! Как, оказывается, все просто!

— Есть идеи получше?

— Да вообще никаких.

— Ну вот видишь.

— И как же нам вывести Кингсленда из игры?

— Нужно действовать с ним так, как и с любым зазнавшимся говнюком. Найти слабое место и ударить.

— Но как? Мы же ровно ничего не знаем о Фрейзере Кингсленде!

— Тогда нам лучше узнать, и по-быстрому.

Клемент допивает пиво и встает.

— Попробую поспрашивать кое-кого. Буду у тебя на хате около восьми утра.

— Меня взять с собой не хотите?

— Не, док, в отличие от тебя, задушевных бесед я не веду.

— Раз вы так уверены…

— Уверен-уверен. До завтра.

Он выходит из-за стола.

— Ах да. Вот от английского завтрака я отказываться не стану. Потолкуешь со своей женушкой, лады?

И после этого сексистского заявления уходит прочь.