Сдвиг по фазе

33

Мы проходим мимо паба, и неожиданно у меня вырывается фраза, которую я до этого в жизни не произносил:

— Кажется, мне нужно выпить.

Не дожидаясь какой бы то ни было реакции Клемента, я открываю дверь и устремляюсь к бару.

Две пинты вашего самого дешевого светлого, мямлю я молодой женщине за стойкой.

Рядом возникает мой товарищ:

— Я что-то не то сказал?

— Нам нужно поговорить. Я больше так не могу. Это нечестно по отношению и к вам, и ко мне.

Подают пиво, я расплачиваюсь и увлекаю великана к свободному столику. Все мои навыки в психотерапии, равно как и познания о психических заболеваниях и расщепленном сознании, теперь роли не играют. Пришло время для разговора начистоту.

— Простите, Клемент, мне трудно это говорить, но я полагаю, что вы страдаете шизофренией.

— Только полагаешь?

— Именно, потому у меня не хватает квалификации, чтобы поставить точный диагноз. Уже устал повторять: вам необходима профессиональная психическая помощь.

— Так ты вправду думаешь, что я чокнутый?

— Я думаю, что ваше состояние глубоко укоренившееся и очень сложное. Настолько сложное, что мы можем сидеть здесь и обсуждать его хоть неделю, и все равно затронем лишь поверхностно.

— Значит, рассказ Реджа ничегошеньки не изменил?

— Вообще-то, изменил, но не в том смысле, в каком вы надеялись. По моему мнению, вы столь одержимы этим Клементом, что убедили себя, будто им и являетесь. Думаю, в вашей жизни произошло нечто ужасное, и потому ваш мозг пытается отгородиться от воспоминаний об этом событии посредством присвоения чужой личности. Иными словами, переключает ваши воспоминания на ложные.

Клемент отвечает непонимающим взглядом, однако меня уже несет вовсю.

— Я обязан быть честным с вами, Клемент. Все это притворство… просто опасно, и помощи от моего подыгрывания никакой.

Великан берет бокал, медленно подносит к губам и, отпив небольшой глоток, снова ставит на стол и спрашивает:

— Так кто же я тогда?

— Этого я не знаю, но пока вы не признаете, что вы отнюдь не тот, кем себя считаете, ваше хождение по мукам не прекратится и вам не вырваться из плена своего наваждения.

— Не, ты не прав. Я знаю, кто я такой.

— Послушайте, — вздыхаю я. — Вы не умирали. Вас зовут не Клемент. Все, что вы считаете реальным, — лишь иллюзия, сконструированная вашим мозгом для защиты вас от бог знает чего. Только так, и не иначе, увы.

— Я могу назвать тебе людей, которые считают иначе. Которые не думают, будто у меня поехала крыша.

— Вроде Эммы?

Клемент едва заметно качает головой, и я понимаю, что она не из их числа.

— Почему вы не хотите о ней говорить?

— Потому что нечего говорить.

— Клемент, вы не можете постоянно убегать от правды. Вам необходима помощь, и я слишком вас уважаю, чтобы и дальше потакать вашим фантазиям. И я готов поспорить, что именно так себя и чувствовала Эмма, когда вы показали ей якобы свою могилу. Вы не хотите говорить о ней, потому что она тоже сказала, что вам необходима помощь?

— Ты не слышал, что я только что сказал?

Я подаюсь вперед и кладу ладонь на его руку.

— Представляю, как трудно такому человеку, как вы, просить о помощи, но, поверьте, в этом нет ничего постыдного. У вас еще есть время справиться с расстройством и восстановить свою жизнь. Вам только и нужно, что признаться самому себе в наличии проблемы.

Великан снова берет бокал, но на этот раз осушает его за пару секунд, после чего встает.

— Так, мне пора, — заявляет он.

— Но мы должны обсудить ваше состояние!

— С болтовней придется подождать, док. У меня еще дел по горло.

— Да какие дела могут быть важнее собственного здоровья?

— Для начала, раздобыть кувалду. При условии, конечно же, что ты не отказываешься от моих услуг.

— Не отказываюсь, но…

— Вот и прекрасно. Загляну к тебе около семи. Будь готов.

Он уже собирается уходить, однако задерживается на мгновение для последнего наставления:

— Ах да, док, постарайся не попалиться, что кто-то дома, а то вдруг полиция с ордером вломится.

Клемента мне не остановить ни словом, ни действием, и потому я лишь беспомощно наблюдаю, как за ним захлопывается дверь. Отнюдь не в первый раз оказываюсь в ситуации, когда моим советом пренебрегают. Честно говоря, даже со счету сбился, сколько клиентов отказывались смотреть правде в глаза и противостоять своим демонам. Но на этот раз я обеспокоен более, нежели следовало бы — по причинам, признаваться в которых мне не хотелось бы.

— Блин, — бормочу я себе под нос.

В одиночестве меня охватывает беспокойство, чему в немалой степени способствует мрачная атмосфера заведения. Я обвожу взглядом зал: всего несколько посетителей, каждый из которых, похоже, подобно мне погружен в собственные горести. Все мы — родственные души, как ни печально это признать. Сидим в одиночестве в каком-то замызганном пабе в восточном Лондоне, потягиваем дешевое пиво и сокрушаемся, как же докатились до такой жизни. И каждому из нас есть что рассказать. Моя история, наверное, самая трагичная. Единственный другой претендент на подобное сомнительное первенство ушел пару минут назад.

Допиваю бокал и после некоторых раздумий решаю не повторять. Если задержусь здесь чуть дольше, попросту утону в отчаянии. Пора и мне двигать.

Дорога домой проходит под знаком паранойи и тревоги. Мне доводилось путешествовать подземкой в одиночку сотни раз, но никогда еще я не испытывал такого острого одиночества. Присутствие Клемента, при всех его недостатках, неизменно ободряло. Так или иначе, навряд ли после сегодняшнего вечера нам предстоит так уж много совместных поездок. Черт, да я даже не уверен, появится ли он у меня в семь часов. Наверное, все-таки стоило сдержаться и оттянуть заявление о его болезни до последнего момента. В глубине души, однако, я уверен, что поступил правильно. Надеюсь, со временем это поймет и он.

Когда же я добираюсь до своей квартиры и закрываю за собой дверь, меня охватывает блаженное облегчение. По привычке уже собираюсь позвать Лию, но осекаюсь. Как же мне сейчас необходимы объятия жены! Чего бы только не отдал, лишь бы посидеть за кухонным столом да послушать ее болтовню о раздобытом барахле или очередной поломке фургона.

Вешаю пальто и бреду на кухню. Вспомнив свою недавнюю попытку спрятаться, усаживаюсь за дверью прямо на пол и набираю номер Лии. Гудки, гудки… Уже собираюсь сдаться, но тут она наконец-то отвечает.

— Привез, милая.

— Два звонка за двадцать четыре часа, — игриво отзывается Лия. — Ты меня контролируешь, что ли?

— Вовсе нет. Просто захотелось услышать твой голос.

— О! Кому-то одиноко?

Безумно, ужасно одиноко!

— Нет, но я скучаю.

— Я тоже по тебе скучаю. Как дела?

— Все хорошо. А ты как, наслаждаешься зимой в Оксфордшире?

— Едой я наслаждаюсь, это уж точно. Я не рассказывала, что вчера мы выбирались на послеобеденный чай?

— Нет. Понравилось?

Это был мой первый послеобеденный чай в жизни.

— Да что ты?

— Именно. Мне следовало бы развестись с тобой, за то что ты никогда не выводил меня на такие чаепития, — смеется она. — Я подумала, что умерла и попала в сэндвичевый рай. А эти кремовые сконы! Боже, да за них и умереть можно!

Очень мило со стороны родителей, что они развлекают Лию, но сводить собственную жену на чаепитие должен был я — если бы додумался это сделать.

— И ты ни за что не догадаешься, что у нас запланировано на сегодня! Мы поедем в приют для альпака.

— Ну это уж совсем… другое. Да мне и в голову не приходило, что ты неравнодушна к альпака!

— Они такие милые, правда?

— Даже не знаю, никогда не задумывался.

Лия продолжает болтать о милых животных и вкусняшках, затем переходит к семейным планам на завтра, в которые входит ремесленная ярмарка в Оксфорде и ужин в любимом пабе отца, устроенном в бывшей мельнице, с дубовыми балками и камином. Я готов выслушивать ее целый день, но она вспоминает о времени и с извинениями завершает разговор.

Пока Лия спешит умиляться своими альпака, мне остается лишь упиваться жалостью к себе в темном углу кухни. Пожалуй, не стоило и звонить.

Наконец, я кое-как беру себя в руки и встаю. Собираюсь было щелкнуть выключателем, но вспоминаю предостережение Клемента. Особых надежд на предстоящую операцию в Стратфорде я не возлагаю, но после ареста надежд не останется вовсе. Со мной будет покончено, самым основательным образом. Долго избегать внимания местных полицейских все равно не получится, а я так устал от этого. Поскорее бы все завершилось.

Моя рука замирает над выключателем.

— Завтра, — шепчу я.

Поскольку спальня располагается в задней части квартиры, прятаться лучше всего именно там. Задергиваю шторы, скидываю обувь и прячусь под одеялом с электронной читалкой. Прямо как в детстве. Сколько раз я вот так же тайком читал с фонариком комиксы! Воспоминание о тех днях странным образом приносит успокоение. Обидно, если мне не представится возможность порекомендовать только что изобретенный метод страдающим тревожным расстройством клиентам. Думаю, этот нехитрый способ мог бы им помочь.

После пяти глав у меня начинают смыкаться веки. Тепло, уютно, безопасно — лучше условий для сна и не придумать. К тому же я слишком утомлен, чтобы сопротивляться.

Из сна меня вырывает барабанный стук во входную дверь. Я скидываю с себя одеяло и обнаруживаю, что спальня погружена в темноту. На сколько же я отключился? Из прихожей снова доносится грохот, на этот раз сопровождаемый выкриком:

— Док!

Напряжение слегка меня отпускает. Это не полиция.

Встаю и по темному коридору пробираюсь к двери. В неярком свете уличных фонарей великан на пороге выглядит особенно грозным.

— Наконец-то! Чем ты там занимался?

— Э-э… ничем. Наверное, заснул.

— Я же сказал быть готовым к семи.

Бросаю взгляд на часы.

— Простите… Проходите! Буду готов через пять минут.

И уже собираюсь развернуться и отправиться на кухню, как вдруг соображаю, что обещанной кувалды у Клемента нет.

— Насколько понимаю, кувалду в рукаве вы не прячете?

— Верно понимаешь.

— Разве не за ней вы и отправились?

— Ага, и я раздобыл ее.

— И где же она тогда?

— В фургоне.

— С каких это пор вы обзавелись фургоном?

— Где-то с час. Я подумал, что тащить кувалду в подземку будет не совсем разумно, вот и одолжил машину у кореша.

— Замечательно! Легче будет смыться, когда нагрянет полиция.

— Побольше оптимизма!

Клемент топает за мной по коридору. Поскольку у нас не расписано все по минутам, а во рту у меня пустыня, я решаю выпить на дорогу чаю. По-прежнему опасаясь визита полиции, включаю декоративную лампу из запасов Лии, которую ей расхотелось продавать.

— Чаю хотите? Я — ужасно, так что обсуждению не подлежит.

— Тогда валяй.

Великан усаживается за стол. В ожидании закипания чайника я размышляю, не возобновить ли вчерашний разговор. Клемент, однако, меня опережает:

— Я тут все думал, о чем мы с тобой толковали.

— И что надумали?

— Что меня это не радует.

— Мне жаль. Я понимаю, вам совсем не это хотелось услышать.

— Не радует меня вовсе не это. Я спрашивал твое мнение, и ты его выложил. Тут все по чесноку.

— Что же вас тогда беспокоит?

— Да голос в башке.

— О!

— Это нормально?

— Нормально ли для больных шизофренией слышать голоса? Иногда да.

— Считаешь, мне нужно не обращать на него внимания?

— В зависимости от того, что он вам говорит.

— Недавно вот сказал про заделанный блоками пожарный выход.

— Неужели?

— Типа того. На самом деле, на приказы это не похоже. Скорее намеки.

— Хм, странно.

— Во-во. Раз уж ты так уверен, что у меня поехала крыша, может, объяснишь?

— Я бы предположил, что это проявления подсознания. Вы взглянули на стену и заметили мох, а ваше подсознание сделало выводы.

Я разливаю чай и присоединяюсь к великану.

— Значит, по-твоему, этот голос… это типа со мной разговаривает мой мозг?

— Говоря простым языком, да. Ваше подсознание порождает мысль, которую рассудок воспринимает как голос. Такое особенно распространено у детей. У некоторых не проходит и при взрослении.

— Правда, что ли?

— Это можно сравнить со случаем, когда никак не вспомнить чье-то имя. Через какое-то время просто перестаешь ломать над этим голову, но вот подсознание продолжает работать. И в конце концов имя внезапно всплывает в голове, как будто кто-то его подсказал.

— Ага, вот только мой голос появляется и пропадает, и он вовсе не напоминает мне о телке, что я шпилил году эдак в семьдесят втором.

— Вот это-то, боюсь, и отличает страдающих психическими заболеваниями от здоровых. Ваше восприятие искажено.

Клемент несколько раз задумчиво поглаживает усы.

— Так вам понятнее? — спрашиваю я.

— Не знаю. Не так-то это легко, когда тебе говорят, что ты псих.

— Вы не псих, Клемент. Вы нездоровы, и вам необходимо лечение, вот и все. В этом нет ничего постыдного.

— Ага, вот только постыдно, когда тебя запирают в обитой войлоком палате.

— Чушь несете. Никто не упечет вас в палату, и смирительную рубашку на вас тоже не наденут.

— Это ты так говоришь. А вдруг коновал только глянет на меня и решит, что я созрел для психушки?

— Поэтому-то вы и не показываетесь врачу? Боитесь, что он скажет?

Клемент пожимает плечами.

— Бояться вовсе не надо! Если вы подвернете ногу, вы же обратитесь к врачу, не так ли?

— Ну, наверное.

— Чем же лечение психической болезни отличается от лечения физической? Не нужно проводить между ними различия! Вы больны, вам нужно лечение — вот и все.

— Но помочь ты мне не сможешь?

— Да я даже диагноз поставить толком не могу, не говоря уж о лечении. Зато я могу вам кое-что пообещать.

— Я весь внимание.

— Когда все это закончится — при условии, что я останусь на свободе, конечно же, — помогу вам найти подходящую психиатрическую лечебницу и не оставлю вас на протяжении всего лечения. Вам вовсе необязательно делать это в одиночку.

Клемент едва заметно склоняет голову, что я воспринимаю как знак согласия.

Всего лишь пять дней миновало с тех пор, как Джеральд выпроводил меня из «Здравого ума», а мне уже недостает подобных моментов. Клемент в лучшем случае сделал первый шаг, но, по крайней мере, он как будто готов признать необходимость помощи. Прогресс, пускай и незначительный, есть прогресс.

Вдохновленный скромным успехом, я допиваю чай и принимаюсь за поиски инструментов и фонаря, о которых просил Клемент.

Когда я возвращаюсь, он смотрит в пространство.

— Вы готовы?

— Ага.

— Все в порядке?

— Будет, когда заткнется этот чертов голос.

— А что он сейчас говорит?

Великан поднимает взгляд и вздыхает:

— Библия.